Темные (сборник) - Владимир Кузнецов

Дюнан упорствует. И если его мечту может возродить только император – значит, в путь, в Ломбардию. Наполеон III оказывается далеко от дворца Тюильри – возглавляет французские войска в войне с армией молодого австрийского императора Франца-Иосифа. Дюнан терпит фиаско – встреча с императором не состоялась. Далее – два года в министерских приемных, борьба с ленивой администрацией, с самим собой. Кастильоне – гниющий шрам на сердце Дюнана, ужасы сражения 1859 года стали его спутниками. Жан Анри бросает все дела и возвращается в Женеву.

Здесь происходит решительный поворот в жизни богатого швейцарца… хотя нет, настоящая развилка случилась двумя годами раньше, в Сольферино, в Кастильоне, однако именно в Женеве Дюнан окончательно отказывается от размеренного хода жизни. Начав восхождение длиною в тридцать пять лет, Дюнан оказывается на самой вершине – в приюте для бездомных.

– Вы? – спрашивает старик.

Георг стряхивает мысли, как капли дождя с макинтоша. Что он сказал Дюнану до этого? Ах да… «Вашу историю хочу услышать я». Он хочет ее поведать, думает журналист, он готов. Ставки подняты. Время вскрывать карты. Баумбергер почтительно кивает:

– Да. Я. И к черту остальной мир.

Дюнан какое-то время молчит.

– Что ж, хорошо…

И седой старик начинает рассказывать. Груз воспоминаний шумно катится вниз, как непослушный камень Сизифа. Журналист не в силах противиться внутреннему волнению рассказчика, течение прошлого уволакивает за собой. Георг почти счастлив в этом бестелесном путешествии, вот только холод… Волны холода лижут его ноги, это похоже на дыхание ледяной глыбы… дыхание слепленного из арктического снега создания.

Из палаты исчезают все звуки. Их изгоняет надтреснутый голос Дюнана. Кажется, что приходская больница замирает на вдохе: престарелые, немощные, увечные и больные за стенами слушают рассказ нищего благодетеля.

Георг чувствует, как что-то шершавое и холодное обжигает его ладонь, но боится опустить взгляд.

Георг чувствует головокружение и тошнотворный восторг.

Георг чувствует жар, крики, пот и кровь сражения. Агонию погибшего эха. Вязкость ожидания первого выстрела.

Это похоже на видения, неподвластные хронологии и его воле.

Он заворожен. Он испуган. Он парализован.

Остается – только смотреть.

Сольферино

Вечер. Мягкий воздух бодрит. Огромные костры сыплют искрами в изнанку неба. Несколько дней назад французы подошли к Кастельяно, стали лагерем недалеко от городка Сольферино. Дозоры вернулись ни с чем, с воздушных шаров не видно врага – но ожидание скорой битвы полнит сердца. Двести тысяч человек разместились на итальянском поле: пехота, кавалерия, артиллерия, драгуны, гусары, уланы, кирасиры…

В огромных кострах горят целые деревья, жар – не подойти. Вдалеке от большого шума, у пустой палатки, двое разожгли крохотный, в сравнении с пылающим гренадерским колоссом, костер. Старик со шрамом через белый глаз и юноша. Оба из пехотного полка корпусов герцога Маджентского. Сидят на траве в потертых штанах. Белые и чистые припрятаны в ранцах – форма сложена и готова для битвы – для придирчивого командира, для подзорных труб генералов. Нарядная форма смертоносной армии французского императора.

Молодой копается, сопит, сует в огонь насаженного на шомпол голубя. Плохо выщипанные перья превращаются в тлеющие угольки, кровь шипит и капает в пламя. Старый косится единственным глазом и раскуривает трубку. Запах табака перебивает вонь паленых перьев. Табак умеет душить боль и смрад.

– Завтра, наверное, будет битва, – говорит молодой. Старый молчит, накрывает пальцем чашу трубки, втягивает щеки, пыхтит. На впалой груди отливает золотом медаль. – Вот бы в первую шеренгу! Встретить врага лицом к лицу!

– Впервой, что ль? – отзывается старый.

– А? – Парень поворачивает голубя и жадно смотрит на подрумянившийся бок. – Ну так, вчера… а то в резерве… перевели…

– Оно и видать, – кряхтит старик. – А первая шеренга, оно и верно, оно и хорошо…

– А то!

– …редкий шанс.

– Отличиться? – оборачивается молодой.

Старик затягивается, надувает щеки, становится похож на ярмарочное чучело, которое дети должны разбить, чтобы добраться до конфет. Молчит.

– А я думаю – австрийцы трусы! Нашей коннице нет равных. Месье колонель сказал, что они от одной трубы дадут деру. Нам бы только выступить в едином порыве, строй держать – и наша победа!

Старик выдыхает сизое облако и смотрит в небо.

– Да… говорят, это место приносит Франции удачу. Счастливое, говорят, место.

– Это почему?

Дед снова затягивается, не торопится, голубь шипит на шомполе. Молодой затихает, ворочает добычу, сглатывает слюну.

– Лет, поди, сто назад били мы тут австрийцев, – продолжает старый. – И осаждали долго.

– Здорово!

– И за сто лет до того… – старик снова наполняет легкие дымом. – Тоже били австрийцев.

– Поделом!

– Поделом, а как же? А в столетнюю – англичан. Аккурат здесь и добили.

– Ай да! Господь всегда на нашей стороне. Как сказал месье колонель, за нашу доблесть и милосердие к побежденным.

– Милосердие… это хорошо… Но в этих местах… – старик кашляет, – мертвых солдат больше, чем живых.

Зрачки молодого расширяются, он всматривается в бельмо, бледнеет.

– Расскажу тебе, что видел. Вчера ночью, когда ходил до ветру. – Старик переворачивается с одного бока на другой.

Молодой ждет. Напряжен, испуган.

– Выхожу, значит, из палатки, тихо… только сверчки, иду к овражку, и чудится мне, будто слышу я что-то. Будто повар тазами звенит, но странно, из земли словно бы. Решил посмотреть, что такое, подхожу ближе, присматриваюсь… и вижу солдат.

– Фу, дед, напугал, нешто здесь солдат мало? Оглянись, кругом они, видимо-невидимо солдат.

– Ага, кругом… да только это римляне были. В доспехах, с мечами короткими, щитами бряцают, хвосты на шлемах. Идут устало так, в землю смотрят…

– Дед, тебе почудилось, то ж, поди, кирасиры…

– Ага, поди… кирасиры, да… и я было так подумал, а потом пригляделся – не-е-ет, брат, не кирасиры – римляне… да и то… шли-то они… по колено в земле.

Молодой дергается, голубь скворчит на углях, солдат рвет из огня шомпол, швыряет на землю, достает откуда-то крестик, сжимает, крестится. Затем снова берется за шомпол – и сует его в костер.

– Вот и я… едва в штаны не опростался, прости господи, стою, едва держусь, всматриваюсь… и тут туман находит, плохой туман, белый, а по нему будто тень бродит… черная, как сажа… на собаку смахивает… а глаза… глаза красным горят. На меня прямо вперилась! Вот тогда я уж и не сдержался…

– И что?

Старик качает головой, отмахивается.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});