Кирза и лира - Владислав Вишневский

На репетициях же и концертах у него наоборот — умильное, прилежное выражение лица, сосредоточенно приподнятые бровки, наморщенный лоб, в знак слияния с гармонической канвой музыкального произведения, изящные скромные ямочки на толстых щеках, чуть заостренное к подбородку вытянутое лицо, чувственный, искрящийся задором и скрытой хохмой взгляд, дополняют едва сдерживаемую, возвышенную артистическую натуру. Это Артур. Или Ара, по-нашему. Тоже вундеркинд или самородок, не знаю, что точнее.

У нас все такие. Да!

И я — тарелки, — круглые такие, большие, блестящие, турецкие — Павел Пронин, баянист, значит. О себе, если откровенно, как о других ребятах, я так «бодро» не могу сказать, это точно.

В музыканты я не собирался, в артисты, тем более, что еще хорошего о себе сказать и не знаю. Так же коротко острижен, так же одет, как и все, так же задирист, так же внутренне и внешне дезориентирован на привычные жизненные ценности и установки… Поясню.

Случается, — резко бултыхнёшь закрытую банку в крепких руках, раскрутишь в ней всё содержимое, что там в ней было, к чёрт… в смысле вверх тормашками, и поставишь резко потом на стол. Внутри в ней всё ещё дико кувыркается, перемешивается. И не понятно пока, где верх, где низ, и вообще, за каким это х… в смысле к чему это всё было?! Это я в натуре и есть сейчас, армией раскрученный, на голову поставленный, если образно. И не знаю я еще себя, только же все начинается. Ещё утро моей жизни, если образно. Ещё не встал человек, не поднялся… Именно! Не встал, не поднялся, только глаза раскрыл, а тут тебя, оба-на, мешком по башке, бабах, в смысле в армию, и смотрят, ну как она тебе, наша жизнь, пацан, ничего или еще добавить по тыкве?.. Если образно…

Есть ли ещё какие таланты у нас? Да есть, вроде… Конечно, есть. А у кого их нет, в наши-то годы?

Вот теперь можно рассказать и об оркестре. О дудках…

До армии с военным духовым оркестром я никогда не встречался. Правда, обычный духовой оркестр иногда приходилось слышать, но мимоходом. В лучшем случае, когда он из оркестровой ямы играл «Гимн» страны на торжественных мероприятиях, либо «Туш» на награждениях, и еще, быть может, какой-нибудь вальс — «На сопках Манчжурии» или «Осенний сон» с «Тоской» вместе. А в основном, в худшем, это были надрывно скребущие, жалобные звуки похоронных процессий. О-о-о, как увидишь на улице блеск белой или желтой меди, хитро закрученного какого-нибудь духового инструмента, сразу понимаешь: где-то, значит, похороны. Ууу… Уши затыкаешь, глаза в сторону и быстренько-быстренько так сваливаешь куда-нибудь подальше от этих звуков и этого места. Похороны — очень и очень неприятное зрелище для живого мира, тем более молодого. Такое вот негативное отношение у меня воспиталось «гражданкой» к духовой музыке и духовому оркестру на момент прихода в армию. Причём — помню! — звучали оркестры всегда не профессионально, не стройно, как-то визгливо… невкусно и противно. Да и выглядели музыканты как разномастный и разноцветный сброд: молодые, совсем молодые, старые, совсем старые, длинные, низенькие, средние, толстые, худые, лысые, патлатые. В шляпах, фуражках, в рубашках, костюмах, туфлях, ботинках, штиблетах. Кто — как, и во что горазд. Жалкое и убогое зрелище.

То ли дело «джаз-бэнд», «биг-бэнд», «диксиленд», «инструментальный ансамбль», наконец. Это эталоны! Это да! Ну, например, оркестр Глена Миллера или Олега Лундстрема, или Тбилисский ансамбль «Орера», или Белорусские ВИА «Песняры», или… да мало ли.

Но первая встреча с военным оркестром (там, в учебке) перевернула и изменила представление о месте военной духовой музыки в моем сознании. Не оценить значение, красоту и достоинство военной духовой музыки я, музыкант, безусловно, не мог. Судите сами: почти безупречная стройность и чистота звучания оркестра — это раз. Бравурный, жизнерадостный, патриотический репертуар — это два. Единая форма одежды, причём, военная, с погонами, портупеями, начищенными сапогами — это три. Внешняя слаженность действий, серьезность и дисциплина музыкантов — это четыре. Блеск и нищета… Стоп! Что-то не то вписалось! Причём тут какой-то роман о каких-то куртизанках?.. Конечно же, не при чём! Созвучность подлая ненароком выскочила-проскочила, подвернулось, так сказать, ёлки-палки, извините! Конечно, у наших музыкантов «блеск начищенных инструментов», вот что я хотел сказать, блеск инструментов, да — это уже пять. Непременное участие военного оркестра во всех торжественных мероприятиях, как самого полка, так и военного гарнизона в целом — это шесть… Что ещё? Уже не мало, говорите? Согласен. Достоинств действительно набралось на вагон и маленькую тележку.

