Белый, белый день... - Александр Мишарин

Корсаков нахмурился.

– Она меня сто раз переживет! Лера покачала головой и отвернулась.

– Что? Ты что-нибудь знаешь? – схватил ее за плечи Корсаков. – Что с ней!

Лера молчала, опустив голову.

– Ну, говори!

– Сердце… очень плохое. Я вообще удивляюсь, как она еще ходит… что-то делает… ко мне приезжает… помочь.

Корсаков стоял молча, только дыхание его стало затрудненным.

– А это… операция? – Он притянул дочь к себе. – Ну! Шунтирование?.. Все же нынче делают.

Дочь только покачала головой:

– Она не выдержит операции. Уже не то состояние организма. Ну, и диабет, и давление. Нет! Врачи категорически отказались от операции.

Сергей Александрович стоял, потупясь, с каменным лицом.

– Значит, уже все решили… Провели консилиум… Пришли к заключению… И все это – без меня.

Он произнес эти слова негромко, без обиды. Он просто констатировал факт. Но в этой отчужденности Лера почувствовала еще большее отцовское горе. И одиночество…

– Не обижайся, папа… Ты так занят… Тянешь такой воз… Мы не хотели тебя нагружать… заранее…

Корсаков медленно потянулся за пиджаком… Потом заметил Лерину кофту на себе, снял ее… Зачем-то погладил ее ладонью и, аккуратно сложив, положил на спинку кресла.

Поднял глаза на дочь и сказал глухо, с трудом выговаривая слова:

– Сейчас мне показалось, что у меня, вообще… вообще нет семьи!

Она со слезами бросилась ему на грудь. Обнимала, целовала, шептала какие-то ласковые слова, но на него это не произвело никакого воздействия. Он по-прежнему стоял, словно окаменев. Стоял так тихо, что она даже услышала его дыхание.

– Папа! Прости нас… Прости меня… Мы хотели как лучше… Чтобы не тревожить тебя лишний раз…

Она все говорила и говорила, но понимала, что отец не слышит, не воспринимает ее слов, ее слез, ее раскаяния.

Сергей Александрович неожиданно взял ее заплаканное лицо в свои большие, холодные ладони и проговорил, как бы подводя итоги:

– Ну что ж… доченька. Семья – она как всё на свете: рождается, растет, появляются дети… Потом они уходят… И семья тоже постепенно умирает. Кончается. Как всё на свете! Каждый остается в одиночку…

– Нет… Нет… – вскрикнула Лера.

Но Корсаков повысил голос и закончил свою мысль:

– Каждый остается в одиночку… умирать!

И, вдруг улыбнувшись, с какой-то нервной гримасой добавил, притянув ее к себе:

– Но тебе еще до этого долго! Лет тридцать – сорок. У тебя же еще только рождается новая семья… Дай Бог, тебе доченька! Дай Бог…

И, отвернувшись, запрокинул голову, чтобы дочь не увидела его стариковских, отчаянных, одиноких слез…

– Значит, дела обстоят еще хуже, чем я думал! Все мы… думали!

Корсаков обвел взглядом сидевших за длинным столом руководителей концерна. Здесь были и Степун, и Саяпин, и молодой Виктор Аркадьевич Глинский, замещающий Блажнина. Руководитель финансового департамента Георгиев, другие замы.

– Я знал, что Блажнин несколько приукрашивает общую картину… – начал было Степун, по привычке развалившийся в кресле, внешне абсолютно спокойный. – Но думал, вы, Сергей Александрович, сами его к этому подталкиваете?

– Во-первых, «не несколько приукрашивает», а… – Корсаков взвился было на своего зама по безопасности, но потом махнул рукой и сказал в сердцах: – А, семь бед – один ответ. Все я знал… Знал! Я и хуже цифры знаю!

Он встал, сложил аккуратно бумаги и перенес их на свой рабочий стол.

– Всё! Заседания закончены. До понедельника жду ваших предложений! Притом – конструктивных! Жду – от всех! Свободны.

Все потянулись к двери. Степун хотел что-то сказать Корсакову, но тот только рявкнул:

– Всё! Свободны…

Оставшись один, Сергей Александрович еще раз взял утренний отчет Глинского. Быстро листая бумаги, пробежался глазами по главным цифрам. Всё оставалось на своих местах – концерн шел ко дну. Через два-три месяца он должен обанкротиться!

– Ну, и черт с ним! – вслух, в сердцах хлопнув ладонью по столу, произнес Корсаков. – Хватит с меня! Всему приходит конец…

Он тут же, без паузы, наклонился к селектору:

– Саяпина! Ко мне. И быстро!

Не выдержал, подошел к бару, налил себе виски и выпил залпом.

Саяпин уже стоял за его спиной.

– Ну! Что будем делать? – грозно, как будто нашел виновника, спросил Сергей Александрович.

– Успокоиться… Это во-первых, – тихо, но значительно произнес Геннадий Васильевич.

