На дне Одессы - Лазарь Осипович Кармен

class="p">И так она не дождалась письма…

Надя, припомнив все эти подробности, стала торопиться еще больше.

Одевшись, она вышла на улицу и направилась к больнице.

В больнице как раз был приемный день и по этому случаю у ворот, во дворе, коридорах и палатах толпилась масса народу.

Бетя лежала в инфекционном отделении в конце сада, в котором, пригретые ярким солнцем, весело шумели и возились воробьи.

Надя недолго искала Бетю. Она лежала в маленькой угловой палате, на койке. Всех больных в этой палате было шесть — две старухи с безжизненными глазами и пергаментными лицами, пожилая женщина, возле которой стоял высокий черный еврей в засаленном лапсердаке с большим коробом у ног, девочка лет 13 с маленьким, беленьким, как пасхальное яичко, личиком, обложенным густыми, мягкими, темно-русыми волосами, очень похожая на Ганнеле Гауптмана — она сидела на матраце и большими, печальными глазами глядела в широко раскрытую дверь, в которой толкались посетители, и на личике ее было написано ожидание, — и еще одна, накрытая с головой теплым одеялом. Шестой больной не видно было, так как перед ее кроватью стояли зеленые ширмы. Из-за ширм доносилось тихое клокотание. Казалось, что там стоит очажок, а на очажке — чайник и в нем клокочет вода.

Палата освещалась двумя большими окнами, в которые лилось растопленное золото весеннего дня и заглядывали голубое небо с белыми облачками и акации.

Бетя была неузнаваема. Голова ее была острижена, как у мальчика, лицо вытянуто, и вся она, в белой кофточке, под белым, как снег, одеялом, на белых подушках была белая-белая. Как из снега вылеплена.

Бетя первая узнала Надю и слабо поманила ее сильно исхудавшей рукой. Надя хотела поцеловать ее, но она воспротивилась:

— Ты еще заразишься.

— Ну так что ж? — ответила Надя и села возле нее на постель.

— А я думала, — улыбнулась Бетя, — что ты забыла меня.

— Никогда. Хочешь апельсины? — спросила Надя и положила перед нею узелок с четырьмя крупными апельсинами, купленными ею по дороге.

Бетя поблагодарила ее.

— Ну, как чувствуешь себя? — спросила Надя.

— Немного лучше, — ответила Бетя медленно и с расстановкой. Ей трудно было говорить. — Кашель перестал мучить, и крови теперь меньше. Я два дня подряд лед глотала.

— Может быть, тебе приказано не говорить? — перебила ее Надя.

— Да… Но ничего. А хорошо здесь, Наденька, — и на впалых щеках ее выступила краска. — Как в раю. Кормят, ухаживают. Я бы никогда не ушла отсюда. — Краска вдруг сбежала с ее лица, и она испуганно прошептала: — Неужели придется возвращаться назад, туда? Опять пудриться, выходить в зал, танцевать. Боже! — и она закрыла руками глаза. — Как поживает Василиса? — спросила она потом, отнимая от глаз руки.

— Играет по-прежнему на своей гармонике, воркует, как горлинка, и за свою деревню вспоминает.

— А Чешка?

— Все плачет.

— А Роза-цыганка?

— Зла на всех, как волк.

— А Вун-Чхи?!

— Вот за него не скажу. Не видать его что-то. Говорят, сильно закутил с какой-то француженкой.

— Ну, а ты, Надя?

— И охота тебе спрашивать? — Надя махнула рукой и отвернула голову.

Настало молчание. Бетя посмотрела в окно, покачала головой и протянула тоскливо:

— Весна уже. Как солнце светит! Сегодня я уже муху видела. Большую такую, зеленую. А ты, Надя, не видела Клару Ильинишну? — спросила, оживившись, Бетя.

— Кто она?

— Ангел.

— Кто? — Наде показалось, что она ослышалась.

— Ангел, — повторила Бетя. — Если бы ты видела ее. Она — настоящий ангел. Таких можно видеть только во сне. А может быть, я во сне ее и видела? Но нет, она — здесь. Постой.

Бетя приподнялась на постели, присела и тихо позвала больничную коренастую служанку, вытиравшую в углу посуду:

— Маланья!

— Что? — отозвалась она.

— Где Клара Ильинишна?

— В 7-ой палате. Сейчас они будут здесь.

Бетя опустилась на подушки и сказала:

— Она скоро будет.

— Да кто она? — спросила, все еще недоумевая, Надя.

— Сестра милосердия. Ах, какая она славная, добрая. Она с неба пришла. Такие на земле не родятся. Она по ночам не спит, дает нам лекарства, утешает и никогда не сердится на нас. Вчера у меня была нехорошая ночь. В 3 часа ночи вдруг кровь пошла горлом. Я думаю, что умираю. Понимаешь, кровь бьет, как из крана. Я стала кричать. Она услышала, — комната ее рядом с палатой, — вскочила с постели и прибежала ко мне в одной сорочке, без туфель. "Что с вами?" — спрашивает, а у самой руки и ноги дрожат. Целый час она возилась со мной, давала мне глотать лед, вытирала рукой пот, успокаивала. Она даже не замечала, как я обливала ее кровью. Вся сорочка ее была в крови и прилипла к телу. Когда дежурный врач пришел и увидел ее, то схватился за голову. "Клара Ильинишна! Что вы делаете?! Вы хотите заразиться?! Посмотрите, — вся ваша сорочка в крови!" А она улыбнулась и отвечает: "Право, мне ничего, доктор, не будет. Я сейчас смою кровь". Но она не пошла смывать крови до тех пор, пока не уложила меня, не укрыла и не поцеловала в лоб.

Надя слушала ее с изумлением.

— А как она интересовалась за нашу жизнь, — продолжала Бетя. — Я все рассказала ей. Она слушала, и на глазах у нее все время стояли слезы. Когда у нее есть время, она читает мне книги. Вчера она прочитала мне "Хозяин и работник". Вот славная книга. Там — одно хорошее место, где хозяин согревает своего работника. Я просила Клару Ильинишну два раза прочитать мне это место.

Надя слушала Бетю и изредка поглядывала на девочку с личиком, как пасхальное яичко. Девочка по-прежнему, не изменяя позы, сидела на койке и смотрела на дверь.

— Кто она? — спросила Надя и указала на нее Бете.

— Лидочка, — ответила Бетя с особой нежностью. — Бедная девочка. Она вторую неделю ждет мать. А мать не идет.

— Почему так?

— Потому, что та очень занята. Она в меблированных комнатах за нуме-рантку служит и целый день занята. 20 номеров убирает. А с Лидочкой вот какая история. В позапрошлом месяце мать повела ее к одной мадам и говорит: "Сколько возьмете за ее обучение?" — 50 рублей. — А вы утруждать ее тяжелыми работами не будете? — Как можно! — Пожалуйста. Она у меня — слабенькая. — Я ее только за "прикладом" в галантерейный магазин посылать буду. — Вот хорошо. А долго ей учиться надо? — Три года. — А можно сейчас только 25 руб. дать? — Если у вас больше нет, — давайте. — Она отдала последние деньги и заключила форменный контракт. Не прошел и месяц, как мадам, вместо того, чтобы