Вавилон - Маргита Фигули

— Сурма идет.

Человек с приплюснутым носом спрятал табличку за пазуху, а остальные взялись за кружки. Веселье разгорелось с новой силой, языки у всех развязались, по площади неслась отборная брань.

Сурма не спеша направлялся в их сторону, краем глаза наблюдая за бродягами. Он шел размеренным шагом, лицо его было задумчиво. Беззвучно шевелил губами, и казалось, будто юноша и теперь мысленно внушает толпам людей:

«Ныне в Халдейском царстве не осталось почвы для порядочности, как не осталось среди халдеев ни одного с незапятнанной душой. Поэтому должен явиться кто-то, кто очистит его от скверны. Он должен прийти с востока, а потому ждите с той стороны знака, который скажет вам, что час уже близок. Будьте готовы к нему, и как огненная птица нежданно застилает своими крылами небеса, так и он нежданно объявится в нашей стране. Тогда канут пороки, слезы сменятся улыбкой, рыдания уступят место пению. Готовьтесь!»

Сурма на этот раз не собирался говорить — нестерпимая жара разогнала людей, и улицы были пустынны. Он медленно шел в тени колоннады.

Внезапно он заметил человека, привязанного к столбу. Сурма остановился, прислушиваясь к хриплым стонам несчастного, и увидел, как тот судорожно облизывает пересохшие губы.

Сурма без колебания направился к нему. И только вблизи заметил, что у бедняги отрезано ухо.

— Кто это тебя так? — спросил он. Человек вздохнул.

— Блюстители порядка.

— Что ты натворил?

— Я раб, господин, и у меня нет ни собственной крыши над головой, ни собственного клочка земли под ногами. Куда ни посмотрю, все вокруг чужое, и чего не коснусь, все не мое. Сегодня, изнывая от жары, я, чтобы увлажнить губы, зачерпнул воды из священного водоема и осквернил его… Стражники Эсагилы схватили меня, в наказание отрезали ухо и поставили к позорному столбу. Мне приказано рассказывать об этом всякому, кто остановится около меня, в назидание другим.

— Больше ты ни в чем не виноват? — спросил Сурма, испытующе глядя на несчастного.

— Это вся моя вина, господин, да еще я виноват в том, что родился. Проклят тот день, когда я появился на свет.

— Не отчаивайся, — утешал его Сурма.

— Как же мне, не отчаиваться, господин, когда у меня дома дети умирают с голоду. Я надеялся, что боги смилостивятся ко мне — я всей душой молил их — и дадут мне подработать. А вместо этого меня изуродовали и привязали здесь. Вечером я приду к детям с пустыми руками.

Эти слова больно впивались в сердце Сурмы. Наконец, не вынося отчаянного вида бедняги, он вытащил кинжал и перерезал веревки. — Ты свободен, — сказал Сурма, пряча кинжал за пояс. — А на это купи детям еды. — Юноша улыбнулся и насыпал несчастному в руку золотых крупинок. — Купи еды, а если стражники будут преследовать тебя, сошлись на меня.

— Что сказать им? — Скажи, что Гильгамеш встал из мертвых; скажи, что Гильгамеш перерезал твои путы.

— А кто ты?

— Я Сурма-Гильгамеш.

— Как мне отблагодарить тебя, господин? Сегодня я обязан двоим за милосердие. Совсем недавно, когда мне до смерти хотелось пить, служитель бога Эа вложил мне в рот траву, утоляющую жажду. Он сказал, что родина в опасности и чтобы я вступил в армию Набусардара, как только меня отпустят. Сурма озадаченно взглянул на него.

— Мне незачем скрывать это от тебя, — продолжал человек. — Ты сделал мне столько добра, что и мне хочется отблагодарить тебя.

Сурма задумчиво покачал головой.

— Если ты хочешь отблагодарить меня, то не вступай в армию Набусардара.

— Разве ты считаешь, господин, что наш законный царь Набонид, а не Валтасар?

— Ни Набонид, ни Валтасар, а… Он оглянулся вокруг.

— А?

— Наш законный царь — Кир! Человек задрожал, его смутили эти слова.

— Да, Кир, — серьезно повторил Сурма.

— Ты, значит, тоже так думаешь? Я от многих слышал, что он придет. Только правда ли это?

— Правда. Он придет, чтобы искоренить зло и несправедливость.

— И отплатит им за наши мучения? Не осуждай меня, господин, но я люто ненавижу подлый Вавилон.

— Отплатит, сторицей отплатит.

— Да будет благословенно его дело. А тебя благодарю, господин.

Неверными шагами человек побрел прочь. Сурма довел его до колоннады. Тут они расстались.

