Ангельский концерт - Светлана Климова

— Вы ошибаетесь, Петр Ефимович, — проговорила Ева. — Никакая я не журналистка, хотя можете считать меня кем угодно. Ответьте мне: что сказал вам Дитмар Везель перед тем, как уехать в Москву в пятьдесят седьмом? Ведь именно к вам он пришел в тот день, верно?

— Не будем ворошить прошлое, Ева, — остановил ее Интролигатор. Пергаментные веки старика дрогнули и начали опускаться, словно он собирался вздремнуть. — Всем воздастся по заслугам…

— Прекратите! — Ева низко наклонилась над стариком и почувствовала легкий запах туалетной воды. Впалые щеки и тяжелый подбородок Интролигатора были тщательно выбриты чьей-то умелой рукой. — Если бы вы не… я бы сейчас вас как следует встряхнула! Бросьте эти штучки и не изображайте из себя святошу. Мне некогда ждать, пока мы с вами оба окажемся в чистилище! Я прочитала дневник Нины Везель!

Старик тут же открыл глаза и с живым любопытством взглянул на Еву.

— Нина обо всем написала?

— В том-то и дело, что нет!

— Но она уничтожила…

— Нет, нет! — с отчаянием вскричала Ева. — Почему ни ее отец, ни вы ничего ей не рассказали?

— Дитмар не успел, потому что надеялся, что все обойдется, а меня Нина сторонилась. Я пытался, но она была человеком нерелигиозным, а эта сторона дела чрезвычайно важна… Вы, Ева, к какой ветви христианства принадлежите?

— Я католичка. Мои предки из Западного края.

— Ну конечно, как я сразу не догадался… Так что вы хотели бы услышать?

— Неужели вы оба не понимали, чем это грозит Нине Дмитриевне?

— Я понимал, поэтому и просил ее все сжечь. А потом ждал, что она сама ко мне придет, — голос Интролигатора вздрогнул и надломился. Он начал приподниматься с подушек, Ева кинулась помогать, но на этот раз он отвел ее руку, помедлил, пока одышка пройдет, и проговорил: — Погодите, я сам… Я ведь еще в состоянии передвигаться по комнате, хотя в сад уже не рискую выходить… Вы правы, я обязан все объяснить. Должен признаться — я надеялся, что вы успеете меня разыскать… Сейчас мне необходимо взять одну из книг — там у меня заметки и даты, вы сами не найдете… Дело в том, что…

Закончить фразу ему не удалось — дверь распахнулась, и в комнату деловито вошли двое. Рослый молодчик в громадных, как ласты, кроссовках сразу же перекрыл выход, второй — с волосами, как овсяная солома, и шелушащейся кожей альбиноса, — оттолкнул Еву, схватил старика за руку и рванул на себя, выдергивая из-под одеяла.

Интролигатор глухо охнул, и в ту же секунду Ева прыгнула на спину блондину и запустила ногти в его тощую шею. Дуболом в ластах немедленно отшвырнул ее к стене, а белесый оставил Петра Переплетчика, схватился за загривок и с изумлением уставился на замаранную кровью ладонь.

От удара комната поплыла у Евы перед глазами, но она все-таки нашла в себе силы закричать:

— Не трогайте его! Не смейте к нему прикасаться! Он давно не в своем уме, даже по-русски не говорит — только по-латыни. Это я, я знаю все, что вам нужно!.. 

6

«Дорогой мой, мне кажется, то есть я уже совсем уверена — у нас с тобой будет бамбино!..»

Пришлось трижды перечитать фразу, прежде чем до меня дошел ее смысл. Когда я очнулся от короткого полубезумия, в которое впадает человек при неожиданных потрясениях, в голове у меня смешались Галчинский, Анна, явившийся из небытия Интролигатор, церковь «Свет Истины» и ее лидер, но поверх этого хаоса настойчиво пульсировала одна мысль: Ева!

Я попытался связать факты — и волосы у меня на макушке зашевелились.

«Эдем», — пробормотал я, изо всех сил стараясь припомнить, где и в какой связи мне приходилось слышать это название еще до того, как его произнес Галчинский, но так и не припомнил.

Все дальнейшее походило на уличный квест, и впервые в жизни я пожалел, что так и не обзавелся машиной.

Тем не менее уже через час я был в Малой Филипповке. Поселок лежал в глубокой лощине, окруженной пологими холмами, поросшими сосняком. В центре, у автостанции, вокруг которой сгрудились мелкие магазинчики, таксист притормозил, чтобы спросить дорогу. Пара девчонок лет пятнадцати, разряженных по случаю воскресенья в розовые штанишки со стекляшками и сапоги садо-мазо со стальными шпильками, хихикая, переспросили: «В богадельню?» — и указали на противоположную сторону мутного пруда.

