Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света. - Иван Шевцов

- Ай-яй, дитятко, зачем же ты эту гадость в руки берешь? Брось ее, она нехорошая, противная.

- Нет, тетя Аня, она хорошая, маленькая и совсем не кусачая, - весело возразила девочка. И Анна Сергеевна впервые увидала в больших темных детских глазах искорки радости. И от этих искорок на душе Прокопихи вдруг потеплело, расцвело, и она, скрестив на груди землистые руки, молча смотрела на девочку новым, оттаявшим взглядом, полным умиления и внезапной радости, и улыбалась во все свое серое осунувшееся, иссеченное мелкими морщинами лицо. Пожалуй, нет большего горя и душевной боли, чем видеть страдания детей, будучи не в силах помочь им, и нет большей радости на земле, чем разделять детскую радость, слышать звонкий задорный смех ребят, видеть цветущие забавные мордашки, их глазенки, полные беззаботного счастья и наивного озорства.

Потом весь остаток дня Бэлочка забавлялась в саду с этим лягушонком, строила ему на грядках домик и очень огорчилась, когда лягушонок не пожелал жить в домике и куда-то ускакал.

Вечером перед сном донимала Прокопиху:

- Он найдется? Он в домике будет спать? Я ему там постельку постелила. А его никто не раздавит?

Она искренне беспокоилась за судьбу маленького лягушонка, такого беспомощного и безобидного. И Анна Сергеевна подумала: "Жаль, кошку уничтожили проклятые полицаи. А то бы забавлялось дите". И пообещала:

- Я тебе котеночка принесу. Хорошенького, маленького. Ты будешь с ним играть, молочком кормить…

И тут же с огорчением вспомнила, что молока в доме нет и котенка кормить нечем. Но Бэлочка уже ухватилась за обещание Анны Сергеевны и атаковала вопросами:

- А где вы его возьмете? А он какой - беленький или черненький? Он меня не оцарапает?

На все ее вопросы Анна Сергеевна отвечала обстоятельно и с охотой и была довольна, что так неожиданно удалось отвлечь девочку от грустных мыслей и переживаний.

По вечерам в доме огня не зажигали. Спать ложились рано, и уже в сумерки село казалось безлюдным, необитаемым. Ужинали иногда в потемках и, хотя в постель ложились рано, долго не засыпали, тревожно вслушивались в настороженную тишину ночи.

Однажды в полночь тишина лопнула, взорвалась, яркими сполохами осветилось над городом небо, словно растревоженные собаки пролаяли пулеметы и автоматы, и эти неожиданные сполохи видели и слышали деревни и села, расположение от районного центра за десять и больше верст. А на другой день в Микитовичах узнали, что ночью партизаны напали на город, разгромили немецкий гарнизон, подожгли нефтебазу, картонную фабрику и хлебозавод, взорвали мост через реку и эшелон с боеприпасами. А на самую вершину дуба-великана кто-то водрузил красный флаг.

Пожилые люди с надеждой вздохнули, молодежь ликовала: значит, не так сильны оккупанты. И даже те, кто прежде согнулись под непосильным бременем обреченности, вдруг расправили плечи. Оказывается, есть еще силы у русских не только там, на фронте, но даже здесь, на порабощенной земле, способные бросить дерзкий вызов жестокому, кровожадному врагу. Целый день районный центр находился в руках партизан. А вечером они организованно, с достоинством и спокойствием победителей, прихватив богатые трофеи, ушли в лесную ночь.

Немцы опомнились на другой день, когда след партизанский простыл. Обычно гитлеровцы срывали зло за все свои неудачи на мирных гражданах. По всему району начались карательные операции. В Микитовичи два отделения гитлеровцев и два полицейских - Грач и Драйсик - на двух машинах ворвались после полудня. День стоял пасмурный, небо со всех сторон заволакивали серые рыхлые тучи - похоже было, что к вечеру соберется дождь.

Анна Сергеевна в этот день пробовала копать картофель, да бросила - руки не слушались, за все бралась и ничего делать не могла, места себе не находила. Весть о налете партизан на районный центр разволновала ее. Она была убеждена, что это он, ее сын, это Емельян мог совершить такое. В ту памятную ночь, когда был дома, он рассказывал ей, как застава его громила фашистов в первый день войны, как потом они на трофейном танке давили целые колонны иродов, как освободили тысячу военнопленных и захватили самолет. Нет, Анна Сергеевна ни капельки не сомневалась - это его рук дело.

Она чувствовала, как огнем горит ее лицо, бурлит кровь,

Дает покоя. Это радость и гордость за сына поднялась в ней горячей крутой волной и зовет куда-то, влечет, точно хочет поднять ее над землей, чтобы оттуда, с подоблачной высоты, прокричать людям: "Вы слышите, люди добрые!.. Это мой сын Емелька и его боевые товарищи освободили город от проклятых фашистов!.. Будьте все такими храбрыми и сильными, люди, и тогда мы всю землю нашу освободим от поганой нечисти!"

