Тайнопись искусства (Сборник статей) - Делия Гусман

«Книга природы раскрыта перед нами, — говорил в эпоху Возрождения Галилео Галилей. — Но она написана не теми буквами, из которых состоит наш алфавит; ее буквы — это треугольники, четырехугольники, круги, шары…»

Все глубже в тайны геометрической симметрии проникает современная наука. Она открывает ее повсюду: в кристаллах, снежинках, в молекулах ДНК. А в галактическом и межгалактическом пространстве видит четко выраженную структуру ячеек, в разрезе представляющих правильные шестиугольники, иначе — шестигранные кристаллы, уходящие в бесконечность.

Подтверждения научным воззрениям на окружающий нас мир Смирнов-Русецкий всегда искал в философии. Он изучал Ницше и Шопенгауэра, был хорошо знаком с теософией, интересовался древней мудростью Востока. Оттуда его вера в перевоплощение души, в эволюцию человека и его разума во Вселенной. «Я быстро окунулся в этот мир, — писал он в своих дневниках. — Это придало моему мировоззрению стройность, и ничто не вызывало сомнения. Перевоплощение, тонкий мир стали фактом».

Сейчас непросто сказать, в чем было истинное призвание Смирнова-Русецкого. В науке? В искусстве? В философии?

Быть может, ответ на этот вопрос кроется в названии группы художников-космистов, к которой он с юных лет принадлежал? «Амаравелла» — «несущие свет». Таков один из вариантов перевода этого слова с санскрита.

Смирнов-Русецкий оставил нам 2000 картин, 2000 холстов — посланников света. О нем потом поэт Андрей Вознесенский скажет: «Я за породу творцов, ценою жизни — а другой цены не бывает — воплощающих свою идею».

Звездное небо Смирнова-Русецкого чисто и прозрачно. Сверкающие космические тела дарят нам свой огонь. Художнику хотелось, чтобы тьма навсегда исчезла из нашей жизни. И полоса света на картине — это наша надежда.

В конце долгого творческого пути художник напишет: «Борьба мрака со светом идет неустанно. Силы света как созвездия огней, рассеянные в ночи. Но рассвет начался, скоро все они сольются в единую волну Света. Борьба ведется все с большей уверенностью, ибо за нами — Силы Света».

Дружба

(Мануэлла Лоджевская)

Неземная женщина в космическом пространстве. Лицо ее одухотворенно и нежно, веки прикрыты, на голове корона из множества золотистых лучей — они словно антенны, улавливающие таинственные звуки космоса.

В ее руках светящийся шар. Лучезарный свет его торжествует, озаряя космическую темноту. Но какая же это темнота? Космос полон ярких точек и лучиков. Они складываются в неоформленные человеческие лица, и множество сияющих глаз смотрит на нас с любовью и надеждой на дружбу…

Этой картине, нарисованной пастелью на бумаге, художник и музыкант Микалоюс Чюрленис дал название «Дружба» и подарил ее Бронеславе Вольман. Она была искренней поклонницей его таланта и добрым другом, в трудную минуту не раз приходила на помощь художнику и спасла от гибели многие его картины. Не одно свое музыкальное произведение (среди них симфония «Море») Чюрленис посвятил Бронеславе и ее младшей дочери Галине.

Космическая симфония света — а почему-то очень хочется именно так назвать эту картину — притягивает своей красотой: прекрасен женский лик, прекрасен хрупкий светящийся шар в ее руках, прекрасно космическое пространство, полное света и гармонии. Но есть еще иная красота, и она так же влечет к себе. «В картине должно быть то, чего в ней нет», — писал художник-космист Петр Фатеев. «Сумей увидеть великое небо», — говорил Николай Рерих. Словно следуя этим советам, Чюрленис открывает нам красоту, стоящую за воплощенными на картине образами, — красоту Тайны: Тайны мироздания и Тайны человека.

М. Чюрленис. Дружба. 1905–1906

Неземная женщина словно хочет сказать: «Самое дорогое, что есть у меня, я дарю вам». Самое дорогое, что есть у нее, — это Свет. Но ведь он живет в душе каждого человека. Ведь все выходит из Света, и все возвращается в Свет. Разве это не наше призвание в мире — быть светоносными?

Первозданная тишина разливается по всему полотну, и, кажется, нет в мире ничего, кроме этого таинственного пространства. И Света. И душа вырывается из суеты повседневной жизни и начинает вспоминать.

Она вспоминает, что Дружба, как и Любовь, — это спокойное величие неземных сил. И они предлагают нам быть вместе. И вслед за словами Чюрлениса: «Я полечу в очень далекие миры, в края вечной красоты, солнца, сказки, в зачарованную страну… Я путешествую по далеким горизонтам взращенного в себе мира», — душа вспоминает о сказочной стране мечты, где живут лишь прекрасные люди с открытой душой и добрым сердцем. Таким же, как у самого художника, о котором говорили: «Он излучает вокруг себя свет».

