Полководцы Древней Руси - Андрей Сахаров

Владимир видел, как колебался митрополит Георгий, как неуверен был его взгляд и как потом, видно, решился он не противиться всеобщему воодушевлению, не вызывать к себе народную неприязнь; напротив, решил разом создать себе доброе имя ревнителя русского православия, рухнул ниц, распростер руки по каменным плитам.

Затем шествие вернулось в Киев; князья вынесли каменную раку Глеба, уложили ее в погребальные сани и проволокли их вместе с дружинниками за веревки до Вышгорода. Отпев литургию, братья с другими князьями и боярами, весь высший клир собрались на обед в старом Ярославовом дворце. Теперь все это, не как прежде, было для Владимира не в диковину: вот сидят — каждый род враждебный другому роду, ненавидят друг друга, завидуют, готовятся к борьбе за главный стол — киевский, расставляют по другим столам своих родственников и сторонников, ищут союзников в иноземных странах. А за оконцами дворца на площади за большими столами, уставленными в изобилии ествой и питьем, шумит киевский люд, радуется единству Руси, миру и братству князей.

Через несколько дней, когда затих Киев после радостей и гульбы, князья вместе со своими боярами собрались в Вышгородском загородном великокняжеском дворце. Кроме трех братьев Ярославичей, здесь были их старшие сыновья, видные бояре. Составляли новую «Правду» бояре и воеводы Изяслава Коснячко, вернувшийся после мятежа 1068 года с князем в Киев Перенег, Микифор, Чюдин — наместник Изяслава в Вышгороде и вышгородский старейшина Микула.

Статью за статьей обсуждали Ярославичи новый устав Русской земли, и Владимир узнавал, сколько выгоды для сильных мира сего вложили в новый свод законов его дядья, отец и их советники. Он сам вспоминал тот страх и ненависть, которые вызвала у него разъяренная толпа перед окнами Ярославова дворца, растерянность князей и бояр, их заячий бег в Берестов, а оттуда врассыпную, в разные стороны, он вспомнил грозные чащобы ростовской земли с неистовыми волхвами. Да, только силой и страхом можно было держать в повиновении всех этих смердов, ремесленников, рядовичей, закупов, холопов, хотя он и полагал, что в тяжкие дни смятения князья могли бы проявить больше хитрости и сметки и не доводить простой люд до исступления.

Вот они, статьи новой «Правды»: «Если убьют огнищанина в обиду, то платить за него 80 гривен…», «Если убьют огнищанина в разбое…», «Если убьют огнищанина У клети, или у коня, или у говяда, или у коровьей татьбы…», «За княжеского тиуна — 80 гривен…», «А за княжеского сельского старосту и за ратайного — 12 гривен…» Все было расписано в «Правде» Ярославичей — сколько брать с людей за покражи княжеского имения, скота и птицы, за нарушение бортей, за перетес лесных угодий и нереорание полевой межи.

Гривны, гривны, гривны вир в пользу князей: разорения и долги для тех, кто покусится на чужое имение, на чужие леса, поля, бортные угодья, сенокосы. Особенно же «Правда» карала за насилие над княжескими людьми — сколько их погибло по Руси в 1068–1071 годах, и теперь князья и бояре всей силой своей власти защищали не только свое добро, земли, но и тех, кто был их верными помощниками, охранял их доходы я покой.

Со всеми статьями быстро согласились собравшиеся лишь первые слова «Правды русской» вызвали недовольство у Святослава и его людей: «Правда уставлена Русской земле, когда совокупились Изяслав, Всеволод, Святослав, Коснячко, Перенег, Микифор, Кыянин, Чюдин, Микула». Написали на втором месте Изяславовы бояре вслед за великим князем Всеволода Ярославича, тем самым отдав ему первенство перед вторым по старшинству братом: мстил Изяслав черниговскому князю за всю его клевету и наветы. Да, кроме того, разве не вместе с Всеволодом стоял Изяслав в те страшные минуты у оконца сеней в 1068 году, разве не с ним вместе скакал стремглав из Киева. Такое не забывается. К тому же младших князей-братьев следовало натравить одного на другого, чтобы побольше следили друг за другом и поменьше поглядывали в сторону великокняжеского стола. Святослав сидел встревоженный, разъяренный, путая нервной рукой свои редкие волосы, обнажая тщательно прикрытую плешь, краснея плоским лицом с низким хрящеватым носом. Но он молчал, не решаясь нанести удар Всеволоду — как-никак не раз они выступали против Изяслава и что будет впереди — еще неизвестно.