Проскочив плотину, машина поползла в гору по вполне сносной бетонке. Я оглянулся: позади, на самом верху противоположного ската лощины, поверх неразберихи разномастных филипповских кровель, труб, сараев и картофельных соток, у самой границы леса вспыхнули на скупом солнце купола трехглавой церковки и колокольня заново отстроенного Троицкого монастыря. Того самого, где в середине семидесятых какое-то время прожил Матвей Кокорин.

Но сейчас мне было не до символических совпадений. Всю дорогу я торопил водителя.

Когда машина наконец-то оказалась на самой окраине поселка, упорно карабкавшегося на холмы, миновала березовую рощицу, где пряталось местное кладбище, и остановилась у металлических ворот, я сунул таксисту деньги, попросил подождать четверть часа, а если за это время я не появлюсь — спокойно отчаливать.

«Эдем» выглядел на уровне. Два недавно отремонтированных небольших двухэтажных корпуса с яркой облицовкой лоджий располагались под прямым углом друг к другу. За легкой оградой — ухоженные газоны, аллея штамбовых роз вела к входу в главный корпус; правее — хозяйственные постройки, труба автономной котельной, вблизи от которой на ветру полоскалась стая простынь, и повсюду идеальная чистота.

Три старые сросшиеся липы у входа окружала кольцом скамья. Оттуда на меня уставились парочка шахматистов в теплых куртках и старушка в инвалидном кресле, наблюдавшая за игрой. Ни посторонних машин, ни охраны нигде не было видно, только у гаража стоял разутый микроавтобус «мазда» с синим васильком на борту.

Все это я успел зафиксировать краем глаза, пока одолевал стометровку от ворот до крыльца корпуса. В вестибюле мне навстречу выдвинулась полная женщина в белом халате с точно таким же стилизованным васильком на кармане — должно быть, эмблемой заведения.

— Молодой человек, молодой человек! — энергично закричала она. — Остановитесь! Вы к кому?

Я затормозил, и пока переводил дух, женщину окликнули откуда-то сверху:

— Надежда Михайловна, вы куда запропастились? Я вас ищу, ищу…

— Тута я, Людочка! — отозвался белый халат. — Ходите сюда, у нас опять гости!

По ступеням лестницы, совмещенной с пандусом для инвалидов, застучали каблучки. Вниз сбежала молодая и весьма элегантная особа, которая при виде меня слегка взвизгнула, всплеснула руками, а затем влепила мне сочный поцелуй, измазав помадой.

— Башкирцев, паршивец… — пробормотала она мне в самое ухо.

Свет падал сзади, но ошибиться было невозможно: Люська Цимбалюк, моя однокурсница и подружка! Я тут же припомнил наш с нею единственный после возвращения в город телефонный разговор и наконец-то сообразил, откуда мне известно про «Эдем».

Люся отступила на шаг и окинула меня тем самым неподражаемым взглядом, под которым чувствуешь себя так, словно тебя только что извлекли из чулана, но еще не успели стряхнуть пыль.

— Изменился, — обобщила она свои наблюдения. — Пошли ко мне. С чего это тебя занесло в наш геронтологический скит?

— Потом, — отмахнулся я, шаря по карманам в поисках платка. — Скажи-ка лучше: не появлялась ли у вас сегодня такая яркая девушка лет двадцати с небольшим? Рыжеволосая, с хорошей фигурой, одета, скорее всего, в джинсы и короткую зеленоватую куртку мягкой кожи.

Люся засмеялась:

— С каких это пор ты специализируешься на рыжеволосых нимфах?

— Перестань, Людмила! — взмолился я, вытирая взмокший лоб, а заодно и помаду. — Тут не до шуток… Так была или нет?

— Была, конечно. Надежда Михайловна, гостья Петра Ефимовича еще здесь?

— Здесь. Давно уже сидят. Если б ушла, я бы видела.

Меня отпустило, но не сразу. С того момента как я прочитал Евину записку, казалось, миновала вечность, и все это время в крови у меня было полным-полно адреналина.

Хозяйка «Эдема» схватила меня за локоть, словно опасаясь, что я исчезну так же неожиданно, как и появился, и потащила за собой по длинному коридору. В дальнем конце виднелась еще одна застекленная дверь, выходившая в сад. Пол сверкал, отражая бронзовые светильники. Стены коридора были обшиты панелями из цельного дерева, в холле, заставленном монстерами и драценами, лежал мохнатый ковер, пустые кресла сгрудились напротив здоровенной плазменной панели. Все это напоминало вполне приличную гостиницу, но уж никак не богадельню. Из двери ближайшего номера, опираясь на резную трость, выплыла пестрая дама в итальянских бифокальных окулярах; в ее оттянутых, как у бассета, мочках поблескивали бриллианты. При виде нас дама величественно пророкотала: «День добрый, Людмила Борисовна! Благоволите распорядиться, чтобы двери в сад запирались как положено. По коридору гуляют сквозняки!» — и отправилась по своим делам.