«Дружба» — это размышление о стремлении людей к счастью, к братству, к красоте — тихой, таинственной, сказочной. Она необходима нам. Как солнце, как воздух, как радость. Ею мы объединяемся, молимся, побеждаем. Она делает нас чище, светлее, добрее: «От красивых образов мы идем к красивым мыслям, от красивых мыслей — к красивой жизни» — так говорил Платон. И тогда свет отделяется от тьмы и появляется надежда, что мы удержим свой «космический домик» на плаву в океане Вселенной.

Колыбель дома

(Светлана Обухова)

Если долго смотреть на эту картину, взгляд обязательно, скользнув мимо «виновницы», перейдет на линии стен, окна, деревьев и домов, в него заглядывающих. Что с ними случилось? Почему они вдруг отклонились от своих горизонталей и вертикалей, пришли в движение и устремились куда-то вверх, влево? Так что крестьянская изба качнулась, словно колыбель, и поплыла, влившись в чей-то неведомый танец, такой странный для привыкшего к неподвижному, статичному фону глаза…

Что это — причуда художника со смешным именем Кузьма и нелепой фамилией Петров-Водкин, ясно намекающей привыкшему к «ясности» уму, что глубины здесь не найдешь?

А потом взгляд притягивает, приковывает своей синевой прямоугольник окна… Окно на картине всегда «играло роль» — то манило за горизонт, то пугало огромностью мира и звало остаться под защитой дома, но неизменно противопоставляло, наделяло противоположными характеристиками два пространства, человеческое и планетарное. У Петрова-Водкина окно — соединяет, объединяет. Он еще мальчиком сделал удивительное «космическое открытие» — лежа как-то на спине на холме, высившемся над Волгой, увидел землю как планету. «Очертя глазами весь горизонт, воспринимая его целиком, я оказался на отрезке шара, причем шара полого, с обратной вогнутостью, — я очутился как бы в чаше, накрытой трехчетвертьшарием небесного свода. Неожиданная, совершенно новая сферичность обняла меня на этом затоновском холме. Самое головокружительное по захвату было то, что земля оказалась не горизонтальной и Волга держалась на отвесных округлостях ее массива, и я сам не лежал, а как бы висел на земной стене». Спустя годы это открытие преобразовалось в его теорию сферической перспективы.

Так вот почему линии картины устремляются вверх и влево — в самом деле, словно в чаше, словно в бережных ладонях дома и планеты оказываются мать и дитя!

Но Земля — помните? — странница. Она ни на секунду не останавливается, каждое мгновение совершая головокружительное (если начать о нем думать) движение — вокруг своей оси, вокруг Солнца, вокруг центра Галактики вместе с Солнечной системой, вместе с Галактикой вокруг еще какого-то неведомого центра… А вместе с планетой и человек, ее маленький обитатель, совершает то же головокружительное движение, участвует в общей жизни планет и звезд, жизни, где все взаимообусловлено, где ото всего ко всему протянуты невидимые связующие нити… Только человек об этом давно забыл. Ограничил свое жизненное пространство — и ограничил самого себя. Разделил целое на кусочки, присвоив себе один из них, — и утратил собственную целостность. А художнику, это ощущавшему, подобно многим на рубеже двух веков — двух эпох, важнее всего было утраченную целостность восстановить. «Быть собирателями человека на земле» — в этом Петров-Водкин видел роль, задачу людей искусства…

Вот почему простая крестьянская изба, качнувшись, точно колыбель, вовлекает ее обитателей и зрителя в свое движение, общее движение всей многообразной жизни! Чтобы вернуть человека планете, а человеку — планету…

Но хватит ли этого, чтобы «объединить воедино всю разбитую по народностям и странам красоту миропонимания», чтобы вернуть человеку целостность?

Для этого ему нужна опора, своя собственная ось, вокруг которой он смог бы выстроить жизнь, — нужно все то, что останется для него важным и ценным, какие бы ни пришли времена…

Смысловым центром картины является фигура матери. В ней вроде бы нет ничего примечательного — молодая миловидная крестьянка, бережно обнимая, кормит свое дитя… Но что-то в ней неуловимо напоминает Мадонн итальянского Ренессанса и русских Богородиц — положение фигуры, поза, взгляд не «дословно повторяют», не «цитируют», а обращают к тому вечному образу, который вдохновлял и художников Возрождения, и наших иконописцев, — к образу Материнства. А значит, заботы, защиты, Любви, которая обнимает, согревает, дарит и оберегает жизнь не одного только ребенка, а всего, что ее окружает, к чему она прикасается, — Любви, которая оберегает Жизнь. Мать — это еще и Дом, родина земная и Родина небесная, истоки человека на земле и Истоки на Небе…