Владимир следил за этой прихотливой игрой, постигал ее суть, понимал, что происходят в княжеской семье небывалые вещи — третий Ярославич медленно, но верно оттесняет от высшей власти малоспособного, ленивого, завистливого второго Ярославича, а вместе с ним и его сыновей, давая широкую дорогу ему, своему первенцу, Владимиру, внуку Ярослава и византийского императора Константина Мономаха.

Еще несколько лет назад Владимир с удивлением и отвращением смотрел, как старательно блюли князья свое место на хорах Софийского храма, как боролись за каждую пядь храмовой площадки, теперь же ему не показалось неправильным упоминание имени его отца вторым после великого князя. А почему бы нет? Ведь Всеволод был женат на дочери императора Византии, и одно это возвышало его перед остальным племенем Ярослава. К тому же Владимир видел, как добивался Святослав первенства и почестей для себя и для своих сыновей — вероломством, клятвопреступлением, клеветой, наветом. В этом случае блюсти честь и достоинство, действовать согласно древним порядкам, подыматься вверх лествицею значило бы всю жизнь оставаться в тени, на задворках, уступать место впереди наглым и хитроумным обманщикам, неспособным наветчикам, ленивым и жадным клеветникам. Нет, раз ты вступил на лестницу власти, двигайся смело и твердо и не упускай своего. И, конечно, Смоленск стоит Ростова, а Смоленск можно было бы сменить на другой, более важный стол, и это было бы справедливо для прямого потомка великих византийских властителей. Конечно, ему далеко до Новгорода, но ведь сидит же там Глеб, который не чем иным, кроме как жестокостью, не отличался среди Ярославова рода.

Едва отзвучали торжества в Киеве и Русская земля получила из рук князей и воевод новый устав, Изяслав принялся собирать рать на Волынь. Уже несколько месяцев как польский король Болеслав II Смелый воевал русские пределы. Ляхи не могли смириться с бесславным уходом из Киева на исходе 1069 года и с тем, что верх гам постоянно брали Святослав и Всеволод: первый — связанный тесно через вторую жену Оду с немецкими землями, а второй — благоволящий Византии. С каждым днем слабело польское влияние в Киеве, польские телохранители Изяслава и Святополка отъезжали на родину, киевляне косо смотрели на польское окружение великой княгини. Больше с Изяслава взять было нечего. Сам он едва-едва сидел на киевском столе, уже шатавшемся под натиском младших братьев, и Болеслав ударил по Волыни. Он захватил Берестье и начал воевать владимиро-волынскую землю. Собрав войско со всех русских земель, Изяслав летом двинулся на Волынь. В составе его рати шла и смоленская дружина Владимира Мономаха во главе со Ставкой Гордятичем.

Самому же Владимиру великий князь наказал возвратиться в Смоленск, блюсти город от Всеслава как зеницу ока, охранять днепровский путь.

С неохотой воспринял Владимир этот приказ. Ему не хотелось расставаться с дружиной. Это были преданные ему люди, прошедшие с ним его первый военный путь, дравшиеся за Минск и на Немиге. С ними он бежал от восставших киевлян в ростовские леса и с ними же пришел в Смоленск. Там в его дружину влились смоленские удальцы, и когда они были рядом — молодые, как и сам князь, ладные, вооруженные длинными мечами, копьями, небольшими треугольными щитами, предназначенными для конного боя, в бронях и сверкающих шишаках, — Владимир чувствовал себя уверенно и в дороге и в гридницах при разговорах с князьями. Теперь же Ставка, его старый товарищ, уводил дружину на юг.

Прощаясь, Владимир сказал молодому боярину: «Боя не страшись, Ставка, но и людей зря за Изяслава пе губи». Впервые вопреки всем заветам старины и громким нынешним речам о единстве Руси князь здраво взглянул на дело и дал наказ, вытекавший из всего строя отношений среди русских князей: сколько удержится в Киеве Изяслав — неизвестно, а без дружины, без прочной военной опоры князь на Руси не в счет — вон как из пепла возрождался каждый раз Всеслав, и все потому, что стояли за ним полоцкие удальцы.

Владимир направился в Смоленск на княжение, а дружина его с Изяславом ушла против ляхов. Лишь осенью дошли до Смоленска вести, что шли на Волыни упорные сражения, что хотел Болеслав взять у Киева не только Владимир, но и вернуть себе червенские города.

Вскоре в Смоленск пришел гонец от великого князя. Изяслав был уже в Киеве и наказывал Владимиру оставить Смоленск и принять княжеский стол на далекой Волыни. Там нужен был князь смелый и рассудительный, спокойный и решительный, и Изяслав льстил Владимиру, заставляя его переместиться во Владимир-Волынский. К тому же киевский князь извещал племянника, что его ростово-смоленская дружина смело дралась в дальних землях, и теперь великий князь надеялся, что Мономах со своими воинами сумеет отстоять русские города от ляхов.