Тайный любовник - Патриция Гэфни

– А я считал по-другому. Мне казалось, что сегодня кое-что изменилось в наших отношениях. – Она ничего не ответила, но Кон почувствовал ее нерешительность и страх. Расстегнув верхнюю пуговку, он ласково погладил теплую шею. – Не знаю, что будет дальше, Софи, но думаю, когда-нибудь мы должны сделать первый шаг. – Ласково прижав ладонь к ее щеке, он большим пальцем поглаживал ее вздрагивающие губы. – Должны прийти друг к другу.

Она что-то прошептала – он не разобрал что – и, закинув руку, заслонила локтем глаза.

– Это будет больше, чем прийти друг к другу.

Соглашаясь, он позволил себе улыбнуться, потому что она не могла его видеть. Слова сейчас были не самыми лучшими помощниками, поэтому Кон медленно склонился над ней, ниже, еще ниже, пока ее губы не оказались совсем близко. Она почувствовала его теплое дыхание и убрала руку. В ее глазах еще читалось сомнение. Она пока не могла сказать ему «да», но и не хотела говорить «нет». Его губы блуждали по ее губам, легко касаясь их. Он чувствовал, как они постепенно становятся мягче, слаще.

Но когда он попытался разомкнуть их языком, она отвернулась.

– Прости, Коннор. Я еще не могу.

Секунду он пристально смотрел на нее, затем откинулся на свою подушку.

– Покойной ночи, – сказала она мягко.

– Покойной ночи, Софи.

Он услышал, как она задувает лампу, шелестит простыней. Взбив подушку, Софи улеглась на своей половине постели и затихла. Она, возможно, и уснула, но к нему сон не шел. Софи оказалась права, предсказав дождь. Коннор еще долго лежал, прислушиваясь к бурчащему морю и монотонному шуму ливня.

* * *

Дождь внезапно кончился после полуночи, но луна по-прежнему пряталась за плотными облаками. Где-то на берегу не стихал звук колокола: дин-дон, дин-дон, слабый, но настойчивый, предупреждая корабли о скалах в густом тумане. Непроницаемая тьма обступила балкон. Софи обхватила себя руками и пыталась разглядеть звезду или огонек в Ла-Манше, однако тьма была непроглядная, без единого проблеска. Она положила руку на скользкие мокрые перила в надежде, что холодное дерево успокоит ее, вернет уверенность в себе. Ее вновь охватила дрожь, потому что чувство одиночества, обрушившееся на нее, было глубоким и бездонным, как эта черная ночь.

Тихо ступая босыми ногами, Софи вернулась в кровать. Коннор спал на животе, вытянув руку на ее половину; черноволосая голова темнела на подушке. Юркнув под одеяло, она ненароком коснулась его – и прикосновение к теплому телу заставило остро ощутить всю ее тоску и подавляемую страсть.

– Кон, – прошептала она, и он проснулся. Она скользнула в его теплые объятия.

– Какая ты холодная, – удивился он.

– Согрей меня.

Они поцеловались, и она заставила его лечь на себя, крепко обнимая его обнаженные плечи.

– Софи…

– Не надо ничего говорить. – Она крепко зажмурила глаза, чтобы не видеть его, даже его темный силуэт. Она хотела, чтобы это было как сон, хотела безвольного забвения и чтобы ее возлюбленный был молчалив и невидим, нереален.

Она безумно желала его – сейчас, немедленно, поэтому отвернулась от его долгих, медленных поцелуев, пробормотав: «Нет», И подняла рубашку, открыв себя для него.

Она не хотела нежности, проникновенных ласк. «Не надо», – прошептала она, когда он принялся, покусывая, целовать ее шею, плечи, а когда он вошел в нее, крепко обхватила его бедрами, впилась зубами в мускулистое плечо. Ногти ее оставляли следы на его спине; она сама задавала ритм: быстрее, сильнее, и крепко прижималась к нему, не позволяя останавливаться. И тогда остановилось само время. Она вскричала – дико и нечленораздельно, – сообщая ему о цветке, который взорвался внутри ее. Она чувствовала, как страстно-алые лепестки раскрываются все шире, шире, и содрогнулась, растворившись во вспышке алого, ослепительного блаженства.

Потом она лежала, неподвижная и безвольная, без единой мысли, опустошенная, не отвечая на нежные, медленные ласки Коннора. Он вопросительно произнес ее имя, но она не отозвалась.

– Что-нибудь не так? – прошептал он.

– Все так. Ты ведь этого хотел, не правда ли? – Она притворно зевнула, прикрывшись ладонью, и, повернувшись на бок, отвернулась от него и пробормотала:

– Покойной ночи.

Он не ответил.

Разгоряченное тело быстро остыло. Она укуталась в одеяло, свернулась калачиком, натянув рубашку на колени. Но теплее не стало, возможно, из-за того, что душа еще не оттаяла.

17

Потекли ничем не примечательные будни, спокойные, тусклые и безрадостные, зато мирные. Софи вернулась на рудник, Коннор оставался дома, и за обедом они рассказывали друг другу, как прошел день. Это были дни, когда оборотная сторона их соглашения проявилась с наибольшей очевидностью. Если бы Коннор наслаждался жизнью, если бы его усердное корпение над сводами законов и статьями для политических журналов забирало всю его энергию и талант, тогда можно было бы считать, что, по крайней мере, в одном отношении их жизнь удалась. Но она чувствовала, что на душе у него неспокойно, хотя он старался это скрывать, и его беспокойство исподволь подтачивало безмятежность их отношений.

– Как прошел день, дорогая? – спросил он однажды за обедом неделю спустя после их возвращения из Корнуолла, спросил тем ироничным тоном, который выбрал, изображая заботливого супруга.

Продолжая есть, она принялась рассказывать о том, насколько успешно проходит разработка новых пластов, о последних слухах с биржи, ценах на медь, о том, что на руднике начали продлевать северо-западную штольню на тридцатом уровне. Он вежливо слушал, подливая себе вина из графина, который поставила для него Марис.

– Сегодня ко мне заходил Трэнтер Фокс, – продолжала она, пытаясь найти тему, которая заинтересовала бы его. Лицо Коннора просветлело.

– Правда? Как он сейчас?

– Все такой же. У него новый напарник, Тэд, брат Мартина Берра. В этом месяце выработка у них несколько снизилась, и Трэнтер пришел сказать мне, что это потому, что его сердце разбито и он потерял всякий интерес к работе.

– Мошенник, – ухмыльнувшись, с нежностью пробормотал Коннор.

– Он по-прежнему зовет тебя Джеком. Говорит: «Кабы знал, что этот молокосос Джек уведет у меня девушку из-под носа, в первый же день спихнул бы его с лестницы на восьмидесятом уровне».

Софи не поняла, что именно: слова ли Трэнтера или его корнуоллский акцент, переданный ею очень похоже, развеселило Коннора, но он запрокинул голову и громко захохотал. Она почувствовала себя счастливой и засмеялась вместе с ним.

– Как он, по-твоему, теперь относится ко мне? – спросил Кон минуту спустя, гоняя вилкой по тарелке кусочек рыбы. – Он и остальные. Не считают ли они, что я их предал?