Руины стреляют в упор - Иван Новиков

— Будьте ласковы, паночек, передайте кусочек хлеба одному человеку в восемьдесят шестую камеру.

Он удивленно посмотрел на нее и спросил:

— А почему вы ко мне обратились?

— Потому, что вы хороший человек...

— Разве вы знаете меня?

— Не знаю, но по лицу вашему вижу. И уверена, что не ошибаюсь.

Полицейский постоял, помялся, хмыкнул раза два, но передачу взял и спросил:

— Кому?

— Ивану Козлову.

— Знаю. Отнесу. Но больше не просите об этом.

На следующий день наварила две стеклянные банки супу. Завернула банки в газету, положила в сетку и понесла к тюрьме.

Там было уже много народу. Большинство — немолодые уже, а то и вовсе старые женщины. Стояли в очереди и потихоньку разговаривали. Когда мимо проходил полицай или немец-охранник, разговор прекращался. Все провожали взглядами тюремщика — одни со страхом, другие с ненавистью.

В серой, скорбной толпе Мария Федоровна увидела знакомую женщину. До войны они работали вместе, и Мария Федоровна часто оказывала этой женщине услуги. Горе сближает людей, и старая знакомая сочувственно слушала Марию Федоровну.

— Я здесь уже не впервой, — сказала она певучим голосом. — Настоялась возле тюремной подворотни, пока не нашла человека, который стал помогать мне. Я и вам советую обратиться к нему. Немец тут есть один. Дизер его фамилия, Андреем зовут. Он — начальник смены часовых.

— Немец? — удивилась Мария Федоровна.

— Да, немец. Он здешний, где-то на обойной фабрике работал. Хорошо знает русский язык. Очень скромный. С людьми обращается вежливо. Совсем не такой, как другие немцы. Добрые люди по секрету посоветовали мне обратиться к нему. И он сразу же согласился носить передачи. Только расспросил, кто да за что сидит. Попробуйте попросить его...

Вскоре из тюрьмы вышел Дизер и сразу же направился к собеседнице Марии Федоровны. Тепло поздоровался и сказал:

— Давайте.

— Может, и мое, паночек, возьмете?.. Ивану Козлову, в восемьдесят шестую камеру...

— Козлов?.. Козлов?.. — припоминая, повторял Дизер. — Это тот, что поет хорошо? Ну, давайте уж, отнесу...

Через три дня понесла глиняную и две стеклянные банки супу, хлеб, пол-литра самогонки. Когда Дизер подошел к ней, попробовала сунуть ему в карман самогонку:

— Это вам, паночек, за услугу...

Дизер резко отшатнулся и сурово сказал:

— Бросьте это, если хотите, чтобы я помогал вам... Предупреждаю, больше так не делайте... А передачу давайте, отнесу. Ждите посуду...

Скоро вынес пустую посуду и недовольно посмотрел на Марию Федоровну.

— Простите, паночек, если обидела вас...

— Хорошо, идите...

Дома начала мыть посуду и заметила на глиняной банке маленькую ниточку. Откуда она взялась? Кажется, сама не цепляла ее. Может, сигнал какой?

Осторожно обрезала нитку, стала внимательно разглядывать. На ниточке — свернутый трубкой клочок папиросной бумаги с рисунком. Присмотрелась — нарисована банка, а на ней — стрелка. Она показывает вниз.

— Что это значит?

Взяла в руки коричневую глиняную банку, верхняя часть которой покрыта глазурью. Сотни раз держала ее в руках, знала в ней каждую отметину, но никогда еще не смотрела на эту банку такими пытливыми глазами.

В нижней части банки, как раз под цвет глины, налеплен бугорок. Ковырнула его. Отвалился кусочек хлеба, а из-под него — записка. Коротенькая, несколько слов: «Пытали, но выдержал. Передачи передавать только через этого». Имелся в виду Андрей Дизер.

Теперь стала носить передачи чаще. А он из тюрьмы сообщал свои новости.

Лида Девочко почти ежедневно после работы заходила к Марии Федоровне.

— Ну, что нового?

Мария Федоровна обычно молча отдавала записку Козлова. Прочитав ее, Лида всегда говорила что-нибудь теплое, утешительное:

— Товарищи часто вспоминают о нем с большим уважением...

Связь с тюрьмой наладилась регулярная, но в жизни так бывает, что одна беда идет за другой. Однажды глиняная банка выскользнула из рук и разбилась вдребезги. Долго бедовала Мария Федоровна над осколками. Как теперь возобновить переписку с Иваном Харитоновичем?

Нужно посылать другую посуду. Выбрала старый, довольно большой кувшин. Ручка его напоминала срезанную ветку дерева. Налила в кувшин борща, положила кусочек мяса, банку наполнила картофельным пюре.

