Ангел для сестры - Джоди Линн Пиколт

нравится мне, потому что он козел или несмотря на это? — спрашиваю я сестру.

Она шикает на меня с дивана, так как смотрит «Какими мы были» — фильм, который видела уже двадцать тысяч раз. Он у нее включен в список кинокартин, наткнувшись на которые нельзя переключать канал. В него также входят «Красотка», «Привидение» и «Грязные танцы».

— Я убью тебя, если пропущу развязку.

— Увидимся, Кэти, — цитирую я для нее. — Увидимся, Хаббл.

Она бросает в меня подушку и вытирает глаза. Звучит музыка, под которую идут финальные титры.

— Барбра Стрейзанд — это бомба, — произносит Иззи.

— Я думала, это типаж, любимый геями. — Я поднимаю взгляд от стола, заваленного бумагами, которые изучаю, готовясь к завтрашним слушаниям.

Я должна принять решение и сообщить судье: какой вариант будет лучше всего для Анны Фицджеральд. Выскажусь я в ее пользу или наоборот — без разницы, в том-то и проблема. Жизнь девочки будет разрушена в любом случае.

— Мне казалось, мы говорили о Кэмпбелле, — продолжает Иззи.

— Нет, это я о нем говорила. Ты впадала в экстаз. — Я потираю виски. — Была у меня надежда на твое сочувствие.

— По поводу Кэмпбелла Александера? Я не склонна к сочувствию. Скорее, к безразличию.

— Ты права. В безразличии тебе не откажешь.

— Слушай, Джулия, может, дело в наследственности. — Иззи встает и начинает массировать мне мышцы шеи. — Может, у тебя есть ген, из-за которого тебя влечет к абсолютным ничтожествам.

— Тогда у тебя он тоже есть.

— Ну, — смеется она, — верно сказано.

— Я хочу ненавидеть его. Чтоб ты знала.

Протянув руку над моим плечом, Иззи берет начатую мной банку колы и приканчивает ее.

— А как насчет того, чтобы оставаться в строго профессиональных отношениях?

— Вот-вот. Только в голове у меня этому противится невероятно крикливая группа оппозиции меньшинства.

Иззи снова садится на диван:

— Проблема, ты сама знаешь, состоит в том, что своего первого никто никогда не забывает. И даже если твой ум достаточно развит, чтобы осознавать это, то у твоего тела IQ как у фруктовой мушки.

— Просто мне с ним так легко, Из. Мы как будто начали с того места, на котором расстались. Я уже знаю все, что нужно, о нем, а он — обо мне. — Я смотрю на сестру. — Можно влюбиться в кого-то от лени?

— Почему бы тебе не трахнуться с ним, а потом не выкинуть его из головы?

— Потому что, как только я трахнусь с ним, это станет еще одной частью прошлого, от которой я не смогу избавиться.

— Могу познакомить тебя с кем-нибудь из моих друзей, — предлагает Иззи.

— Они все с вагинами.

— Слушай, Джулия, ты не на то обращаешь внимание. Нужно смотреть, что у человека внутри, а не на внешнюю упаковку. Кэмпбелл Александер, может, и красавчик, но он как марципановая посыпка на сардинке.

— Ты считаешь, он красавчик?

Иззи округляет глаза:

— Тебя не спасти.

Звенит дверной звонок. Иззи подходит и смотрит в глазок:

— Только помяни дьявола…

— Это Кэмпбелл? — шепчу я. — Скажи ему, что меня нет.

Иззи приоткрывает дверь:

— Джулия говорит, что ее нет.

— Я тебя укокошу! — бормочу я себе под нос и встаю у нее за спиной.

Отпихнув сестру с дороги, снимаю цепочку и впускаю в дом Кэмпбелла и его собаку.

— Прием здесь становится все более теплым и неопределенным, — говорит он.

Я складываю на груди руки:

— Что тебе нужно? Я работаю.

— Хорошо. Сара Фицджеральд только что предложила нам заключить соглашение между сторонами. Пошли пообедаем, и я тебе все расскажу.

— Я не пойду с тобой обедать.

— Вообще-то, пойдешь. — Он пожимает плечами. — Я тебя знаю, ты в конце концов сдашься, поскольку нежелание быть со мной пересилит желание узнать, что сказала мать Анны. Может, лучше сразу приступим к делу?

Иззи начинает смеяться:

— Он не знает тебя, Джулия.

— Если ты не пойдешь по собственной воле, — добавляет Кэмпбелл, — я прибегну к грубой силе. Нет проблем. Хотя тебе будет гораздо труднее резать филе-миньон со связанными руками.

Я поворачиваюсь к сестре:

— Сделай что-нибудь. Пожалуйста!

Она отмахивается:

— Увидимся, Кэти.

— Увидимся, Хаббл, — отвечает Кэмпбелл. — Отличный фильм!

Иззи с интересом смотрит на него:

— Может быть, еще не все потеряно.

— Правило первое, — начинаю я, — мы говорим о процессе и ни о чем больше.

— Помоги мне Бог, — добавляет Кэмпбелл. — Я только хотел сказать, что ты выглядишь замечательно.

— И сразу же нарушил правило.

Он заезжает на парковку у воды и глушит мотор. Потом вылезает из машины и обходит ее, чтобы помочь мне выбраться наружу. Я оглядываюсь, но не вижу ничего похожего на ресторан. Мы около пристани, полной лодок и яхт, которые загорают на вечернем солнце, подставив ему изящные бока и медового цвета палубы.

— Снимай кроссовки, — говорит Кэмпбелл.

— Нет.

— Ради бога, Джулия. Сейчас не Викторианская эпоха. Я не собираюсь наскакивать на тебя, увидев голую лодыжку. Просто сделай это, а?

— Зачем?

— Затем, что сейчас ты как будто шест проглотила, и снять обувь — это единственный подходящий для всех возрастов способ, какой я могу придумать, чтобы помочь тебе расслабиться. — Он сам разувается и ступает босыми ногами на растущую вдоль края парковки траву. — Ах! — с наслаждением вздыхает Кэмпбелл и раскидывает руки. — Давай, Джуэл, лови момент! Лето почти закончилось, успей насладиться им, пока не поздно.

— А как насчет соглашения сторон…

— Сказанное Сарой не изменится от того, снимешь ты обувь или нет.

Я до сих пор не знаю, взялся он за это дело, потому что гонится за славой, хочет попиариться или просто решил помочь Анне? Мне хочется верить в последнее. Ну не идиотка ли я? Кэмпбелл терпеливо ждет, собака сидит у его ног. Наконец я развязываю шнурки и стягиваю с ног носки, ступаю на узкий газончик.

По-моему, лето — это коллективное бессознательное. Мы все помним мелодию песни продавца мороженого; помним, как горят бедра, когда съезжаешь по раскаленной солнцем горке на детской площадке; мы все лежали на спинах с закрытыми глазами, ощущая пульсацию под веками, и надеялись, что этот день протянется чуть дольше, чем предыдущий, хотя на самом деле все двигалось в обратном направлении.

Кэмпбелл присаживается на траву:

— Каково второе правило?

Он улыбается мне, и я теряюсь.

Вчера вечером бармен Севен сунул в мою выжидательно протянутую руку бокал с мартини и спросил, от чего я прячусь.

Я глотнула, прежде чем ответить, и напомнила себе, почему ненавижу мартини — он горчит, это, конечно, важно, но, кроме того, имеет привкус разочарования.

— Я не прячусь. Ведь я здесь, правда?

Для завсегдатаев бара время было еще