Одиссей покидает Итаку. Бульдоги под ковром - Василий Звягинцев

Никогда у него не было так легко на душе. Несмотря на все, происшедшее сегодня с Левашовым, и на то, что еще ждет его, всех их, в недалеком будущем.

«Довлеет дневи злоба его». А все посторонние мысли и дела — завтра. Вообще все — только завтра.

Достаточно того, что Левашов благополучно добрался до своих друзей. Аггры там, скорее всего, его не найдут, есть у Олега по этому поводу какие-то свои специальные соображения, будем надеяться — основательные.

А он, Воронцов, хочет сейчас только одного — смотреть на Наташу, говорить с ней, танцевать, наливать в ее бокал пузырящееся шампанское и благодарить судьбу. Как там у Тютчева: «…На мой закат печальный блеснет любовь улыбкою прощальной…» А может, не совсем так, и не у Тютчева, а совсем даже у Пушкина, он не помнил точно. Сентиментальны его мысли и желания, глупы и примитивны? Ну и пусть. Ему хорошо, Наташа с ним — вот что важно…

Он читал ей стихи. В основном Гумилева, три книжки которого купил лет десять назад по случаю — с рук — в Ленинграде, и с тех пор считал, наравне с Лермонтовым, лучшим из русских поэтов.

— Вот ведь ерунда какая, — говорил он. — Кого только у нас не печатают. Антисоветчика Бунина, крепостника Фета, феодалов всяких и рабовладельцев, иностранцев — само собой, далеко не марксистов, а Гумилева — нет. Никто уже и не помнит, когда его расстреляли и за что, участвовал он в заговоре или нет. Темное дело. Цветаева вон какие стихи белогвардейские писала — «Лебединый стан», и ничего. Великая поэтесса. Савинкова помиловали, а уж тот действительно враг был… Бред в буквальном смысле. Или — нечистая совесть…

И снова читал.

Наташе было все равно. Гумилев ее не интересовал, но ей приятно было слушать Воронцова, и она поддерживала разговор.

— А мне кажется, что он слишком манерен. Позер, я бы сказала. Красивостей чересчур…

— Значит, я тоже такой, потому что мне именно это в нем и нравится. Будто я сам все написал. Ну, разве не великолепно?

Застонал я от сна дурногоИ проснулся тяжко скорбя:Снилось мне — ты любишь другогоИ что он обидел тебя…

Впрочем, если не нравится — брошу. Расскажи еще что-нибудь о себе. Как ты жила, что интересного с тобой случалось…

Подтянутый, как кайзеровский офицер, официант, облаченный, к тому же, волею общепитовского начальства, в черную пару с серебряными лампасами и витыми шнурами на плечах, то и дело возникал у столика, что-то убирал, добавлял, переставлял, очевидно, должным образом сориентированный метрдотелем; его подчеркнутая предупредительность наглядно подтверждала роль материальных стимулов в сфере обслуживания, но раздражала Воронцова, потому что все время прерывала нить разговора.

Наташа говорила тихо и грустно:

— Я ведь тоже вспоминала тебя. Нечасто, — она старалась быть искренней. — Когда мне тоже бывало плохо. Очень мы были глупые тогда… — вздохнула она.

«Кто глупый, а кто и нет…» — подумал Воронцов. Она словно уловила его мысль.

— Не думай обо мне слишком плохо. Ты тоже виноват. Ты был… не в меру деликатен тогда. А надо было вести себя решительней. Вот как сегодня. И никуда бы я от тебя не делась…

«Чудо как здорово. — Воронцов с трудом сдержал улыбку. — Посмертный инструктаж, можно сказать…»

Он прикрыл ладонью ее лежащую на столе руку.

— Оставим это. Все было правильно, наверное. Пойдем лучше потанцуем.

Когда они вернулись, места их были заняты. Парень лет около тридцати, поразительно похожий одновременно на артистов Ланового и Тихонова, когда они были в соответствующем возрасте, сидел на Наташином стуле и рисовал ручкой ножа узоры на крахмальной скатерти, а другой, человек годами ближе к пятидесяти, толстый, носатый, с неухоженной седеющей бородой, но в безупречном синем костюме, опирался локтем о стол и с радушной улыбкой смотрел на приближающегося Воронцова. У Дмитрия захолодели пальцы рук, и он отчетливо ощутил тяжесть «Беретты» во внутреннем кармане пиджака.

— В чем дело? — спросил он как можно вежливее у старшего. Тот с готовностью поднялся, старорежимно шаркнул ножкой.

— Простите великодушно, что позволил нарушить ваше уединение. Но если позволите — буквально на пару слов. Дело совершенно неотложное.

Он сделал жест рукой, его спутник тоже подскочил, согнулся в талии, пропуская Наташу на ее место, и пересел на стул Воронцова.

