Потрошители времени - Роберт Асприн

Ночь выдалась такой, каким было все прошедшее лето: холодной и сырой. Дождь заливал мостовые, неожиданно стихал и так же неожиданно начинался снова. Гром рокотал над крышами из плитняка, словно колеса тяжело нагруженной повозки по булыжной мостовой. Вспышки молний озаряли низко нависшие тучи, подкрашенные багровым отсветом зарева: в порту снова что-то горело. Было полтретьего утра пятницы, последнего дня уходящего августа.

Джеймс Мейбрик задержался на секунду на покрытой лужами мостовой Уайтчепл-роуд, глядя на медленно плетущуюся перед ним женщину, за которой следил еще с вечера. Руки, которые он грел в карманах темного плаща, зудели в ожидании предстоящего наслаждения. Пальцы правой сжимали жесткую деревянную рукоять ножа. Он улыбнулся и пониже опустил на глаза темную фетровую кепку — одну из нескольких, купленных им в разных углах Лондона ради этой работы.

Женщина, за которой он следовал на некотором расстоянии, плелась на восток по Уайтчепл-роуд, время от времени прислоняясь к стенам домов отдохнуть. Она была невелика ростом — где-то около пяти футов и двух дюймов, — и лицо ее раскраснелось от выпитого за вечер спиртного. Высокие скулы, смуглая кожа, серые глаза, каштановые волосы, в которых начинала проглядывать седина… На взгляд ей можно было дать от тридцати до тридцати пяти лет, но Мейбрик знал о ней все, что вообще можно было знать об этой маленькой пьянчужке, за которой он так терпеливо крался. Джон Лахли рассказал Мейбрику о Полли Николз все. Все о тех годах, что она провела шлюхой на улицах Уайтчепла.

Этой «Хукерше», как назвали бы ее американцы в Норфолке в честь генерала, во время Гражданской войны поставлявшего таких женщин в солдатские лагеря, было сорок четыре года. Красавицей ее назвать было трудно. Должно быть, ей нелегко заставлять своих клиентов платить за те услуги, которые она предлагала на продажу. Улыбка ее выставляла напоказ гнилые зубы, а смуглое лицо украшалось шрамом над бровью. Она была замужем, эта Полли Николз, — женой и матерью пятерых жалких детей. Помоги им Боже, с такой-то матерью. Мэри Энн Уокер — Лахли назвал ему и ее девичье имя — вышла замуж за Уильяма Николза, пять или шесть раз уходила от него (по его собственному признанию), прежде чем бросить окончательно и его, и детей ради «работы» на улицах. Бедолаге Уильяму даже удалось убедить суд лишить ее содержания, доказав, что она промышляет проституцией.

Даже ее родной отец, Эдвард Уокер, уважаемый кузнец из Кэмбервелла, не смог жить с ней, пока она превращалась в ту жалкую тварь, за которой Джеймс Мейбрик шел в эту промозглую августовскую ночь. Отец долго ругался с ней из-за ее пьянства и в конце концов выгнал из дома. Теперь она проживала — губы Мейбрика брезгливо скривились при одной мысли о том, что это можно назвать проживанием, — в холодных комнатах ночлежек, расположенных на печально известной Флауэр-энд-Дин-стрит или не менее знаменитой Троул-стрит, каморки которых сдавались преимущественно дешевым шлюхам. В Уайтчепле было множество подобных ночлежек; в некоторых из них даже разрешалось сдавать постели мужчинам и женщинам вместе, как бы кощунственно это ни звучало. «Чертовы четверть мили», как назывался в народе отрезок Коммершл-роуд от Троул-стрит до Флауэр-энд-Дин, уже много лет считались едва ли не самым опасным местом в Лондоне.

Все это было известно Джеймсу Мейбрику даже слишком хорошо, ибо на заре своей карьеры, работая клерком в конторе торговца хлопком, он сам некоторое время жил в Уайтчепле. Здесь он повстречался со славной рабочей девушкой по имени Сара и женился на ней, здесь она жила до сих пор втайне от той богатой и вздорной сучки, на которой он женился много лет спустя и с которой жил в богатом особняке в Ливерпуле. Флори, эта змея подколодная, узнала о существовании Сары всего несколько недель назад и даже посмела потребовать от него развода — это после того-то, что сама вытворяла с этим Брирли! Джеймс только посмеялся над ней и посоветовал хорошенько подумать над собственным будущим перед тем, как предпринимать подобный шаг. Пусть подумает, пусть прикинет все свои долги у портных, оплатить которые она сама никак не сможет. Если хочет избежать позора, если не хочет срамиться сама и срамить своих невинных детей, пусть удовлетворяет его аппетиты, оставит бедняжку Сару в покое и вообще молчит в тряпочку.

Джеймс заходил к Саре сегодня, перед тем как появиться у д-ра Лахли. Ему доставляли удовольствие эти тайные визиты к драгоценной первой жене, которая не осуждала его за тягу к деньгам Флори, к положению в обществе, которая скромно жила на те деньги, что он ей давал. Хорошая девушка Сара — богобоязненная, не пожелавшая уехать из Уайтчепла, от своих единственных родственников, чтобы разрушить его карьеру. Хорошо хоть, Саре никогда не придется зарабатывать себе на жизнь на этих улицах. Даже местные спиталфилдские священники приходили в ужас и отчаяние от преступных наклонностей здешних жителей.

Джеймс Мейбрик улыбнулся в темноте. Ничего, по поводу одной местной жительницы им отчаиваться больше не придется. Уже три с половиной часа он бесшумно скользил за Полли Николз, пока та пыталась заработать четыре пенса себе на ночлег, — с самого того момента, как его провожатый, его наставник, д-р Джон Лахли окликнул ее. Одежда, в которую нарядился его замечательный учитель, заметно изменила его внешность, что весьма нравилось Джеймсу — почти так же, как нравилось ему это бесшумное преследование по ночным улицам. Бутафорская борода, которую Мейбрик купил ему в одной из театральных лавок в Сохо, перекрасив затем в другой цвет, сделала Лахли таким же незаметным, как тысячи других неряшливо одетых рабочих, спешивших по Уайтчеплу из одного кабака в другой.

Лахли заступил Полли Николз дорогу и улыбнулся ей в лицо.

— Привет, дорогая. Сырой выдался вечер, не так ли?

Доктор, чье лечение помогло Мейбрику чувствовать себя намного сильнее и бодрее, бросил короткий взгляд через плечо шлюхи на притаившегося в тени Мейбрика и чуть заметно кивнул, подтверждая, что это та самая Полли Николз, ради убийства которой он и привел сюда Джеймса. Полли Николз улыбнулась Джону Лахли обычной оценивающей улыбкой уличной женщины.

— Привет. Да уж, немного сыровато.

— Немного, — согласился Лахли. — Такой леди, как вы, не стоило бы выходить в такую погоду с непокрытой головой.

— Ух ты, сразу видно чуткую душу! — Она игриво провела пальцами по его руке. — И то сказать, была бы пара лишних монет, купила б я себе славную модную шляпку от дождя.

— Надо же, какое совпадение, — снова улыбнулся Лахли. — У меня как раз случилось несколько лишних монет. Она весело рассмеялась.