Бенкендорф - Дмитрий Олейников

Ещё один очевидец событий, писатель В. А. Соллогуб, наблюдал происходящее со стороны: «Мы бросились к окнам на Неву и увидели страшное зрелище. Перед ожесточённым натиском бури неслись в туманном коловороте разваливавшиеся барки с сеном. …Барки разламывались в куски, и мы ясно видели, как посреди крушения какие-то тени стояли на коленях и поднимали руки к небу. И, видя это, мы тоже почувствовали ужас, и тоже стали на колена, и тоже начали молиться. Спасение казалось невозможным. Вдруг слева, по направлению от дворца к погибавшим, показались два рассекающих воду казённых катера. У кормы первого сидел окутанный в серую шинель генерал (генерал-адъютант граф Бенкендорф). Спасение посылал государь»144.

Буря подхватила катер и вместе с обломками понесла вверх по Неве, где он и настиг барку («напротив Мраморного дворца» — уточняет Бенкендорф). Люди были «без особого труда» сняты со своего убогого ковчега, но вернуться назад, к Зимнему, не было никакой возможности. Ветер ежеминутно грозил опрокинуть сильно раскачивавшееся судно, а мимо со скоростью летящей стрелы проносились барки, корабли, даже смытые с берегов избы, и генералу казалось, что любое столкновение может стать роковым.

«Навались!» — кричал Беляев, но восемнадцать силачейгребцов не могли сдвинуть катер ни на шаг. Когда же от их усердия сломалось несколько вёсел, было решено отдаться стихии и двинуться вверх по Неве. «Брат доложил генералу, — рассказывает Александр Беляев, — что вниз они уже плыть не могут, а надо поворотить по ветру и, где будут погибающие, то подать им помощь. Генерал должен был согласиться с этим доводом, несмотря на то, что был в одном мундире, так же, как и брат, и что они промокли до мозга костей». «Мы окоченели от холода, — соглашается Бенкендорф, — …и я отдал приказ повернуть по ветру».

Катер понесло по загромождённой обломками «главной улице Петербурга», и вскоре он был на месте второго наплавного моста — Троицкого. Столкновения удалось избежать, потому что самого моста уже не было, причём несколько державших его барж запутались в деревьях Летнего сада.

Вскоре Бенкендорф принял решение свернуть в Малую Неву, где было поспокойнее и катер мог избрать «портом» двор какого-нибудь двухэтажного дома.

«Они решились дать отдохнуть от чрезмерных усилий матросам и дать обсушиться как себе, так и им, потому что одежда их была так мокра, что как будто только сейчас были они вытащены из глубины, — дополняет Беляев. — Брызги валов, беспрестанно вершинами своими поддававших в катер и обливавших людей с головы до ног, не давали возможности даже бурному ветру хоть сколько-нибудь просушить их».

Вскоре катер вплыл в ворота одного из дворов близ Самсоньевского моста. Увы, единственный вход в дом был недоступен, а жильцы верхних этажей сквозь окна демонстрировали какие-то невнятные жесты, принятые Бенкендорфом за отказ впустить моряков (позже выяснилось, что жильцы просто пытались объяснить, что не имеют возможности спуститься вниз и открыть входную дверь). Генерал, страдавший от холода, приказал («разрешил», уточняет Беляев) выбить одно из окон. «Толстую доску, называемую сходней, которая кладётся с катера на берег для входа, несколько раз раскачали матросы и так сильно ударили ею в окно, что обе рамы с треском вылетели в комнату». Недоразумение разъяснилось, и радушное семейство Огарёвых («сколько помнится» Беляеву) приняло борцов со стихией с большим участием. В тёплой комнате команда немного обсушилась у огня, и Бенкендорф, по его словам, «приказал матросам выпить водки».

Долго отдыхать не пришлось. Поинтересовавшись, где жильцы нижнего этажа, Бенкендорф узнал, что они с утра отправились на склады спасать свой товар — кожи, бывшие единственным их достоянием, а склады теперь затоплены. Катер помчался к этим складам («Сальному буяну», уточняет Беляев) и вывез домой ещё шесть человек, уже решивших, что они доживают последние мгновения своей жизни.

Только теперь спасённые и матросы смогли отогреться у кухонного очага. Хозяева раздали чай с ромом. Мичман и генерал переоделись в сухое бельё, любезно предоставленное хозяевами, и, облачившись в халаты, принялись наблюдать в просторное окно за неугомонной Невой.

Бенкендорф признавался, что только тогда, в тепле и безопасности, он осознал всю серьёзность обрушившейся на Петербург беды. Среди пенных валов виднелись головы лошадей и коров, неслись и исчезали мебель и обломки домов, даже кладбищенские кресты, вывороченные из могил. Не было на реке только спасательных судов — ни одного.

Позже Бенкендорф узнал, что обеспокоенный Александр послал единственную уцелевшую сенатскую шлюпку искать своего генерал-адъютанта, но она не возвратилась. Тогда, уже глубокой ночью, император перед тем как лечь спать, приказал разбудить его немедленно, как только вернётся Бенкендорф… Если вернётся…

Возвращение оказалось невозможным: хотя к третьему часу дня уровень воды стал спадать, ветер с моря был силён, а число обломков, в том числе опасных для катера размеров, велико. Стараясь честно исполнить свой долг, экипаж Беляева пробовал выгрести в сторону Зимнего дворца, но после часа бесплодных попыток ввиду наступавших сумерек вернулся к гостеприимным Огарёвым.

Ожидая, когда стихнет ураганный ветер, Бенкендорф размышлял о том, каково императору, правителю гигантской империи и победителю Наполеона, человеку с «прекрасной душой», осознавать, что всей его неограниченной власти недостаточно для того, чтобы спасти город и подданных от неукротимой природной стихии…

Ветер утих только к трём часам ночи. Возвращение катера во дворец представляло полный контраст с недавней безумной гонкой. Плеск вёсел единственного на всей реке судна только подчеркивал необычную тишину. На воде качались обломки, будто после гигантского кораблекрушения. Улицы были темны и пустынны, и оттого сам город казался всеми покинутой руиной.

Бенкендорф просил не будить недавно уснувшего государя ради его скромной персоны (скорее всего, ему и самому безумно хотелось спать). Однако уже в шесть утра он первым докладывал Александру о событиях минувшего дня. Тот ещё не получил официальных рапортов и спешил узнать от Александра Христофоровича максимум подробностей: и о его опасном приключении, и о виденных им разрушениях. Во время разговора император воскликнул: «Я всегда вас любил, но теперь я люблю вас всем сердцем!» Такую фразу невозможно забыть. Для Бенкендорфа она была ценнее, чем та бриллиантовая табакерка с царским портретом, которая была послана генерал-адъютанту, едва тот вышел из кабинета. К табакерке было приложено 50 тысяч рублей. Беляев дополняет, что, по слухам, Бенкендорфу был также прощён «какой-то значительный казённый долг».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});