Французская литературная сказка XVII – XVIII вв. - Франсуа де Ла Круа

— Иди скорее за попугаем, — сказал Рустан, — он меня позабавит, пока я снова не засну.

— Он у моей сестры, монахини, — ответил Топаз. — Я сейчас же отправлюсь за ним, вы останетесь довольны, у него превосходная память, он рассказывает просто, без прикрас, не стараясь при каждом удобном случае щегольнуть умом.

— Тем лучше, — сказал Рустан. — Я обожаю сказки!

Ему принесли попугая, и тот начал свой рассказ так… N.В. Мадемуазель Катрин Ваде[155] так и не нашла историю попугая в бумагах своего покойного кузена Антуана Ваде, автора этой сказки. Это весьма досадно, если вспомнишь, каких времен попугаю довелось быть свидетелем.

Маргарита де Любер[156]

Принцесса Скорлупка и принц Леденец[157]

Жил некогда король с таким длинным носом,[158] что тонкий его конец наматывали на особый ворот, который тащили впереди него двое пажей, хотя они, к слову сказать, ни гроша за свой труд не получали и ели что бог пошлет. Однако мясистый корень королевского носа так выпирал, что пришлось поотбивать углы у всех домов в городе, чтобы его величество во время прогулок мог свернуть в любую улочку, ни за что не зацепившись.

А королевский нос тем временем все продолжал расти и невыносимо чесаться. И поскольку придворные врачи утверждали, что только щелчки могут унять зуд, короля в народе прозвали Щелчком.

Что за скупердяй был этот король Щелчок, ни в сказке сказать, ни пером описать! Ему было до смерти жалко денег, что уходили на жалованье щелкунам. И вот, чтобы избавиться от этой траты, он ввел особый оброк: полсотни подданных беспрерывно денно и нощно щелкали его по носу, пока их не сменяла другая полсотня. Надо сказать, что оброк этот крайне истощал народ. Скупость короля вошла в поговорку, и про скупцов в те времена говорили не «Скуп, как ростовщик», а «Скуп, как Щелчок» — уже тогда были остроумцы, не щадившие королевских особ.

Король этот, разумеется, жениться не желал, так как его пугали расходы на свадьбу и на содержание молодой супруги.

А между тем он мог бы подыскать себе невесту хоть куда: казна его просто ломилась от золотых экю, королевство процветало, да и собой он был совсем недурен в молодые годы, нос у него был как нос и нимало его не уродовал. Несчастье это постигло короля внезапно, и сейчас мы узнаем, как это случилось.

Итак, когда у нашего короля был еще нос, который он мог держать по ветру, ему наперебой предлагали самых лучших невест, но тщетно, он и слышать не желал о браке по уже названным причинам и еще, быть может, из страха оказаться в некоем сообществе — сообществе, которое, впрочем, тогда еще не было таким обширным, как в наше время.

Однако ему, подобно всем великим людям, очень хотелось иметь потомство, чтобы его богатство и королевство не перешли бы в чужие руки.

А иметь детей, не имея жены,[159] было в те давние времена делом не из легких, как, впрочем, и теперь.

Король обращался по этому поводу ко всем знаменитым врачам, живущим за четверть лье от дворца, суля в случае удачи невесть что, но надеялся при этом отделаться ничем.

Эти посулы воодушевили ученых мужей и заставили их перелистать немало старинных фолиантов. Но после длительных и бесплодных поисков им пришлось признаться в своем невежестве в этой области.

Надо сказать, что в тот далекий век фей было еще очень мало, не то что теперь, и даже самая старая из нынешних была тогда малюткой. А то нашему доброму королю не пришлось бы так долго мыкаться.

Но король был не из тех, кого останавливают трудности, и он так упорно продолжал поиски, что в конце концов от кого-то услышал, будто в стране Сапиенс живет весьма прославленный колдун и к тому же такой ученый, что все «Альманахи[160] Матье Ленсберга[161]», «Коломба», «Маленькие подарочки»[162] и даже «Советы дьявола»[163] сочинил не иначе как он.

Звали его Сомкнутый Глаз, потому что с детства он даже во сне не смыкал глаз, точнее, из семи смыкал только один, боясь быть застигнутым врасплох.

Его ученость и его могущество вызывали всеобщее восхищение и прославили его на весь мир.

Это он первый открыл,[164] что дурная погода сменяется хорошей, что с восходом солнца наступает день, что, умерев, перестаешь быть живым, что если лавки на замке, значит, в городе праздник, что ночью все кошки серы и что у страха глаза велики.

