Последняя битва. Штурм Берлина глазами очевидцев - Райан Корнелиус

Сам Дикси передвигался на древнем, готовом вот-вот рассыпаться на ухабистой дороге велосипеде. На переднем колесе бугрилась огромная заплата, но Дикси был рад и такому транспорту. Он непрерывно сновал от колонны к колонне, следя за своими людьми и немецкими охранниками, шагавшими по обе стороны от каждой колонны численностью около двух тысяч человек. Как ни старался Динз успеть повсюду, это был изнурительный труд. После почти десяти дней бесцельного марша пленные были в плохом состоянии. За процессией двигалось несколько немецких грузовиков с припасами, но по большей части люди питались тем, что находили по пути. Немецкий комендант полковник Остман, был явно смущен и скитаниями, и дефицитом пищи, но сказал Динзу: «Я просто ничего не могу изменить». Динз ему верил. «Не думаю, что он сам знает сегодня, куда идти завтра», — сказал Динз своему приятелю, уоррент-офицеру ВВС Роналду Моггу.

Покинув Фаллингбостель, военнопленные скитались, как кочевники. Сейчас они направлялись к городку Грессе, где, как говорили, их ждали грузовики с продуктовыми посылками Красного Креста. Динз надеялся, что там они остановятся и дальше не пойдут. Он говорил Остману, что марш бесполезен, что британцы скоро освободят их, и надеялся, что прав. Пленным удалось вынести из лагеря бесценные радиоприемники, и новости были хорошими. Могг ловил Би-би-си дважды в день. Если удавалось найти электророзетку, включали приемник в патефоне, на марше слушали приемничек на батарейках. Один из немецких охранников, переводчик Остмана капрал «Чарли» Гумбах считал сержанта Джона Бристоу полным дураком, так как тот таскал на спине тяжелый старый патефон.

— Почему бы тебе его не выбросить? — предложил немец.

— Я привык к нему, Чарли, — серьезно ответил Бристоу. — И потом, парни никогда не простят меня, если по вечерам у них не будет музыки. — Бристоу подозрительно взглянул на немца. — А разве ты не любишь танцевать, Чарли?

Гумбах беспомощно пожал плечами; все эти британцы просто чокнутые.

Когда колонна Динза свернула с дороги к очередной деревне, волынщики поднесли к губам свои инструменты, усталые военнопленные расправили плечи и зашагали в ногу.

— По меньшей мере, — сказал Рон Могг, молодцевато вышагивая рядом с велосипедом Динза, — мы производим на туземцев неизгладимое впечатление.

* * *

На Восточном фронте гвардейцы Чуйкова и танкисты Катукова пытались взять Зеловские высоты. Незадолго до полуночи 16 апреля, как вспоминал впоследствии генерал Попель, «были захвачены первые три дома на окраине городка Зелов». Всю ту ночь атаки Красной армии снова и снова разбивались о зенитный огонь. «Немцам даже не приходилось прицеливаться, — свидетельствует Попель. — Они просто били прямой наводкой из зениток». Сам Чуйков приехал в Зелов около полудня семнадцатого. Сопротивление врага было столь ожесточенным, что, по его пессимистичной оценке, «потребуется еще один день, чтобы прорвать все линии обороны между Одером и Берлином». Высоты были взяты только ночью семнадцатого благодаря подавляющей численности войск Красной армии. Чтобы прорвать первые две линии обороны, понадобилось более сорока восьми часов. Русские думали, что до Берлина осталось, как минимум, еще три такие линии.

Попель, пробиваясь в штаб Катукова, находившийся недалеко от Зелова, видел, какую страшную неразбериху породил немецкий обстрел. Повсюду, в каждом углу, переулке, улице и саду, теснились люди и танки. Немецкая артиллерия не умолкала.

Из каждой попытки взять Зеловские высоты войска Жукова выходили дезорганизованными, и для новой атаки их снова приходилось перегруппировывать. Жуков, прекрасно осведомленный о каждом шаге Конева, неистовствовал и требовал не жалеть сил для победы.

Во время сражения советские танкисты нашли потрясающее противоядие от противотанковых ракет-фаустпатронов. Изумленный генерал Ющук увидел, как его танкисты тащат из немецких домов матрасные пружины и нацепляют их на свои танки, чтобы смягчить удары тупоносых ракет. Вооружившись матрасными пружинами, советская бронетехника приготовилась возглавить штурм города.

* * *

Около Котбуса в средневековом замке над Шпре маршал Конев ждал, пока его соединят по телефону с Москвой. Где-то вдали еще погромыхивала одинокая вражеская батарея. Типичный для немецкой артиллерии огонь, думал Конев, прислушиваясь к методичным разрывам снарядов. Интересно, во что они стреляют? В замок? Или в антенну штабной радиостанции? Какова бы ни была цель, артиллерийский огонь не мешал его танкам, с полудня форсировавшим Шпре. Сейчас они уже оставили реку далеко позади и, разметая по пути врага, с грохотом приближались к Люббену, туда, где заканчивалась граница между его армией и армией Жукова. Пришло время позвонить Сталину и попросить разрешения повернуть танки на север, к Берлину.