Бродяги украдкой наблюдали за ними и ждали, что Сурма подойдет к ним. Но он скрылся среди мрачных колонн.

* * *

Набусардар и не подозревал, кто мешает ему вербовать солдат среди бедноты. Если в первые дни добровольцы валом валили в казармы, то потом число их резко пошло на убыль. Нашлись и такие, кто отказывался исполнять воинскую повинность и даже бежал за пределы страны, чтобы только не вступать в армию Валтасара. Набусардар видел в этом происки знати. Ему было невдомек, что дух Устиги продолжает жить на свободе. Он даже не мог предполагать, что этот дух поддерживается не только персидскими лазутчиками, но что глашатаем его стал и Сурма. И уж, конечно, ему и во сне не грезилось, что Верховный судья Вавилона, так выступавший против Исме-Адада, теперь действует и против него за спиной Сурмы.

Но Набусардар решил не отступать и добиваться своего, не взирая ни на какие препоны. Вавилония должна быть готова к войне.

Он подогревал в Валтасаре мечту о покорении мира, разжигая в нем честолюбивые замыслы, неосуществимые без создания непобедимой армии. У Валтасара загорались глаза, когда он. слышал об армии. Он во всем соглашался с Набусардаром и даже вызвался посетить окрестные казармы, чтобы поднять боевой дух солдат.

Солдаты, которых теперь сносно Кормили и одевали, встретили Валтасара восторженно.

Повсюду шло обучение новобранцев. Обветшавшие казармы ремонтировались полным ходом. Там трудились рабы. То и дело подъезжали подводы, груженные кирпичом и кусками битума.

Оживление, царившее в казармах, доставило царю истинное удовольствие, и Набусардару стоило труда уговорить его вернуться во дворец. Прежде Валтасар дивился, как это Набусардар не гнушается сам закладывать первый камень в основание общественных построек, а теперь у него самого возникла охота класть кирпичи.

Он уже было решился это сделать, но в последнюю минуту опомнился и пробормотал:

— Ведь я царь! Какая будет после этого разница между царем и рабом, если я стану наравне со всеми укладывать кирпичи?

Но эта мелочь не омрачила его восторженного настроения. Что ни говори, а здесь создается — собственно, уже создана, — его армия. Вот казармы, в которых разместятся его победоносные полки.

— Мне здесь нравится. Так и должно быть. Моим солдатам не пристало ходить голодными и оборванными. О моих воинах никто не посмеет сказать, что они больше походят на грабителей, нежели на защитников родины. Во всем, что касается армии, не следует скупиться. Все царские имения впредь будут делать поставки только на армию.

— Напротив, следует быть бережливей, государь, — неожиданно отозвался Набусардар, — теперь надо быть гораздо рачительней, чем когда бы то ни было. От сытой жизни солдаты обленятся, к тому же нам предстоит война. Важно заготовить впрок достаточно припасов, чтоб нам не страшна была никакая осада. Валтасар недовольно покосился на него.

— Да, государь, это непростая задача — не проиграть войну из-за голода. У Навуходоносора было превосходное оружие, самое лучшее оружие в мире и отборные солдаты, однако Иерусалим склонил голову не перед его оружием и не перед его воинами, а…

— А?

— А перед голодом, который обрушился на город после двухгодичной осады.

— В самом деле, мне об этом рассказывали учителя на уроках истории.

— Значит, ты помнишь это, государь?

— Да, — раздраженно повторил тот, — но…

— Чем же я вызвал неудовольствие вашего величества?

— Ах, нет! Просто, когда речь заходит об истории, я испытываю отвращение, как будто дотронулся до чего-то мерзкого. В общем, не люблю я истории. Она напоминает мне покойника, которого надо похоронить и прекратить о нем всякие разговоры.

— Мне, напротив, государь, история представляется весьма поучительной.

— Вот как? — подозрительно процедил он.

— Да, я за свою жизнь извлек больше всего полезных уроков именно из истории.

— Например?

— Например, зная, что Иерусалим пал от голода, я не повторю его ошибки. Я дам твоему солдату смертоносное оружие и при этом не забуду про его желудок. Иначе история повторилась бы, с той лишь разницей, что тогда пал Иерусалим, а теперь его участь могла бы постичь Вавилон. Голод сильней кованого меча. Поэтому мы должны все предусмотреть.

— Твои слова не лишены мудрости. Этого нельзя допустить. Хотя бы потому, что это доставило бы радость евреям. Они, разумеется, стали бы потом утверждать, что Вавилону отомстил их Ягве.

— Не ради евреев, а ради самих себя, ради нашего народа мы не имеем права делать ошибки.

— Что ты сегодня беспрестанно перечишь мне, Набусардар?