Битвы за корону. Прекрасная полячка - Валерий Елманов

Кажется, пора. И я подытожил:

— Надеюсь, теперь наинаияснейшая поняла, насколько это опасно? — Но ответа дожидаться не стал, сорвавшись с места и устремившись к двери. — Немедленно! — махал я по пути рукой, словно держал в ней невидимую саблю. — Немедленно остановить!

Фу-у, добрался, распахнул дверь настежь. Теперь можно спокойно поставить точку, а заодно дать понять, что не вернусь.

— Возможно, это сделано не случайно, но с тайным умыслом, — важно произнес я, подняв указательный палец кверху, и угрожающе пообещал: — Но я разберусь, Марина Юрьевна, непременно разберусь. — И вышел, оставив ее посреди комнаты в полнейшем недоумении.

Дежуривших у покоев гвардейцев я особо не распекал. Да и не за что, ибо едва я приступил к выволочке, как старший, Жилка, невозмутимо заявил, косясь на мой расстегнутый аж до середины груди кафтан:

— Дак ведь ты сам нам повелел, княже.

Я осекся на полуслове, перестав возиться с непослушными пуговицами (у Марины получалось куда быстрее), и недоуменно переспросил:

— Чего повелел?

— Чтоб никто не входил, — пояснил он. — И чтоб мы более, пока ты не дозволишь, никого в ее покои не пускали, кто б туда ни лез: хошь баба, хошь ента, как ее, гоф… — Он запнулся, а я, воспользовавшись паузой, уточнил:

— Ты сам слышал от меня этот приказ?

— Батюшка государыни передал. — Но тут до него дошло, и Жилка, испуганно глядя на мое рассерженное лицо, охнул: — Да неужто сбрехал?!

— Именно, — подтвердил я и распорядился: — Впредь, пока не услышишь приказа от меня лично, никому не верь.

— А ежели ентот пан сам повелит, своим именем? — растерялся гвардеец.

— Не выполнять! — отрубил я и, прикинув, что кое-какие дополнения в инструкцию желательно внести немедленно, приступил к ним: — И на будущее запомни. Допуск молодых шляхтичей из свиты пана Станислава Мнишка запрещаю. Его самого, как брата, пускать, а прочих в шею. И вообще, посетитель должен иметь какое-нибудь дело к яснейшей: лекарь, к примеру, священник. Им да, препятствий не чинить, но тоже в сопровождении ее батюшки и ни в коем случае не оставляя наедине. Да и к посетителям женского рода приглядывайся повнимательнее. Не исключено, что какой-нибудь мужчина с явно недобрым умыслом пожелает тайно проникнуть к ней, переодевшись во что-то бабье.

Жилка вытаращил на меня глаза:

— А как же я проверю-то?

Я призадумался. А действительно, прямо по Высоцкому получается: «Лезть под платье? Враз получишь по мордам». Но нашелся:

— А ты к роже приглядывайся. У мужика и после бритья щетинка видна. Ну и спроси чего-нибудь, чтоб к голосу прислушаться. И последнее. Даже если Марина Юрьевна сама пожелает оставить у себя кого-либо, ее не слушаться и повелениям ее не внимать.

— Боязно, — честно сознался он. — За такое можно и…

— Благодарность получить, — перебил я его. — Лично от меня. А к ней награду. И бояться нечего. Ты и прочие попросту выполняете мой приказ, а значит, ответ держать мне, если что. Уразумел?

— Уразуметь-то уразумел, токмо… — нерешительно протянул гвардеец. Судя по тому, как он переминался с ноги на ногу, чувствовалось, что вопросов у него еще тьма-тьмущая.

— Ну что еще? — смягчившись, улыбнулся я, поощрительно заметив: — Не стесняйся. Лучше спросить обо всем непонятном, чем потом отвечать за упущение.

— Да я как представлю, что нам и Федора Борисовича в случае чего тоже вот эдак… — уныло вздохнул Жилка.

— Стоп! — остановил я его и похвалил: — Молодец, вовремя напомнил. Значит, так: Федор Борисович — единственный, кого выводить насильно нельзя. Надо лишь напомнить ему, что не положено быть наедине с государыней посторонним мужчинам. А коли он и после этого не послушается и не устыдится, достаточно, что двое из вас встанут у открытых дверей и будут дожидаться, пока он закончит с нею беседовать, и все. То же самое касается и князя Мак-Альпина.

От удивления рот Жилки приоткрылся, и он заморгал глазами, пытаясь понять, то ли ослышался, то ли… Я подтвердил:

— Да-да, ты не ослышался. Исключений из правил не может быть ни для кого, кроме ее родного батюшки.

— Вот теперь все понятно, — облегченно вздохнул гвардеец, заверив: — Не сумлевайся, княже, сполним.

Но Жилка один, а старших смен много. Пришлось идти в казармы и проводить инструктаж с остальными.

