Новый Мир ( № 6 2013) - Новый Мир Новый Мир

И в этих всплесках пустоты проступает душа русского человека: тихая и страшная, страшная для него самого. Он живет и боится, а как вдруг смолкнет весь этот внешний шум и звон (вечный он там или зеленый — роли не играет), и она — не заговорит, нет, она говорить не умеет, — загундит, заноет, застонет… Тогда или напиться немедленно в полный хлам, или в омут головой. И тоже с грохотом и матом, только бы ее даже в эти последние секунды не слышать. Потому так громко, так смрадно, так суетно вокруг… Так пусто. o:p/

Но между тем: «Порвутся рельсы. Поломаются машины. А что человеку „плачется” при одной угрозе „вечною разлукою” — это никогда не порвется, не истощится. Верьте, люди, в нежные идеи. Бросьте железо: оно — паутина. Истинное железо — слезы, вздохи и тоска . Истинное, что никогда не разрушится, — оно благородное. Им и живите»4 (курсив мой. — В. Г. ). o:p/

o:p   /o:p

o:p   /o:p

<![if !supportFootnotes]>

<![endif]>

<![if !supportFootnotes]>[1]<![endif]> Лем Станислав. Ничто, или Последовательность. — В кн.: Лем Станислав. «Библиотека XXI века». М., «АСТ», 2002, стр. 67 — 68. o:p/

o:p   /o:p

<![if !supportFootnotes]>[2]<![endif]> Галковский Дмитрий. «Бесконечный тупик». Цит. по <http://www.samisdat.com/3/311-624.htm> . o:p/

o:p   /o:p

<![if !supportFootnotes]>[3]<![endif]> Гоголь Н. В. Записки сумасшедшего. М — Л., 1928, стр. 226. o:p/

o:p   /o:p

Простенок миров

o:p   /o:p

Мария Маркова. Соломинка. М., «Воймега», 2012, 64 стр. o:p/

o:p   /o:p

Вологда — особый город на российской литературной (в широком смысле) и, конкретно, на поэтической карте. Здесь можно было бы много сказать о свежей поэтической крови, о продолжении традиций, об уже четвертой воймеговской «вологодской» книжке после двух сборников Наты Сучковой и книги Леты Югай. Многое в этом роде уже и сказано. Однако Маркова — случай особый, она и вписывается в этот ряд, и в то же время стоит в стороне. Попробуем разобраться, чем вписывается и где различие. o:p/

Сама поэтесса «Соломинку» называет первой своей настоящей книгой, хотя до этого в небольшом вологодском издательстве выходили — в 2005 и 2007 годах — два поэтических сборника (впрочем, без ISBN). Те, кто интересуется поэзией и следит за новыми именами и новыми текстами, знают Маркову примерно с тех самых лет — не столько по упомянутым сборникам, сколько по сетевым публикациям. Но есть еще одно привнесенное обстоятельство, благодаря которому о Марии заговорили не только профессиональные литераторы и любители стихов. В позапрошлом году тогда мало кому известная поэтесса получила премию Президента РФ за 2010 год для молодых деятелей культуры. Подчеркнем — получила, не имея в активе ни одной «официально» изданной книги, на основе нескольких газетных и журнальных (причем — отнюдь не в ведущих изданиях) подборок и сетевых публикаций. «Соломинка» — книжка небольшая: в ней всего 41 поэтический текст. И что еще более характерно — через два года после премии. Мне кажется, даже в далеких от литературы людях, привыкших к торжеству бизнес-стратегий, к принципу «куй железо, пока горячо», такое ответственное и серьезное отношение к предъявляемым читателю текстам способно вызвать уважение. o:p/

Есть еще одно обстоятельство, также связанное с упомянутой премиальной историей, которое заставляет как минимум попытаться разобраться в особенностях поэтики Марии Марковой. В список на получение Президентской премии ее рекомендовала «Литературная газета», несколько раз публиковавшая ее подборки. При этом среди почитателей таланта Марковой числятся литераторы с самыми разными эстетическими установками, — например Михаил Айзенберг, считающий, что «ее владение стиховой техникой — естественное и как будто врожденное (то есть кажется, что врожденное, а на самом деле это не так)» <![if !supportFootnotes]>[1]<![endif]> , или Екатерина Перченкова, поэт и критик, близкий к издательству «Русский Гулливер» и журналу поэзии «Гвидеон», которые в своей деятельности наследуют метареалистам. o:p/