Дизер взял передачу, как-то особенно внимательно посмотрел на кувшин, потом перевел взгляд на Марию Федоровну, но ничего не сказал и пошел. Пройдя несколько шагов, оглянулся и бросил обычное:

— Ждите посуду!..

Или он догадался о чем-нибудь? Если догадался, то почему он, немец, помогает подпольщикам? Что у него на душе?

Посуда задержалась. Дизер долго не выходил из тюрьмы, и Мария Федоровна начала волноваться: не случилось ли что-нибудь?

Волновалась напрасно. Она получила свой кувшин. К нему также была привязана нитка. Дома раскрутила ее и снова нашла бумажку с рисунком кувшина. Стрелки показывали на ручку — сверху и снизу. Осмотрев ручку, Мария Федоровна отыскала в ней отверстие, в которое Иван Харитонович положил очередную записку. Он просил переслать махорки, еды, если можно, спирту и дал понять, что готовится бежать из тюрьмы.

Пока Дизер брал все, что она передавала, даже с корзинкой, она успела переслать кое-что необходимое для выполнения замысла Ивана.

Так продолжалось недели три. Однажды, когда Дизер взял передачу и пошел в тюрьму, к Марии Федоровне подошла его жена и взяла ее под руку.

— Давайте немного пройдемся, пока вернут посуду, — предложила она на ломаном русском языке.

Молча отошли от ворот тюрьмы. Поблизости никого не было. Жена Дизера тихо спросила:

— Кому вы носите передачи?

— Квартиранту моему...

В вопросе, поставленном так прямо, послышалось что-то опасное, и Мария Федоровна поспешила высказать свое расположение к оккупантам:

— Взяли его ни за что, ошибочно. Ни с кем он не имел связи, жил себе спокойно. И вот кто-то наговорил на него. За что могли арестовать человека? Но немцы разберутся, они умные люди... Какие они чудесные люди — немцы! Кстати, я вам скажу, что и у меня бабушка — немка...

Жена Дизера кивала головой, но она почему-то сразу же повернула обратно, к тюрьме.

— Идемте, сейчас посуду вынесет мой муж...

Дизера еще не было около ворот.

— Ждите здесь, — и сама пошла.

На другой день Мария Федоровна, как обычно, стояла в очереди со своей старой знакомой и была уверена, что скоро Иван Харитонович получит полную корзину еды и даже две пачки папирос. Настроение ее улучшилось — Иван Харитонович в последнее время пересылал бодрые записки и заверял, что скоро вырвется на свободу.

Дизер подошел к ее знакомой, поздоровался и взял сетку с продуктами, а на Марию Федоровну даже не взглянул. Она протянула ему свою корзинку и с тревогой попросила:

— Пан Дизер, будьте добры, и мое возьмите...

— Мне некогда, — не поворачивая головы, ответил он и пошел.

Что случилось? Почему он так резко изменился? Мария Федоровна вспоминала каждое слово, сказанное вчера жене Дизера. Перестаралась, перехвалила немцев. Видимо, жена Дизера почувствовала фальшь в ее словах.

Дизер больше не подходил к ней.

Позже стало понятно почему. Фашисты повесили Андрея Дизера во дворе тюрьмы за то, что он вместе с полицейским Василем Липаем готовил побег из тюрьмы членов подпольного горкома партии и активистов минского подполья.

Знакомая женщина снова посоветовала Марии Федоровне:

— Попроси полицейского Мишу. Он в кожухе ходит, формы не носит. Берет передачи. Этот не такой, как Дизер, но хоть что-нибудь отнесет.

И действительно, Миша согласился. Снова наладилась переписка.

9 декабря 1942 года Иван Харитонович писал:

«...Милая М. Ф.! Я сегодня получил пачку папирос и один опреснок, исключительно вкусный борщ и в нем кусочек мяса, картофель и кусок хлеба граммов 300. Бумагу не удалось вытащить, потому что не дали в руки корзину, да и принес ее какой-то незнакомый «попка», а папиросы принес какой-то другой. Бумагу я видел, но... если бы вы передали старшему, который мне раньше приносил, то я получил бы. Он обычно приносит и отдает корзину в руки, ни до чего не дотрагивается и не заставляет торопиться. От него я все получал полностью, кувшины не развязанные. А эти черти все развязывают тут же.

Вам очень тяжело таскать каждый день, а поэтому я вас очень прошу, пришлите мне чего-нибудь побольше и сообщите, на сколько дней, тогда я буду экономить, да и вам будет легче. Если можно, то повторите опреснок, очень, очень вкусный он. Примерно с 11 часов тоже принимают, смотрите, как вам более удобно...

Держитесь, не грустите, я не умру. Берегите себя. Придет время, будем вместе!!!

Крепко целую вас всех.

Ваш Янка.

...Пишите, кто остался жить в Минске... За папиросы стократное спасибо. Но если вы их сами покупали, то больше не надо тратить деньги на такие глупости. Я проживу и без них. Лучше табаку. Более экономно.