У Конева были все причины для хорошего настроения. Его танкисты двигались с непредвиденной скоростью, хотя местами приходилось вступать в жестокие бои, и потери были высокими. Утром семнадцатого, направляясь к передовой, чтобы пронаблюдать за форсированием Шпре, Конев впервые осознал, каким ужасным было сражение. Его автомобиль проносился мимо дымящихся лесов и изборожденных воронками полей. Он видел «множество подбитых и сожженных танков, увязнувшую в ручьях и болотах технику, груды искореженного металла и трупы… все, что оставили за собой сражавшиеся здесь его войска».

Конев понимал, что форсирование Шпре, ширина которой местами достигала 180 футов, будет невероятно тяжелым. Когда он добрался до штаба 3-й гвардейской танковой армии генерала Рыбалко, несколько танков паромом уже переправили на другой берег, но паромная переправа была слишком медленной, а форсировать Шпре надо было быстро. Конев и Рыбалко поспешили туда, где разведпатрули обнаружили что-то вроде брода. Хотя река в этом месте была 150 футов шириной, Конев, обследовав площадку, решил рискнуть и послать на пробу один танк. Рыбалко выбрал из передового соединения лучший экипаж и объяснил, что надо делать. Танк ринулся в воду и под артобстрелом с западного берега начал медленно удаляться. Вода поднялась выше гусениц и остановилась. В этом единственном месте глубина была всего три с половиной фута. Один за другим танки Рыбалко с грохотом стали пересекать реку. Немецкий фронт на Шпре был прорван. Войска Конева преодолели реку и на полной скорости бросились вперед.

Наконец Конева соединили с Москвой. Адъютант передал маршалу трубку радиотелефона, и Конев представился официально, как всегда требовал Сталин:

— У телефона командующий 1-м Украинским фронтом.

— Говорит Сталин, — ответил Верховный главнокомандующий. — Докладывайте.

— Мое тактическое положение следующее: мои бронетанковые части находятся в двадцати трех километрах к северо-западу от Финстервальде, а пехота — на берегах Шпре… Я предлагаю немедленно повернуть мои бронетанковые части на север. — Он намеренно не упомянул Берлин.

— У Жукова, — сказал Сталин, — трудности. Он все еще пытается прорвать фронт на Зеловских высотах. Враг сопротивляется там ожесточенно… Почему бы не пропустить бронетехнику Жукова через брешь, созданную на вашем фронте, чтобы он смог ударить по Берлину оттуда? Это возможно?

— Товарищ Сталин, — быстро сказал Конев, — это займет слишком много времени и вызовет хаос. Нет необходимости перебрасывать бронетехнику с 1-го Белорусского фронта. В моем секторе складывается благоприятная ситуация. — Он решился: — У меня достаточно сил и прекрасная позиция, чтобы повернуть танковые армии на Берлин.

Конев объяснил, что он может послать свои войска к Цоссену в 25 милях южнее Берлина.

— Картой какого масштаба вы пользуетесь? — вдруг спросил Сталин.

— Один к двумстам тысячам, — ответил Конев. Последовала пауза, во время которой Сталин сверялся со своей картой, а затем он сказал:

— Вы знаете, что в Цоссене находится немецкий генеральный штаб?

Конев ответил утвердительно. Новая пауза. Наконец Сталин произнес:

— Хорошо. Я согласен. Поворачивайте ваши танки на Берлин.

Затем генералиссимус добавил, что издаст приказ о новых границах между армиями, и резко повесил трубку. Донельзя довольный Конев положил свою трубку.

* * *

Жуков узнал о наступлении Конева на Берлин от самого Сталина, и для него это был не слишком приятный разговор. Что было сказано, никто не знал, но штабные офицеры были свидетелями реакции своего командующего. Как впоследствии вспоминал этот инцидент подполковник Павел Трояновский, корреспондент военной газеты «Красная звезда»: «Наступление захлебнулось, и Сталин упрекнул в этом Жукова. Ситуация была серьезной; для упреков Сталин часто пользовался довольно крепкими выражениями. Жуков, человек с железной волей, человек, который не любил делиться славой, был чрезвычайно возбужден». Генерал Попель выразился более кратко. «Нам придется иметь дело с разъяренным львом», — сказал он своим коллегам по штабу. Лев не преминул выпустить когти. В тот же вечер несколько слов мрачного Жукова облетели все армии 1-го Белорусского фронта: «А теперь возьмите Берлин».