Мое не мое тело. Пленница - Лика Семенова

в силах больше терпеть. Казалось, мне уже было все равно, чем все это закончится. Еще немного — и я стану умолять, чтобы меня убили прямо здесь. Не знаю, какими умениями обладал этот тщедушный старик, но теперь я прекрасно понимала, почему перед ним так трепетали.

Внутри пульсировало, отдавало в бок,  и эти волны боли заставляли тело содрогаться. Я прошептала себе под нос в полном отчаянии:

— Сделай что-нибудь!

Стерва молчала, будто сдохла, наконец. Но без нее я оказывалась совершенно обреченной. Без шансов. На глаза наворачивались слезы, руки давно затекли. Я вжалась щекой в холодный пол, чувствуя, как начинает ломить зубы. Конец. Кто мог хотя бы предположить, что он будет таким?                                                                           

Мне казалось, что еще немного — и под давлением сломается позвоночник. Но в то же мгновение в животе разлился пожар, будто горели кишки. Усилился нестерпимо, словно рвался куда-то наверх. Толкнулся в грудь, понесся по трахее, не позволяя дышать. Я подняла голову и будто выплюнула раскаленный сгусток. Архона буквально откинуло в кресло.

Старик опешил. На его лице отразилась полнейшая растерянность, смешанная с небывалым восторгом. Он размяк в кресле и, казалось, не мог даже шевельнуться, хоть и бесконечно хотел:

— Этери, мое сокровище!

Меня отпускало. Я все еще стояла на коленях, согнувшись. Ладонь зажимала раненый бок. Не знаю, как эта стерва внутри, но я чувствовала себя обессиленной, раздавленной. Дохлой медузой, вынесенной прибоем на песок. С бескостным желеобразным телом. Единственное, чего я хотела в этот миг — лечь на спину и закрыть глаза. Даже боль меня настолько не волновала — я почти свыклась с нею.

Я посмотрела на руку, красную от крови. Рана открылась, пропитала халат. Крови было так много, что подкатывала паника. Казалось, еще пара капель — и я умру, потому что в теле больше ничего не останется. Я смотрела на онемевшего архона, который сморщился до самого обычного размякшего старикашки, и понимала, что он блекнет перед глазами, размывается, как акварельный рисунок. Меня вело. Мышцы больше не удерживали тело. Но сейчас меня больше заботило то, что я не слышу Этери. Эта мысль мелькнула, как комета, пронзила разрядом: неужели она покинула мое тело с этой раскалившейся энергией?

Дальше я запомнила лишь мягкое безвольное падение. Долгое, будто время остановилось, будто воздух вокруг сгустился до пружинящей плотности и ласково принимал меня. А потом разлилась теплая мягкая чернота.

В болезни можно найти странное чувство, в котором притаилось особое блаженство. Нереальность, иллюзорность, которыми отгораживается измученное тело. Некая мягкость сознания. Порой из него не хочется выбираться, как из объятий уютной прогретой постели. И на ум почему-то сразу приходило воспоминание о снеге, о том, что можно не ходить в школу. А бабушка принесет горячее какао в большой синей чашке и сладкую булочку с маслом.

Я слушала тишину. Ноздри щекотал резкий медицинский запах. Я внутренне напряглась — точно так же пахло в кабинете этого отвратительного жирного медика, Зорон-Ата. Меня на мгновение прошибло паникой, потому что я живо представила себя в непроглядной глубине страшного черного ящика. Но чувствовала под собой мягкие, как облака, перины. Лучшие перины из всех, какие можно только вообразить.

Я разомкнула тяжелые веки, прищурилась на мутный серый свет, который все равно резал глаза. Но это успокоило — ящика не было.  Лишь надо мной склонилась мутная фигура. Медик, я даже не сомневалась.

— Моя благородная госпожа, вы слышите меня?

Я молчала, не было сил пошевелить губами. Запахло резче — он поводил чем-то перед самым моим носом, но я видела лишь мелькание шестипалой руки. Хотелось отвернуться от этого зловония, я напряглась, дернулась, но тело мне по-прежнему не  подчинялось. Внутри похолодело. Я так надеялась, что эта стерва вышла из меня вместе с тем раскаленным плевком… Но я должна была избавиться от этой вони:

«Не надо, пожалуйста».

— Убери руки, Таби-Мар!

Тот вздрогнул всем телом, отстранился. Лишь спустя несколько тягучих нереальных секунд я осознала, что мои губы произнесли не мои слова. Я моргнула несколько раз, будто отгоняла морок. Послышалось. Может, я не осознала, как повторила за этой стервой. Я уже привыкла за ней повторять.

«Благодарю».

Но я не услышала своего голоса. Он разлился где-то внутри, но чуть иначе, чем я слышу собственные мысли. Будто кричали в пустой колодец или большой гулкий чан. Нет! Нет! Нет! Я не могла покачать головой, не могла сжать кулаки. Я ничего не могла. Лишь смотрела перед собой и часто моргала. Замерла, удостоверяясь, что хотя бы эту малость все еще делаю я. Я… но надолго ли?

Проклятая сука отняла у меня все. Кажется, она поняла, что произошло:

— Таби-Мар, выйди вон. Оставь меня одну.

— Как прикажете, благородная госпожа. Но я должен удостовериться…

— … пошел вон!

Медик поспешно собрал свое барахло, судя по звукам, со столика за моей спиной. Направился к двери, но Этери остановила его:

— Постой.

— Как прикажете, благородная госпожа.

— Не говори моему отцу, что я очнулась.  Хочу побыть одна.

Судя по шороху ткани, Таби-Мар поклонился:

— Как прикажете, госпожа.

Кажется, у него не было для этой стервы другого ответа. Похоже, он боялся ее не меньше, чем своего архона.

Я услышала, как закрылась дверь. И повисла мертвая тишина, пропахшая медикаментами. Этери лежала в перинах, не шелохнувшись, и молчала. И я «молчала». Наконец, она не выдержала:

— Истерики не будет? Слез?

«Какой в этом прок?»

 — Надо же… Неужели ты умнее, чем я о тебе думала?

Я мысленно пожала плечами:

«Откуда мне знать, что ты думала обо мне?»

Она лишь хмыкнула. Провела ладонью по боку, и я почувствовала под пальцами что-то вроде плотного пластыря. Отголоски тупой боли расползались по всему телу, но это было терпимо.

«Тебе не обидно?»

— Что? — она едва заметно повернула голову — хоть какое-то движение.

«Что ты теперь в теле девки с битым геном?»

Она снова хмыкнула:

— Не переживай. Стоит как следует прогнать энергии, и это тело станет чем-то большим. Если мне так уж не понравится, я уговорю отца найти более достойное тело. Даже если закон запрещает использовать тело виссарата, я уговорю его преступить его. Если не выйдет — преступлю сама.

«Без ведома отца?»

— Не твое дело.

Действительно, не мое. И мне, действительно, плевать. Но я была в том странном состоянии, когда реальность не ощущается. Мне казалось, в таком положении я должна беспрерывно рыдать, убиваться. Но меня охватывало