Последний полустанок - Владимир Немцов

Космические лучи? Они, как бумагу, пронизывают стенки кабины, впиваются в мозг смертельными иглами. Нет, не они. Наверное, вредные излучения.

У Тимофея были все основания именно так и думать. В каких-нибудь графитовых коробках расщепляются атомы вещества. Вредоносные излучения заполняют всю кабину. Тимофеи беззащитен, он знает, что такое лучевая болезнь. Недаром даже ничтожные крохи изотопов, с которыми он имел дело в контрольных приборах, спрятаны в толстых свинцовых экранах. Недаром он носит в кармане индикатор радиации.

Вот он! Излучение выше всех допустимых норм! Далеко за красную черточку выскочил дрожащий лепесток.

Куда деваться? Открыть люк в кольцевой коридор? Но и там смертельные лучи. Тонкие металлические стены для них не преграда. Лучи пройдут, догонят и бросят тебя на жгучий от мороза пол.

Выхода нет. Перед глазами огненные круги. Мелькает родное лицо. «Стеша, прости!» И думает он уже не о себе, а о ней, о горе ее, ни с чем не сравнимом. Где-то далеко, как огонек в ночи, теплится едва заметная надежда. Жить, жить… во что бы то ни стало! Лишь бы не погибнуть здесь, не увидевши Стеши и теплой земли.

Как остановить полет? Как выключить, прекратить подачу горючего к двигателям? А если отсоединить все аккумуляторы, что питают приборы управления? Все кончится тогда. Все замрет.

И вдруг он понял, что спасения нет. Остановишь двигатели — и диск, уже не поддерживаемый ничем, ринется вниз, ударится о плотный воздух, разобьется и сгорит.

Бабкин подползает к окошку. На стекле лежит мертвый мышонок, серый и без номера.

«Унион» продолжает свой полет…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Тут много событий, а кроме того, рассказывается о мальчиках, вытаскивающих кирпичи из нашего великого здания, и о настоящих людях, тех, кто поднялись на рекордную высоту мужества и долга.

В залах института готовились к проверке воздействия на животных искусственной тяжести. И животные и растения находились в камерах, расположенных по кромке диска. Следовательно, если бы он вертелся вокруг своей оси, то центробежная сила возместила бы отсутствие привычной нам земной тяжести. Кабина будущих космических путешественников также была устроена неподалеку от края диска. Следовательно, они могут и не чувствовать неприятной невесомости. Предусмотрено вращение диска с помощью газовых рулей. В безвоздушном пространстве «Унион» будет долго вертеться, даже от маленького толчка.

А пока эту карусель испытывали в нижних слоях ионосферы, Бабкин находился в центральной кабине и потому при вращении никакой добавочной тяжести не чувствовал. Ему казалось, будто прямо на глазах поворачивается земной шар.

Испытания прошли успешно. Приборы отметили, что в диске можно получить любую искусственную тяжесть, близкую земной или планеты поменьше. Скорость регулировалась в широких пределах.

Все бы ничего, но когда после этой проверки двигатели были включены на полную мощность, случилась неприятность, которая весьма обеспокоила Пояркова. Во второй раз Яшка уже не захотел примириться с ускорением.

Что же произошло? С пульсом творилось нечто невообразимое, он то пропадал совсем, то частил. Сердце готово было разорваться.

— А давление! Смотрите! Смотрите! — Марк Миронович размахивал карандашом, показывая на прыгающую вверх и вниз кривую. — Так не бывает. Наверное, приборы испортились.

— Сразу два? — иронически спросил Дерябин. — Довольно странное совпадение.

Он подошел к пульту технического контроля, где на экранах осциллографов можно было видеть и уровень принимаемого сигнала и другие показатели, характеризующие работу радиостанций «Униона», проверил напряжение, форму импульсов и возвратился обратно.

— Все нормально. Техника не виновата. Дело в пациенте.

— Неужели и с человеком такое может случиться? — упавшим голосом спросил Поярков.

Марк Миронович оглянулся по сторонам и растерянно пожал плечами:

— Трудно сказать. Но если хотите знать мое мнение, то я бы не разрешил вам испытывать влияние перегрузки в «Унионе».

Совсем помрачнел Серафим Михайлович. Подвел его Яшка-гипертоник. Ведь и ускорение не такое уж большое. В последнем толчке, чтобы «Унион» вырвался в космическое пространство, увеличение скорости должно быть еще значительнее. А Яшка уже теперь сдал, не выдержал. И Марк Миронович и другие врачи, конечно, перестраховщики: они будут выбирать для полета в «Унионе» людей с железным здоровьем.

А он, конструктор «Униона», будет с завистью смотреть по телевизору, как человек поднимается в ионосферу. И возможно, у этого человека лишь одно неоспоримое достоинство — огромный запас нерастраченных сил. Страшная несправедливость!

Можно ли согласиться с Поярковым? Сейчас в ионосфере оказался молодой инженер Бабкин. И кроме здоровья были у него другие, не менее ценные человеческие качества. Заслуги его в науке пока невелики, но, честное слово, этот случайный пассажир «Униона» не случайный человек на земле, и вряд ли стоит обижаться Пояркову, что Бабкин опередил его.

Но самое главное, что и Пояркову дороги не заказаны. Знал бы он, что Яшка себя прекрасно чувствует, что давление у него нормальное и пульс великолепный, что дело вовсе не в нем, а в поведении Бабкина.

Как он мог сообщить о себе? Записка в ботинке не помогла. Наверное, не нашли. Сигналы, переданные через фотоэлемент, не приняты. Осталось последнее средство — включить в линию, по которой передавалось биение Яшкиного сердечка, репродуктор от карманного приемника и крикнуть в него хоть несколько слов. Не было ведомо Бабкину, что врачам не требовалось выслушивать Яшкино сердце, его биение записывается на ленте так же, как и кровяное давление и температура. А кроме того, Тимофей не знал, что подсоединился не только к одному каналу, а и к другому, по которому в этот момент передавался пульс. Вот и получилась совершенно неожиданная картина Яшкиной болезни. Охрипший, слабый голос Тимофея записывался на ленте в виде дрожащих кривых. Перышки не смогли передать слов, однако упорно доказывали, что подопытный пациент Яшка-гипертоник — серьезно заболел.

Но заболел не он, а Поярков. В самом деле, когда у тебя отбирают последнюю надежду, то вряд ли будешь хорошо себя чувствовать. Правда, на основании этого опыта нельзя еще ничего решить окончательно, но конструктор, истомленный неудачами и сопротивлением противников, был мнителен.

Единственным утешением он мог считать, что навсегда покинул «последний полустанок» — НИИАП. Здесь и воздух другой. Правда, все еще путается под ногами Медоваров, но после посадки «Униона» ему здесь делать будет нечего.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});