Он научил своих современников тому, что до него никто не умел: пускать пыль в глаза, строить воздушные замки, попадать пальцем в небо, хватать быка за рога, гнаться за двумя зайцами, садиться между двух стульев, ломиться в открытые двери, бить баклуши, ставить мертвому припарки, лезть в воду, не зная броду, соваться в чужой монастырь со своим уставом, обжегшись на молоке, дуть на воду, надрывать животики со смеху, выдавать кукушку за ястреба, совать нос в чужие дела, втирать очки, утаивать шило в мешке, разводить рукой чужую беду, резать правду-матку, шить белыми нитками, лить воду на чью-то мельницу, мягко стелить, чтобы жестко спать, класть зубы на полку, пускать козла в огород, а также открыл им немало других замечательных секретов, которые люди без него не узнали бы до сей поры.

Он первый сказал, что если бы да кабы да во рту росли бобы, то был бы не рот, а целый огород, что куда конь с копытом, туда и рак с клешней, что что посеешь, то и пожнешь, что дареному коню в зубы не смотрят, что третий — лишний, что надо семь раз отмерить, прежде чем раз отрезать, что дорога ложка к обеду, что что в лоб, что по лбу, что нечего на зеркало пенять, коли рожа крива, что тише едешь — дальше будешь, а поспешишь — людей насмешишь, что волков бояться — в лес не ходить, что гусь свинье не товарищ, что хорошо смеется тот, кто смеется последним, что делу — время, потехе — час, что мертвые сраму не имут. Он изрек еще целый ряд подобных истин, и я бы их все обязательно привела, будь у меня лучшая память.

А еще говорят, хоть в это и трудно поверить, что Сомкнутый Глаз открыл людям секрет, как варить яйца вкрутую и первым научил собак выть на луну, а лошадей — спотыкаться на самых ровных дорогах.

Зато достоверно известно, что именно он является автором бесподобных куплетов, таких заразительных, звучных и грациозных, как «Марго, Марго, когда ж ты кончишь наконец?», «Уберите ваш костыль» и «Задуйте свечку, мадемуазель», которые и в наш век имеют еще немалый успех.

Если бы я взялась перечислять все редкие таланты великого Сомкнутого Глаза, я бы и посейчас еще этим занималась, поэтому достаточно будет добавить, что по натуре своей он был очень услужливый и никогда никому ни в чем не отказывал, если только просящий, обращаясь к нему, не употреблял ненароком слова «да» или «нет». По таинственной причине, выяснить которую мне так и не удалось, эти два слова были ему настолько ненавистны, что он их никогда не произносил, а если кто-то случайно ронял при нем хоть одно из них, несчастный бывал жестоко наказан. И Щелчка предупредили об этой опасности, когда ему посоветовали обратиться к великому колдуну.

Совет пришелся королю по душе, и он сразу же отправился в путь в одежде паломника, безо всякой свиты, под предлогом того, что дал обет идти пешком, а на самом же деле, чтобы избежать лишних расходов.

Меня даже уверяли, что, не желая снашивать своих подметок, он одолжил башмаки у одного из придворных, который не посмел ему отказать. Тут я не поручусь за достоверность, но как бы то ни было, наш добрый король Щелчок с посохом в руке и с котомкой за плечами зашагал по дорогам. Он шел то быстро, то медленно, вроде бы гуляючи, распевая все время песни, а когда этого никто не видел, то не отказываясь от милостыни, если какая-нибудь жалостливая душа протягивала ему, словно нищему, мелкую монетку. Наконец он добрался до страны Сапиенс и, пройдя большую ее половину, увидел на склоне холма того, кого пошел искать за тридевять земель, — колдуна по прозвищу Сомкнутый Глаз.

Это был старец со строгим лицом, опирающийся на деревянную клюку, украшенную железными нашлепками. Одежда его не только не отличалась роскошью, но скорее поражала убогостью, хотя и была сшита из ткани, сотканной из чистого пантагрюэлиона,[165] лекарственного растения, особенно полезного при ангинах.

Его окружало стадо белоснежных овец, эти крупные, одно к одному, животные шли за ним по пятам и повиновались его голосу.

Его чресла были опоясаны широким ремнем из кожи то ли коровы, то ли быка — кого именно, мне так и не удалось выяснить.

Рядом, на железной цепи, сидело некое чудовище, которого невежды не преминули бы принять за пса, ибо оно лаяло и обладало песьей головой, песьей шерстью, песьим телом, песьим хвостом, но это был не пес, а сука.