– Хорошо! Успокоился… – машинально согласился Корсаков и показал на два кресла у маленького столика.

Они сели, каждый смотрел на другого в ожидании.

– Выпить хочешь? – И, не дожидаясь ответа, Корсаков метнулся к бару и через мгновение поставил на столик бутылку виски и два стакана. Разлил, чокнулись, выпили…

– Есть два пути… – осторожно начал Саяпин. Его глаза еще больше сузились и теперь напоминали два темных, острых, блестящих клинка.

– Ну? Какой первый?

– Большой… очень большой кредит! Под гарантию государства. Не просто кредит, а политический кредит. Государство должно понять, что завтра оно может остаться без вооружения. Без будущего у армии, без ракет, без танкостроения. И вообще без новой техники! На сорок процентов – это все мы! Все эти годы правительство бросало нам крохи со своего стола. Покупало один-два танка, финансировало новую технику на пятнадцать—двадцать процентов… Мы же изворачивались как могли! Хватались за любой случайный заказ – вроде Казахстана… Это давало еще двадцать—двадцать пять процентов. Вместе получалась половина необходимой суммы для поддержания всего хозяйства. На пятьдесят процентов мы химичили, влезали в долги… С кем-то кооперировались, хватались за каждый пролетающий мимо нас доллар. Но это не могло быть бесконечно… И вот итог… – Саяпин все это выпалил одним махом и, переведя дыхание, закончил: – Вы его знаете…

– Знаю, – кивнул Сергей Александрович. – Вот как знаю! – Он рубанул себе рукой по шее. И тут же задал вопрос: – Ты… Со всеми своими бывшими и сегодняшними связями. Можешь помочь мне попасть… К Самому?

Он вперился красными, горячечными глазами в Саяпина.

Тот глубоко вздохнул и надолго замолчал.

– Ну?! Отвечай.

Саяпин налил себе немного виски и поднес к носу, нюхая эту можжевеловую водку, как отборный коньяк.

– Гарантию не дам… Но…

– Рожай… Рожай! – От нетерпения Корсаков даже вскочил.

– Но… попробую…

Корсаков вырвал молодого человека из кресла… Обнял, расцеловал и быстро-быстро только повторял:

– Попробуй! Попробуй! Дорогой мой! Век не забуду! Все, все для тебя сделаю… Только открой мне эту дверь… А я уж с пустыми руками оттуда не выйду!

Он отодвинул Саяпина на длину своих вытянутых рук и вдруг сказал почти с угрозой:

– Только в течение недели. Понял? Хорошо понял?

Раскрасневшийся, Саяпин только кивнул.

До конца дня Корсаков метался по Москве. Был более чем в десяти кабинетах… Все выслушивали, сочувствовали, понимали и даже подбадривали…

Но… Ничего реального, кроме пары уклончивых обещаний, не было.

Когда он пытался попасть к Элле Резник-Мартовой, она крикнула на него с порога:

– Иди! Иди! Ишь, какой прыткий! Раньше той недели ничего не жди! – И захлопнула перед его носом дверь.

Когда Корсаков около девяти вечера вернулся в офис, секретарша сказала ему, что его несколько раз спрашивал Виктор Аркадьевич Глинский.

– Так он уже ушел?

– Нет! Как же… У себя сидит… Ждет! Хотя я ему сказала, что вы, может быть, и не вернетесь.

– Зови!

Корсаков прошел к себе в кабинет, бросил папку на стол. И, подумав, налил себе добрую порцию виски! Он устал… Он заслужил!

В кабинет, осторожно постучавшись, вошел Глинский… Виктор Аркадьевич.

Корсаков молча рассматривал его, как будто видел в первый раз.

Высокий, худой… В модных очечках. Лицо вытянутое, как у борзой…

– Ну что у тебя? – чувствуя грядущую неприятность, повысил голос Корсаков.

Виктор Аркадьевич подошел ближе, хотел было начать докладывать, но поперхнулся и закашлялся.

– Ладно! Садись за стол… переведи дыхание… Глинский сел, отдышался… Искоса посмотрев на начальника, осторожно начал:

– Сейф Блажнина… Оказался пустым. Ни одной бумаги! Буквально – ни одной.

Корсаков откинулся в кресле, но сдержался.

– А как же ты принимал у него дела?

– Никак! – пожал плечами Виктор Аркадьевич. – «Сам разберешься…» – только и сказал Яков Николаевич. Все бумаги на столе. Он очень спешил на самолет. В Швейцарию…

– А что ты искал в его сейфе? Глинский замялся.

– Такое впечатление, что он навсегда уехал! – осторожно вымолвил Виктор Аркадьевич. – Очень уж тщательно все выбрано. И в столе его тоже. Какие-то страницы вырваны… Что-то из данных вообще исчезло. Дня на два работы, я так думаю.

Корсаков молчал. «Что же, все болезни Блажнина – выдумка? Просто – побег? Подготовленный и тщательно спланированный побег?»