Ей хотелось пойти к Прасковье и поделиться своими чувствами и радостью. Но в это время с гулом пронеслась по улице грузовая автомашина и остановилась на краю села прямо у Прокопихиной избы. Анна Сергеевна была в комнате и, услыхав шум мотора, встревоженно выскочила в сад, где играла Бэлочка. Двое немцев и полицейский Грач решительно шли к ее дому. (Вторая машина с солдатами и полицейским Драйсиком осталась на другом конце села. Каратели оцепили село и решили прочесать его двумя встречными потоками.)

- Где прячешь партизан?! - грозно и как-то неистово закричал на Прокопиху Грач и, очевидно зная, что никаких партизан здесь нет, чтобы показать хозяевам свое рвение и преданность, первым смело вошел в избу. Быстро осмотрел обе комнаты, заглянул под кровать и в погреб, забежал в чулан, поднялся на чердак. А тем временем два других солдата осмотрели пустой сарай, где когда-то водилась скотина, и даже уборную. Не найдя никого, они приказали Прокопихе вместе с девочкой идти к школе, "на митинг", а сами ворвались уже в соседний дом.

Перепуганная Анна Сергеевна пошла по селу, поспешно соображая, где бы ей понадежней укрыть Бэлочку. На площадь к школе фашисты сгоняли всех поголовно, от грудного ребенка до столетнего старика. Анна Сергеевна думала теперь только об одном: как спасти девочку. Дед Евмен стоял возле своей подслеповатой, такой же ветхой, как и он сам, избы и с беспокойством глядел на улицу уже плохо видящими глазами. Остановил Прокопиху вопросом:

- Что там, Ганна, стряслось - машины понаехали?

- Пойдемте, дедушка, в хату, все расскажу, - взволнованным полушепотом сказала Анна Сергеевна и потащила за собой Бэлочку в избу одинокого старика.

Пока дед Евмен, похожий на Сергия Радонежского, ковылял на своих ревматических непослушных ногах, Анна Сергеевна успела осмотреть все его жилище в надежде найти укромное местечко для Бэлочки. Оставив девочку в избе, она встретила старика в сенях и шепотом все объяснила ему. Озадаченный дед задумался. Потом предложил не очень уверенно:

- Может, в погреб?

- Нет, нет, погреба осматривают, - возразила Прокопиха. - Вот разве посадить под кадушку?

- Тогда лучше в печь. Печь у меня сегодня не топлена. Свернется калачиком, чугунами заставим, заслонкой прикроем.

Анна Сергеевна ухватилась за это предложение, нашла его самым разумным и быстро, не теряя ни минуты, уговорила девочку залезть в печь и там сидеть тихонечко, притаясь. Бэлочка все это приняла как должное, без единого звука полезла в печь и, прижавшись к стенке, легла на постеленную ватную дедову фуфайку. Анна Сергеевна понаставила в печь больших чугунов, и, только когда закрывала заслонку, девочка спросила ее шепотом:

- А когда мне вылезать?

- Я за тобой приду, маленькая. Когда немцы уедут, я за тобой приду. Ты жди меня, детка. Лежи тихонечко и жди.

Во дворе она задержалась на минуту, взглянула в мохнатое сивое лицо старика, выдохнула:

- Спасибо вам, дедушка Евмен. - И, подумав, добавила: - А может, вы боитесь?.. Если дите у вас они найдут, я скажу, что вы ничего не знали, что это я спрятала. Без вас. Пусть меня и расстреляют.

- Тебя?.. А за что тебя, Ганна, стрелять? Тебе жить надо, ты еще молодая. А я свое отжил. Мне все равно помирать, хоть так, хоть этак. Нет, Ганна, ты им ничего не говори. Дите я сховал, мне и ответ держать.

От Евмена Прокопиха поспешила к школе, куда, пугливо озираясь, шли обеспокоенные люди - женщины, старики, дети. Разговаривали вполголоса, короткими фразами, старались угадать, зачем их сгоняют к школе.

- Партизан ищут, - шептали одни.

- А может, нас в Германию погонят? - с тревогой предполагали другие.

Хмурится небо, надувается тучами, точно собирается что-то сказать и не может решиться. И люди такие же хмурые, серые, как будто сошлись на похороны.

Кажется, всех согнали, все дворы просмотрели. Вон и немцы идут, не меньше двадцати, и возле них по-собачьи извиваются Драйсик и Грач. Анна Сергеевна смотрит, не ведут ли Бэлочку. Нет, не видно. И здесь, среди народа, ее не видать. Опираясь на палку, идет белый как лунь, с длинной бородой дед Евмен. Прокопихе не терпится подбежать к нему, спросить: "Ну как там, все обошлось, миновала беда?", но она находит в себе силы удержаться. Только губы, сухие, посиневшие, искусала до крови. Евмен идет не к ней, но в ее сторону, что-то бормочет и тяжко вздыхает. И каждый вздох его больно отдается в душе Прокопихи. Нет, она не может больше выдержать, незаметно приближается к Евмену, спрашивает будто бы о здоровье: