Пропавшее войско - Валерио Массимо Манфреди

Черные камни с острыми гранями, блестящие, как драгоценные, размером больше кулака, совершенные, потрясающие воображение, торчали из скалы.

— Это дремлющий вулкан, — пояснил мне Ксен. — Просыпаясь, он выплевывает из недр земли реки огненной лавы, и они стекают по его склонам, а потом густеют, затвердевают и становятся такими, какими ты видишь их сейчас.

— Откуда ты знаешь?

— Мне рассказывал об этом друг, побывавший на Сицилии и видевший грозную ярость Этны.

— Что такое Сицилия?

— Остров на западе; там находится огромный вулкан, исторгающий дым, пламя и жидкую лаву, которая застывает в точности как эта. Когда-нибудь я поеду туда: хочу увидеть это своими глазами.

— А меня с собой возьмешь?

— Да, возьму. Мы больше не расстанемся.

При этих словах на мои глаза навернулись слезы, и ветер едва не превратил их в сосульки. Ксен — чудесный юноша, я правильно сделала, что доверилась ему, вместе с ним отправилась на приключения. Даже если бы погибла, если бы наше путешествие закончилось в этой пустынной ледяной земле, по которой мы ступали, — я бы не раскаивалась.

Во время привалов возникало все больше трудностей. Проблема заключалась уже не в том, чтобы терпеть неудобства, — нет: речь шла о жизни и смерти; тот, кто находил себе жилище и тепло, выживал, прочие погибали. Через несколько дней снова пошел снег — на сей раз в нем не было ничего красивого или приятного: не большие белые хлопья падали сверху, за танцем которых на фоне черного неба я наблюдала, сидя у очага, а ледяные иглы, которые ветер вонзал в наши лица с безудержной яростью. Ничто не могло остановить бурю: потоки стылого воздуха пронзали тело насквозь будто кинжалы, парализовывали, ослепляли, заставляли хлопать обледенелые одежды и плащи, в которые мы тщетно пытались закутаться.

Свист ветра становился оглушительным, он походил на нечеловеческий вой. Мы продвигались вперед как в тумане; все было смутным, неясным, каждая фигура казалась призраком, едва различимым в этом снежном вихре. Усталость и холод то и дело пересиливали нашу волю к сопротивлению, превращаясь в смертельное изнеможение, против которого почти невозможно бороться. Животные подвергались тем же испытаниям. Некоторые, груженные до невероятной степени, выбившись из сил, падали в снег и тут же подыхали. Никто не пытался снять с трупов груз, забрать поклажу, поскольку ни у кого не оставалось лишних сил.

Появились волки и стали задирать мулов и лошадей. Крики боли и ужаса, испускаемые животными, оглашали лежавшую внизу долину и вскоре угасали в молочном буране.

К вечеру буря как будто немного стихала, но ужасные, пугающие твари не исчезли. Протяжный и жалобный волчий вой звучал среди гор и лесов, а иногда по ночам мы видели, как их красные глаза блестят во мраке, отражая огонь костров. Часто отчаянный, быстро смолкавший визг следовавших за нами собак давал понять, что они стали жертвой более могучего и свирепого голода, чем их собственный.

* * *

Меня поражал героизм Мелиссы: прекрасная, неотразимая девушка, ставшая легендой после того, как, нагишом выбежав из шатра Кира, явилась в лагерь Клеарха, и обладать которой мечтал каждый воин — любой ценой, быть может, даже ценой жизни, — шла по колено в снегу с невероятным упорством, предоставив Листре, жалкой наложнице, единственное место, где можно было спрятаться от непогоды в этой длинной колонне мужчин и женщин.

Для любви уже не оставалось сил. Там, где застигало нас наступление тьмы, мы искали укрытия, чтобы дать покой усталому телу и вырвать у ночи хотя бы несколько часов сна. Время дозора становилось все меньше, так как сопротивляться железной хватке мороза было почти невозможно; нередко стража, явившаяся на смену, обнаруживала товарищей холодными и застывшими — ледяные мумии сидели, прислонившись к дереву, с широко раскрытыми остекленевшими глазами. Однажды вечером мы добрались до какой-то долины, защищенной с севера довольно высокими скалами, преграждавшими путь снегу. По сторонам валялось несколько десятков обуглившихся стволов — вероятно, в результате летнего пожара. Воины стали рубить их топорами, другие принялись обламывать ветви, а потом хранители самого дорогого — горящих углей в терракотовых плошках — развели костры. Вскоре все собрались вокруг них, потом разожгли новые, еще и еще, но замыкавшие колонну пришли слишком поздно, когда уже практически стемнело, а дерево, имевшееся в нашем распоряжении, закончилось, и новоприбывшим не удалось согреться. Начались ссоры и потасовки, кто-то потянулся к оружию, иные занялись и вовсе постыдным делом: за плату продавали место у огня. В обмен требовали зерно, вино, масло, одеяло, обувь — все, что может обеспечить выживание хотя бы на несколько дней, несколько часов, — что угодно.

Я поняла, что наши воины постепенно сдаются самому страшному врагу — эгоизму. Клеанор-аркадиец, могучий, как бык, увидев эту сцену, услышав, как один из его людей отказывается уступить место товарищу, которому нечего было предложить в обмен, бросился к воину, превратившемуся в безжалостного торговца, схватил за плечи и толкнул в пламя костра.

— Ты хочешь, чтобы все тепло досталось одному тебе? Нравится, когда горячо, ублюдок? Я тебя порадую, собачий сын!

Тот попытался отреагировать, но ничто не могло остановить Клеанора, толкавшего эгоиста все ближе к пламени, до тех пор пока плащ воина не загорелся. Тогда полководец отпустил виновного, и он с воплями побежал прочь, пылая, как факел. Повалился на землю и стал кататься по снегу: ему удалось спасти жизнь, но шрамы — знаки позора — останутся навсегда.

Ксен приходил среди последних.

Всегда.

Его место по-прежнему оставалось в хвосте колонны: он неутомимо подбирал тех, кто падал, подбадривал обессилевших воинов, поддерживал дисциплину собственным примером. Ему помогали Аристоним, Эврилох, Ликий из Сиракуз — отважные дерзкие бойцы, которых природа наделила удивительной физической силой и неукротимым духом. Но иногда их стараний оказывалось недостаточно. Мало было просто поднимать упавших, тормошить, пробуждать пощечинами, тумаками и криками: «Вставай, червяк, презренная тварь, ни на что не годная, сукин сын!»

Это уже не действовало. Один из лекарей сказал, что еда уже не дает достаточно сил для того, чтобы бороться с холодом, ветром и усталостью. Нужно есть больше — или они умрут. И Ксен поскакал вдоль каравана вьючных животных, стал рыскать повсюду, покуда не нашел пищу, которую дал своим обессиленным людям.

Кое-кто из них поднялся.

Иные остались лежать, не подавая признаков жизни.

Их тела покрыл белый саван, их последние слова заглушил свист бури.