Мия - Тамара Витальевна Михеева

в костер. – И что же? Моя дочь входит в твои планы, умник?»

Никогда он не разговаривал со мной так.

«Ты сам бросил ее! – разозлился я. – Когда она была маленькой! Она всю жизнь ощущала себя сиротой!»

«Ты знаешь, что мне пришлось».

Он был спокоен, убийственно спокоен. И это злило меня еще больше.

«Да что ты?»

«Ты знаешь, что холмы выбирают хранителя и нет возможности отказаться».

Я остыл. Да, всё так. Если холмы тебя выбрали, ты себе больше не принадлежишь. Но разве я принадлежу себе? Знаю ли я, чего хочу? Куда иду? Кто пишет мой путь, куда он ведет меня? И почему я должен зависеть от чужих слов и замыслов? Жизнь утекает сквозь пальцы, а я так и не нашел ответов на главные вопросы.

Хранитель заговорил медленно, глухо – о своей боли.

«Ты думаешь, это просто – жить вот так, в двух шагах от нее, и знать, что никогда с ней не встретишься? Не узнаешь, как она живет, не увидишь, как она взрослеет, с кем дружит, как одевается, что любит на завтрак…»

«Гренки с укропом и зеленые яблоки».

«Гренки с укропом…»

Он засмеялся.

«О чем ты?» – удивился я.

«Зеленые яблоки были любимой едой ее матери. Эверин могла неделями есть только их. Ты никогда не думал, как это удивительно, что мы повторяемся в детях? Эверин давно умерла, но ее дочь так же, как она, любит зеленые яблоки, у нее тот же цвет волос и поворот головы…»

Он снова перемешал своей белой палкой угли в костре, будто варил огненную похлебку.

«Когда она пришла сюда впервые, моя Элоис, после ареста Олы, я ведь даже не сразу узнал ее, представь себе. Подумал только: надо же, какая красивая девочка. И только потом, к концу разговора, понял, кто она».

Он уставился в догорающий костер и вдруг со всей силы ударил меня палкой по плечу.

«Как ты посмел оставить ее? Бросить ее одну там, за тридевять земель, без друзей, без поддержки…»

«Я должен разобраться», – попытался объяснить я, но Хранитель взревел:

«Разобраться? С чем, дьявол тебя подери, разобраться? С самим собой? Со своей жизнью? Ты все надеешься, что кто-то другой напишет за тебя твою книгу?»

«Так это правда? Про книгу? Скажи мне!»

Хранитель огрел меня палкой по спине, сунул руку в остывающие угли и вытащил из пепла… книгу. Она была толстой и довольно потрепанной, в темно-синей кожаной обложке. Он протянул ее мне. Глаза его сверкали.

«Что это?»

«Это? – Голос Хранителя опять стал едким дымом. – Твоя жизнь, Гаррэт».

Наверное, я слишком поспешно схватил книгу, потому что Хранитель расхохотался так, что ящерицы, пригревшиеся на теплых камнях у костра, бросились врассыпную. Он добавил хвороста на угли, костер тут же вспыхнул, осветив листы книги. Они были пусты.

«Здесь ничего нет!»

«А ты думал, что кто-то напишет твою книгу за тебя? И картинки нарисует? Дурак ты, Гаррэт. И за что Элоис тебя полюбила?»

Это было нечестно. И даже жестоко. И я понял, что он сказал это специально. Чтобы обидеть меня. А может быть, разозлить. Я встал и пошел прочь от костра. И в спину мне летел его хохот.

Я шел через холмы в предрассветных сумерках и думал, как это, наверное, невыносимо – растить чужих детей, делать их жизнь безопасной и чуть более радостной, учить их, воспитывать, любить и думать, думать, думать, думать о своей дочери, которая вот тут, близко, только реку перейти! И звереть от невозможности дать ей все то, что он дает им, чужим детям, застрявшим в холмах. А потом я и она, его дочь, увели от него и этих детей. Да, он сам так хотел. Да, всем нам было понятно, что никак по-другому, что дети ни в чем не виноваты и они не должны жить вот так, но… но теперь у него не осталось ничего, кроме сосущей тоски и этих серых холмов. Холмы. Говорят, это сердце мира, самая первая часть суши, что поднялась из океана на заре времен. Что я знаю об этом? Может, тому, кто стал их хранителем, и не нужен никто? Он владеет тайнами земли, он управляет огнем и водой, он равен пряхам. Разве будет он скучать по горстке осиротевших детей? А по своей дочери, которая тоже, по сути, сирота? Заныли спина и плечо, от его ударов у меня остались синяки. Я вспомнил тот день, когда мы с Элоис, Рушем и Олой пришли сюда, принесли карты и возможность наконец-то покинуть холмы. Всем, кроме него. Я помню, как он смотрел на Элоис. Никакие слова не передадут этот взгляд, уж ты мне поверь. И как он заткнул мне рот, почувствовав, что я готов рассказать Элоис, кто он такой. Я долго думал потом, почему он не захотел открыться дочери, чего испугался? Побоялся, что она упрекнет его в своем сиротливом детстве? Или подумал, что она не поверит? И вот только когда я шел от него, с книгой своей жизни под мышкой, и книга упиралась мне в бок твердым корешком, я понял. Понял только тогда. Он не захотел, чтобы она осталась в холмах с ним. Он боялся, что она все-таки по-детски любит его и не сможет бросить там одного. Такой уж она человек. Он знал свою дочь гораздо лучше, чем я. Я вдруг решил, что обязательно расскажу Элоис, кем на самом деле был Хранитель холмов, почему-то я был уверен, что она разозлится на него, и испытывал странное злорадство, будто отомстил за его слова: «За что она тебя полюбила?»

«А вот это уж точно не твое дело, Дьенто Суэра Току», – сказал я самому себе.

Я сел на камень и раскрыл книгу.

Все ее страницы были пусты, как только что выпавший снег. Я опять подумал об Элоис. Как она прожила эту осень и зиму без меня? Боль и раскаяние сжали мне сердце с такой силой, что казалось, я могу умереть. Захотелось тут же очутиться рядом с ней, уткнуться в ее волосы… И тут же на совершенно чистой странице проступил рисунок – маленький домик в осеннем лесу среди величественных гор. Я сразу узнал его, конечно, и вскочил на ноги. Если отправлюсь прямо сейчас, то буду дома к концу весны!

Но дорога – дело семи прях. Мы не можем влиять на нее. И в наш дом в горах я попал только к осени. Дом был пуст. Я метался по округе, но кого было звать в этих местах, только