Итак — первая основательная поэтическая книга. И при этом начинается «Соломинка» на удивление неброско и, я бы сказал, медленно, в отличие от иных стихотворных сборников, старающихся захватить внимание читателя уже с первых ударных строк. Зато здесь сразу — авторский взгляд и речь от первого лица. Это пойдет дальше через всю книгу, как и сочетание особого лирического доверия к читающему с чувством, если можно так выразиться, тревожной благодарности к бытию. o:p/

o:p   /o:p

…все ли, как свечи, зимы подопечные o:p/

в облаке пара тают дотла, o:p/

все ли стоят на ветру, просвечивая, o:p/

их ледяные тела?.. o:p/

Где еще видишь на вырост пространство, o:p/

в огненном город венце? o:p/

После полуночи ходит ли транспорт o:p/

с бедной окраины в центр?.. o:p/

o:p   /o:p

Эта тревожная благодарность вместе с ощущением «простенка миров» идет по нарастающей от начала книги к ее композиционной середине — тому корпусу текстов, который я для себя условно обозначаю как «больничный цикл». В поэтическом мире Марии Марковой все — и ушедшие, и живущие — называются по именам, существуют одновременно, здесь и сейчас, поддерживая зыбкий каркас жизни. Этот мир — чуть расплывчат, потому что увиден сквозь слезы, текущие не спросясь, сами собой, как будто так и должно быть: o:p/

o:p   /o:p

Баю-бай, троллейбус, потешную жизнь мою. o:p/

Если плачется — плачу. В зеркальном живу раю. o:p/

Здесь застенчивый воздух и денег на день, на два, o:p/

уязвимые вещи, медлительные слова. o:p/

o:p   /o:p

Здесь надо бы сказать о способе письма Марии Марковой, о ее поэтическом языке. Тем более, что на эту тему уже можно было прочесть много удивительного: от восторженных признаний в том, что стихи Марковой невозможно анализировать, потому что в них — само вещество поэзии, до заключений о наследовании Мандельштаму, протянувшему ей «соломинку» <![if !supportFootnotes]>[2]<![endif]> . Мне представляется, что в последнем случае критика, скорее, ввело в заблуждение некоторое совпадение образного ряда. Мандельштамовской цепочки микровзрывов, преобразующих изнутри самую сущность произносимого слова, у Марковой нет. В этом смысле ее поэтика, воспринимаемая первым, поверхностным, взглядом, сознательно наследует классической традиции, и именно такое ее восприятие объясняет признание широким кругом «традиционалистов». Но если уж вспоминать автора, к которому, на мой взгляд, поэтика Марковой отсылает почти напрямую, включая и пристальный интерес к «простенку миров»; и перелетания из тени в свет, то тут, то там мелькающие в ее стихах; и зеркальные отражения; и попытку окликнуть ушедших, вернув их живым, и почти навязчивую тему детства, и даже ритмический рисунок многих ее стихотворений — то я бы вспомнил совсем другого, «младшего» акмеиста… o:p/

o:p   /o:p

Юность я проморгал у судьбы на задворках, o:p/

Есть такие дворы в городах — o:p/

Подымают бугры в шелушащихся корках, o:p/

Дышат охрой и дранку трясут в коробах. o:p/

o:p   /o:p

................................... o:p/

Так себя самого я угрозами выдал. o:p/

Ничего, мы еще за себя постоим. o:p/

Старый дом за спиной набухает, как идол, o:p/

Шелудивую глину трясут перед ним. o:p/

o:p   /o:p

Это Арсений Александрович Тарковский, конечно. 1933 год. (А спроси у кого-нибудь чей это стихотворный образ — «шелудивая глина», так назовут Мандельштама, не задумываясь. Но это — к слову.) И здесь — осознанный или неосознанный — скрывается перводвигатель многих стихотворений Марии Марковой — в тарковском «О том, что лето миновало, / что жизнь тревожна и светла, / И как ты ни жила, но мало, / Так мало на земле жила». Вот марковское: o:p/

o:p   /o:p

Но музыка — удушье, o:p/

один сплошной обман — o:p/

и дудочка пастушья, o:p/

и скрипка, и орган. o:p/

o:p   /o:p

Или: o:p/

o:p   /o:p

o:p   /o:p

Как будто я знаю, куда приведёт меня память, o:p/

пчела повивальная: плакать и медленно падать. o:p/

Терновый мой вестник, последний мой провожатый, o:p/

жестокий и звонкий, к щеке опаленной прижатый. o:p/

Как будто я знаю — июнем иду налегке — o:p/

какая из улиц спускается к самой реке. o:p/

o:p   /o:p

Там все еще заросли, белые цветники, o:p/

ивовые заросли, дымчатые венки. o:p/

Полощут белье, и вода забирает на дно o:p/

то ленту, то юбки воздушное полотно. o:p/

o:p   /o:p

Конечно, это «Река Сугаклея уходит в камыш…». Но и еще что-то, и, возвращаясь к книге, мы продолжаем идти по ней, вглядываясь пристально: что же еще? Приход смерти с «льняной головой», которую «невыносимо жалко» — в «Как рассказать — не знаю...». Уже упомянутое, но — первое в «Соломинке», называние ушедших по именам, их детские образы, превращенные в пчел (пчела как вестник иного и ее жало как знак перехода между мирами — один из сквозных образов  книги), — в стихотворении «Об ушедших вслух не говорю». И книга раскрывается уже упомянутым «больничным циклом»: «…к больному ангел ночью сел на койку, / а после обошел и остальных, / всех выписали, а на выходных / заколотили окна…». Все выздоровели — или все умерли, что в конечном счете не имеет значения, «потому что смерти нет»: «Это воздух, воздух, любовь моя, не одышка. / Это счастье, счастье, любовь моя, не болезнь». o:p/