Внесенные мною уточнения оказались как нельзя кстати. В последующие дни Жилка и другие дежурившие гвардейцы трижды выгоняли из покоев Марины введенных туда ее папочкой загадочных посетителей. Дважды это были лекари, а один раз какой-то священник, но с лихими усами, кои вмиг насторожили моих гвардейцев. Схема одинаковая, как и в случае со мной, — ясновельможный приводил их и почти сразу уходил, оставив очередного врачевателя души или тела наедине с Мнишковной. Правда, ненадолго — караульные всякий раз их быстро выпроваживали.

Кстати, на всякий случай я позже на себе проверил, насколько твердо гвардейцы все усвоили. Эксперимент принес положительный результат. На страже старшим стоял не Жилка, иной, но тем не менее мне смущенно напомнили, а когда я, кивнув, продолжал сидеть, дверь не закрыли, а остались стоять в проеме, выжидая, когда князь соизволит уйти.

Словом, теперь можно быть спокойным и тут.

Да вдобавок новая радость…

Глава 27

ВТОРОЙ ПОЛК И ПЕРВЫЙ БАНК

Было от чего ликовать — наконец-то прибыли из Костромы Любава и Бэкон, а с ними прикатили вызванные мною трое художников, старый Курай с тремя спецами по валянию валенок и венецианский стеклодув Петруша Морозко, в смысле Пьетро Морозини. Последнего прислал Густав. Вообще-то я надеялся, что он прикатит сам, но принц отписал в грамотке, что занедужил, а едва оправится, непременно приедет. Был в поезде и присланный по моей просьбе самим Федором Конем каменных дел мастер Остафий Чара — коль уж строить терем, так чтоб потом душа радовалась, глядючи на него.

Недолго думая я решил, что имею право чуточку расслабиться, съездив навестить своего ученика. Не рвался бы так сильно, но меня достали многочисленные гости, которые, что ни вечер, прикатывали ко мне на подворье, желая пристроить своего сыночка, племянника или родственничка в Первый гвардейский полк.

Это раньше, при Борисе Федоровиче, Стража Верных считалась царской причудой и всем казалось зазорным ставить своих мальцов в один строй с детьми гончаров, пекарей, плотников, кузнецов и кожемяк, а то и попросту смердов или нищих. Зато ныне Первый особый гвардейский полк оказался овеян эдакой легендарной, чуть ли не мистической славой. Шутка ли — всего тысяча человек сумела взять столько неприступных каменных крепостей. И не просто взять, а при ничтожных потерях — меньше четырех десятков человек, при полном отсутствии артиллерии — полевые пушчонки мы ни разу не задействовали, о чем весьма сожалел и Моргун, и его подчиненные, и в кратчайшие сроки — меньше чем за два месяца. А ведь под тем же Ревелем тридцатью годами ранее обломала зубы целая армия Ивана Грозного, без толку проторчав под стенами города чуть ли не полгода, хотя имела в несколько десятков раз больше людей и мощную осадную артиллерию.

Поначалу мне было удивительно, что никто не смотрит ни на местничество, ни на неизбежную «потерьку чести». Позже выяснил, что касаемо ее имелась в Разрядном приказе одна хитрая оговорка. Сделал ее полсотни лет назад юный Иоанн Васильевич, готовясь к взятию Казани. Гласила она в переводе на современный язык следующее. Если родовитые на первых порах проходят службу под началом худородных воевод, то впоследствии она в зачет им не идет, дабы когда они сами по прошествии времени станут воеводствовать, то «в своем отечестве порухи не имели б». А коли так, чего не отдать своих мальцов в учебу? И отдавали. Но, разумеется, норовили сунуть не в формируемый в тех же старых казармах Второй (он тоже был назван мною особым, ибо я включил оба полка в разряд стрелецких, но хотелось, чтобы они уже по названию отличались от прочих), а именно в Первый гвардейский.

Нет, поначалу они шли в Стрелецкий приказ, суля тамошним дьякам всевозможные взятки. Но те — диво дивное — посулов не принимали, отказывая с ходу и не желая ничего слушать. А самых настойчивых они прямиком отправляли ко мне, поясняя, что без особого разрешения князя, начертанного на их челобитной, никак нельзя. Вот во Второй пожалуйста, а в этот нет.

И приходилось мне принимать многочисленных просителей. Одно хорошо — сами они ко мне в гости приезжали редко. Я ведь говорил, что на Руси не принято более знатным посещать с визитом дома менее знатных. Так что вместо Трубецких и прочих, поскольку те, невзирая на мое нынешнее высокое положение, опасались «потерьки чести», ко мне приезжали их родичи рангом пониже. Из знати, входящей в Думу, к примеру, сочли возможным заглянуть ко мне только те, что были окольничими, и всего один боярин Татев. Но он не в счет, поскольку тоже из свежеиспеченных и сам получил боярство совсем недавно, от Дмитрия. Опять же и общие воспоминания о Путивле.