Странность - Нейтан Баллингруд

гнала от себя, начинает щекотать мне живот.

– Но я не могу туда вернуться, – сказала я. – Не могу. Меня там все ненавидят. А я ненавижу их.

– Они городские. Они ничего не могут с собой поделать. Точно так же, как мы с тобой.

Что-то сильное шевельнулось во мне, когда она это сказала. Признала меня подобной себе.

– Послушай. Ты не можешь здесь оставаться. Никому в Нью-Галвестоне не хочется и близко подходить к этому месту, особенно с тех пор, как начался этот дьявольский шум, но рано или поздно Акерман и ее здоровенный Автомат придут меня искать. Удивительно, что они до сих пор этого не сделали. И если они найдут тебя… Ничего хорошего из этого не выйдет.

– Тогда что мне делать?

С минуту Салли смотрела на меня так, словно что-то искала.

– Подай-ка мне бутылочку самогонки, хорошо?

Я вздохнула и передала ей одну из больших стеклянных бутылей. Ушедшие дети Шенка оставили после себя еще полдюжины таких.

– Ты ведь знаешь, что я возчица, верно? Знаешь, что это значит?

– Ты перевозишь товары из одного места в другое. Продаешь их или обмениваешь. Папа моей подружки Бренды тоже возчик.

– Ага, Артур, знаю его. Неплохой парень. Но он работает официально. Ездит только в дозволенные места. Сюда, в Нью-Галвестон, в Броулис-Кроссинг. Ну, сюда, конечно, он больше не вернется. В любом случае я езжу дальше. В неофициальные места. – Она помолчала. – Работа тяжелая, а заниматься порой приходится разным. Сопровождать караваны во время переходов. Иногда – работать телохранителем. Дела есть всегда, и порой они бывают опасными. Было бы неплохо, если бы кто-нибудь меня прикрывал.

Я глядела в пол, не уверенная, правильно ли ее расслышала.

– Ты хочешь, чтобы я пошла с тобой?

– Ну, вроде как. Помощь мне пригодится. Мне нужен человек с характером. Что-что, а это у тебя точно есть. Ну как, согласна?

Я кивнула. Слезы снова навернулись мне на глаза. Я не стала их скрывать.

– Тогда давай собираться. Я не хочу оставаться в этом гадюшнике ни минутой дольше необходимого.

Это была трудная, опасная, скучная, захватывающая работа. Я пробыла напарницей Салли много лет, пока судьба наконец не настигла ее, как настигает каждого из нас. После этого я еще какое-то время работала одна, пока не устала. И вот что я вам скажу: Марс гораздо больше, чем всем нам казалось тогда; больше, чем кажется многим сегодня.

Я все-таки отправилась на поиски Ватсона. В одно из наших с Салли путешествий мы вернулись к той пещере. Мы нашли боевые Автоматы, неподвижные, заржавевшие и рассыпающиеся, и мы нашли кости. Множество костей. Мы даже нашли нескольких призраков, разросшихся до невероятных размеров и излагающих странную философию. Но Ватсона там не было. Это опечалило меня, но я понимала: это значит, что цилиндр все-таки встал на место и он сумел покинуть этот мавзолей. За одним важным исключением я знала Марс только тогда, когда он воплощался в сосудах, испорченных страхом и злостью. Мне было приятно фантазировать о том, как он может проявить себя, соприкоснувшись с такой чистой и нежной душой, как у Ватсона.

И, разумеется, мы с ним увиделись снова.

Сейчас, когда я это пишу, Тишина все еще продолжается. Мы не ближе к разгадке, чем были тогда. Как правило, об этом никто не думает. Земля – всего лишь одно из небесных светил, о котором мы иногда рассказываем истории.

А вот Марс… Марс не молчит. Теперь у всех зеленые глаза; мы все отчасти марсиане. Порой я думаю, что это хорошо. Но бывают ночи, когда я ощущаю старую враждебность; когда я уверена, что какая-то первобытная стихия набирает силу. Дигтаун обратился в руины, но порой до меня доходят истории о людях, которые туда отправляются – самоубийцах, фанатиках или просто любопытных, – и всех их призывают к себе подземные сады, поющие и по сей день. Я стараюсь держаться подальше от Глотки. Что бы оттуда ни вышло, оно придет независимо от того, буду ли я там, чтобы увидеть это лично.

Я до сих пор держусь наособицу. Живу в палатке в высокой пустыне. Я уже стара, и мне трудно передвигаться. Я заново собрала свою маленькую библиотеку. И до сих пор читаю Конан Дойла ради уюта, хотя мне уже трудно представить залитый дождем Лондон. В моем воображении небо там цвета жженого сахара, а ветер гоняет по улицам песок.

Мне особенно нечем заняться, кроме как вспоминать да писать историю о своем большом приключении. Я пересказываю ее Ватсону, пока пишу. Он вернулся только недавно, возник, как по волшебству, у изножья моей постели; все его детали чисты и отполированы, и он тоже рассказывает мне истории о жизни, которую вел, пока был один.

– Я спустился глубоко под землю, – говорит он, – и увидел поле парящих зеленых огней. Это были светлячки?

– Да, – отвечаю я.

– Они напоминали океан. Они были прекрасны.

Его голос силен и умиротворяющ. Он забыл свой британский акцент; теперь он разговаривает как я, как мой отец. Его рассказы убаюкивают меня, даря теплый, уютный сон. Они напоминают мне о том, что я чувствовала на «Фонарщике», о том последнем объятии с моими родителями.

Я до сих пор гадаю, что случилось с папой, когда он вернулся домой – если он вообще вернулся домой. Я гадаю, нашел ли он маму и отправились ли они на черничный луг, вспоминая обо мне. Я представляю, как они возвращаются за мной: спускаются с неба в том похожем на большой фонарь корабле, полном людей, которых я люблю, желающих снова принять меня в свой круг.

– Ты присмотришь за мной, пока я сплю?

– Разумеется.

Стенки палатки трепещут под легким ветерком. Снаружи – Марс, бескрайний, полный тайн. Внутри меня согревает оранжевое сияние его глаз.

– Спокойной ночи, Ватсон.

– Спокойной ночи, мисс Крисп. Спите хорошо.

Благодарности

Я начал работу над «Странностью» так много лет назад, что мне не хочется об этом думать. Написал первую сцену, забросил текст, вернулся к нему, написал следующие двадцать тысяч слов и снова забросил. Меня устрашала перспектива написания романа. Более того, я не знал, как писать конкретно этот роман. Ту невеликую репутацию, что у меня есть, я заработал как автор современных рассказов ужасов, повествующих, как правило, о мужчинах из рабочего класса. Разве было у меня право писать историю Анабель?

В том, что такое право у меня есть, меня убедили три человека. Самым верным голосом поддержки был и остается мой друг Дейл Бейли, переживший бессчетные