— Мой товарищ пока займет вашу даму, а вас я попросил бы отойти в сторонку. Хотя бы на лестницу или в курительную…

Дмитрий поймал недоуменный взгляд Наташи. Кивнул ей небрежно-успокаивающе.

— Я сейчас, Натали.

В холле неожиданный собеседник указал на кожаный диван в углу.

— Итак? — поинтересовался Воронцов, извлекая из протянутой ему пачки длинную черную сигарету с серебряным ободком, а перед глазами вдруг всплыла сцена фильма из нэповской жизни — стрельба в ресторанном зале, визг женщин, звон стекол, прыжок в окно и отчаянный бег по крышам. Увы, не те времена, не тот этаж и вообще тут другой случай, судя по всему.

— Мы, видите ли, разыскиваем известного вам Олега Левашова. У нас с ним в Одессе были свои дела, а встретиться перед его отъездом не удалось. Ну, сами знаете, как бывает… — В произношении этого странного человека, только что безукоризненно русском, вдруг отчетливо зазвучал классический, литературно-фольклорный акцент. — И вот нам стало известно, что вы его близкий друг, вы с ним виделись ночью, так не могли бы вы помочь нам его отыскать?

— Виделся. Эт-точно. И ночевал. Пока не нашел более подходящего места. — Воронцов принял предложенные условия игры. — Восхищен вашими способностями. Найти человека в Москве… Я себя подразумеваю. Это надо уметь. Вам бы ваши способности сразу по назначению употребить. Неужто Олега труднее разыскать, чем меня? А я тут проездом. И ждут меня, как видели… Ничем не могу помочь.

— Не надо, — увещевающе сказал мужчина. — Не держите меня за мальчика. Вы же его подвозили сегодня…

— Ну, раз вы даже про это в курсе, так должны знать, где и как мы расстались, и что я делал после этого. Нет?

— Знаем. А дальше?

— А дальше я здесь, а он… Я же не хирург, как у вас в Одессе говорили. Во времена Бабеля. — Он позволил себе этот маленький подкол. Чтоб не забывались. — Человек попросил, я подвез. У него свои дела, у меня свои. Если б у нас были другие планы, мы бы в другом месте и оказались. А так… Вы мою спутницу видели? На кой мне, простите, ляд, знать и думать про что-то другое? Олег, допустим, тоже свои вопросы сейчас решает. Мне он станет нужен — я позвоню. И наоборот. Ву компрене?

— Это все, что вы имеете сказать? — голос «одессита» был так же ровен и даже ленив.

— Абсолютно. Сами посудите…

— Жаль. Искренне и глубоко. Выходит, не помогли вы нам.

— К сожалению. Вам бы сразу, — Дмитрий решил оставить последнее слово за собой, — не за мной ехать, а за ним смотреть. Делов-то — догнать человека в метро. Эскалатор один, направлений всего два. Я бы догнал, если б потребовалось.

— Возможно, вы и правы. Пойдемте, раз так. К вам у нас претензий нет. На данный момент. А там посмотрим… С Олегом сами разберемся.

Они вошли в зал, и Воронцов сразу же глянул в угол, на свой столик. Мало ли что… Но Наташа была на месте, более того, она так весело и заливисто смеялась, что на нее оглядывались.

— Ой, Дим, — сказала она, с трудом переводя дыхание и прикладывая платочек к уголкам глаз, — Миша такие анекдоты рассказывает… — И снова прыснула, не сдержавшись.

— Благодарю вас, — вежливо кивнул Мише Воронцов. — Я бы тоже с удовольствием послушал…

— К сожалению, нам пора, — развел руками «одессит».

Все церемонно раскланялись. Уже уходя, «одессит» шепнул по-суфлерски:

— Отдыхайте в свое удовольствие. За ужин заплачено.

Воронцов сделал рукой жест, будто приподнимая над головой канотье.

— Правда, Дим, этот Мишка такой остроумный… Это твои знакомые? — Наташа взглянула на Воронцова и вдруг встревожилась. — Что случилось, Дим?

— Пустяки, не бери в голову.

Уже после полуночи они шли пешком по самым темным и тихим переулкам, держась за руки, как в юности, и время от времени останавливались и целовались там, где было потемнее. Воронцов только все старался повернуться чуть боком, чтобы Наташа не почувствовала через тонкий тропикаль жестких углов пистолета.

И еще он часто оглядывался, будто ожидая внезапного нападения с тыла.

Войдя в прихожую, Дмитрий вдруг вспомнил, что подарки для Наташи так и лежат в багажнике, за всем происшедшим он о них напрочь запамятовал. Да оно, может, и к лучшему, сейчас вручить их будет уместнее. Исходя из того, что отношения стали гораздо определеннее.