Белые пешки - Екатерина Звонцова

риск был маленьким, ведь мальчика-крысу, девочку-хорька и других соотечественников можно было просто где-то запереть и проследить, не заболеют ли они, король решил надеяться на их храбрость и стойкость. Пусть посидят со всеми, пока соседи придумают лекарство или все как-то кончится само. Пусть. И мальчик-крыса с девочкой-хорьком сидели. Долго сидели в замке, наблюдая, как небо и пляж становятся все серее, горожан на улицах все меньше, а белых машин с тревожными огоньками на крышах – все больше. Вот только машины, и звери в них, и лекарства зверей помогали редко-редко. А иногда и делали хуже.

Наконец мальчик-крыса окончательно понял, что никто не вернет их домой. Понял он и другое: что устал сидеть, и смотреть в небо или на улицы, и считать красно-синие огоньки. У мальчика-крысы было такое же призвание, как у зверей в белых машинах, просто он пока не знал точно, получится ли у него все. И он решил: почему не попробовать сейчас? На улице он подошел к белой машине и спросил сидевшего там усталого пса: «Скажите, может, вы принимаете волонтеров? Я на предпоследнем курсе медицинского института». Пес оказался очень хорошим и взял мальчика-крысу в бригаду. Но девочка-хорек отказалась сидеть в замке одна и в первый же день схватила своего друга за хвост.

– Я буду бояться за тебя и сойду с ума! – сказала она.

Она была уставшая и серая, не как обычно, ведь в последние дни из-за плохой погоды в городе сломались многие вышки связи и девочка-хорек не могла даже позвонить или написать домой маме.

– Зато «приморская птичка» тебя, может, не тронет, – ободрил ее мальчик-крыса, хотя про себя думал: тронет наверняка, если заболеет он сам. Уезжать, что ли, в другое жилье?

– Я так не могу, – снова сказала девочка-хорек, сжав кулаки. – Без дела… я не доктор, как ты, но тоже хочу помогать. Могу я мыть полы в больнице?

И мальчик-крыса снова вспомнил, за что так любит девочку-хорька. Но «птичка» настигала все больше врачей, и стать поломойкой ей не удалось.

Все пахло гноем, даже воздух из приоткрытого окна. Гноем сочились вздохи с койки – пока ровные, но поверхностные. Гноилось каждое сдавленное «Не могу».

– Давай, Марти, – повторил Кирилл. – Два крестообразных надреза. Здесь. И здесь.

Он посмотрел в ее пустые глаза над респиратором, и она снова опустила взгляд. Доктор Луи Тревиль лежал в кислородной маске, его покрытые волдырями руки сводило судорогой. Болезнь спрогрессировала аномально быстро, буквально за смену – видимо, сказалась высокая вирусная нагрузка. Судя по тому, как он вглядывался сейчас в недавних подопечных, он их не узнавал. У него была температура почти сорок. Неудивительно.

– Марти, – позвал Крыс и сказал идиотское: – У него фамилия как у того капитана мушкетеров. Но он наш капитан, и он верит в тебя. Просто вскрой этот… – Марти покачнулась, зажмурилась. Крыс стиснул зубы, но продолжил: – Маска не поможет. Он скоро начнет задыхаться.

Мир плыл, иногда рассыпаясь черными точками. По лицу катился пот, хотя в палате не было душно. Хотелось вылететь в коридор и заорать на мир в целом и на свои трясущиеся, как у алкоголика, руки в частности. Кирилл страшно злился на себя за эту трясучку. Больше – только на самое простое и беспощадное: он не подписывался на это. Не подписывался, когда ехал в отпуск. И не подписывался, когда поступал в вуз.

– Нужно закончить сейчас, а я могу его поранить, – тихо сказал он, собравшись.

Подобное уже случалось, а Тревиль был еще «особо ценным» пациентом, как ни цинично. Опытным путем удалось выяснить: если с абсцессами справиться вовремя, больные быстро встают на ноги. Врачи возвращались в строй. Уже с иммунитетом.

Марти открыла глаза, выдохнула. Крепче сжала ланцет, поднесла к натянутой воспаленной коже. Блямба напоминала присосавшегося к горлу инопланетного паразита, Тревиль все задирал подбородок, бессознательно надеясь, что так станет больше воздуха. Марти видела этих уродливых гнойников уже сотни, но охнула и опять зажмурилась.

– Так ты ничего не сделаешь. – Кирилл облизнул губы. – Соберись. Я же тебя учил.

Марти всхлипнула – респиратор приглушил это. Она все стояла, тупо разглядывая желто-багровое пятно на горле человека, который еще недавно смеялся с ней и ел чипсы из ее пакета, уверяя, что все ерунда, они справятся, не чума же. Луи, немного похожий на большого лохматого пса, был отличным врачом, упрямым и жизнерадостным. И «был» вот-вот могло стать словом из некролога. Но вразумлять, настраивать, понимать Марти больше не было сил.

– Ты вызывалась работать сама. – Кирилл отошел и тяжело опустился на соседнюю койку. Повторил как нелепое заклинание: – Я учил тебя.

– Я… – начала она.

– А зачем? – Злобные, тусклые слова полезли сами, хуже рвоты или кашля. Кирилл тяжело сглотнул, но не смог ничего с собой сделать, потому что собой он сейчас не был. – Повыпендриваться потом перед подружками? Еще и этим?

Марти вздрогнула, опять зажмурилась. Шея и плечи ее из-за коротких волос и светлого халата казались особенно хрупкими, детскими. Крыс очнулся. Что, что, черт возьми, она тут забыла? И что, черт возьми, он от нее хочет? Она и так делает намного больше, чем то, на что вызывалась. Не только моет полы, дезинфицирует инструменты и носит всем кофе, но и ухаживает за больными, раздает им препараты, успокаивает их близких. Ни разу не резала, да. Но разве виновата? Должна, что ли? Кирилл потупился, провел рукой по лицу, пытаясь справиться с дурнотой: неделю спать по два-три часа оказалось непривычным. Ему было стыдно. Не поднимая головы, он сказал:

– Ладно. Давай не будем тратить время, ни его, ни друг друга. Иди, и я как-то…

«Постараюсь его не убить».

В ушах отдался хриплый вскрик. Крыс медленно отвел руку от лица, поднялся. Так же медленно он подошел к Марти, склонившейся над Луи. Из полости текла, заливая рубашку, темная жидкость с примесью сукровицы. Доктор потерял сознание; только подбородок иногда вздрагивал. Но он все еще дышал. Марти не сводила с него глаз.

– Отлично, – выдохнул Кирилл. – Молодец, всё. Бери марлю. Надо дренировать.

Марти, белая как смерть, молча, механически разжала пальцы; ланцет упал в ванночку с дезинфицирующим раствором. Крыс нерешительно улыбнулся: губы были как чужие. Захотелось извиниться, извиниться сотню раз, а потом пойти в туалет и вскрыть себе вены. Глупость, конечно. Через несколько секунд он пришел в себя и прошептал:

– Ты у меня героиня. Я тебя очень люблю.

Она взяла марлю и все так же молча склонилась над