И вот я, никогда не думая и не мечтая, неожиданно для себя попадаю служить в военный оркестр. Притом, заметьте, в важную его часть: в ритм-группу. Буду играть (представьте!) — на круглых, больших медных тарелках! О, эти тар-ре-елки! Э-это пе-есня! Теперь я точно знаю, какой в военном оркестре самый важный инструмент… Люди, все знайте — это тарелки! Причем, я это утверждаю на полном серьёзе. Я полюбил военную маршевую музыку сразу, а через полгода и эти тарелки. Я даже берусь утверждать, что тарелки в военном оркестре — это как томатная приправа в борще. Яркая вспышка неукротимой (не побоюсь этого слова) сексуальной энергии! Чёткий ритмичный штрих! Игривая синкопа! Темперамент! Блеск! Украшение и вдохновение всего оркестра. Причём всё это в одном месте и всё сразу. Прелесть! Кстати, кто с этим будет спорить, и отрицать, достоин дуэли, причём, немедленно. Оружием я выбираю — тарелки. Только они. Кто сильнее бабахнет, тот и победил.

Я утверждаю, оркестр без тарелок — это не оркестр, борщ без приправы — это не борщ, рыба в море, но без плавников — просто бревно. И всё в жизни фигня, если вы не играли в военном духовом оркестре.

Не буду отрицать, к этому убеждению я пришел не сразу (это было бы не честно), не в один момент. Это, выпив натощак стакан «Зверобоя» можно мгновенно из вертикального положение перейти в горизонтальное. Это да! Это запросто! Это я проходил, — плавали, знаем. А в случае с военным оркестром, я бы, наверное, сказал так: я попал в военный оркестр, как будто случайно и неожиданно для себя схватился за поручни вагона скорого поезда, чуть не вырвав при этом обе руки, от неожиданности и удивления, когда он пролетал мимо меня на всем своём ходу. Вися на руках с внешней его стороны, я долго и с трудом болтался, телепался, держась за тонкие, холодные и скользкие поручни. Старался не упасть, сучил ногами, подтягивался, рискуя сорваться, бился об железо, пока всё же сумел-таки, забраться в этот подвернувшийся для меня случайный вагон… Если образно, то, пожалуй, что так.

Попав в военный оркестр, мне пришлось в очень быстром для себя темпе, всё заново в музыке переосмысливать, осваивать, учить, запоминать. Да-да, и ведущие партии тарелок, конечно: ис-та, ис-та, ис-та, ис-та, ис, пш-ш-ш, цык, бздынь, цык!..

Пока я все это осознал и освоил… О-о! Дирижер не одну сотню раз останавливал оркестр и, серьезным образом, на сложно переводимом языке, прививал мне любовь и уважение к этому инструменту. Так, например, в сердцах, сквозь зубы: «Ёп…тыть, Пронин! Ну, что ты, там, понимаешь, шлёпаешь этими своими тарелками… Что, а, я спрашиваю? Это же тарелки, Пронин, тарелки! Понимаешь? На тарелках играть, Пронин, это тебе не по пи…де ладошкой хлопать! Понятно, я говорю, нет?» Этот пример меня ставил в тупик. Я не мог понять, а зачем вообще по… в смысле, по этому мягкому женскому, нежному и желанному органу ладошкой хлопать, вроде ж не для того! Непонятно. Да и вообще, о таком приеме никогда и нигде я раньше не слыхал… ни в шутку, ни всерьез. И опыта, откровенно сказать в этом, у меня, вообще никакого, чтоб опереться… Но, раз говорит дирижер, значит, знает. Не уточнять же, тем более спорить, — засмеют. Я говорил, — «так точно!» — и бабахал ими, шипяще-звенящими, невольно размышляя о том заманчивом и желанном органе, по которому даже ладошкой можно. А как это?

Именно так, целых полгода меня мудро и терпеливо наставлял военный дирижер оркестра майор Софрин, при поддержке и активном участии старшины Харченко и других талантливых воспитателей музыкантов-сверхсрочников: «Да-да, парень, это конечно… это тебе не ладошкой по… ней, понимаешь!»

Запомнить на память весь большой и сложный репертуар оркестра вначале было очень нелегко. Казалось бы, что мне, баянисту, почти свободно читающему с нотного листа, выучить однострочную партию каких-то тарелок. Конечно, ерунда, конечно, запросто! Да, говорите вы? Ну, ну! И я тоже так вначале думал, пока не открыл нотную тетрадь. А там — епись её ети! — китайская грамота! Попробуйте, не зная всего произведения, запомнить мелодию, обращаю ваше внимание — мелодию! — партии тарелок в партитуре из сплошных: тсс! тсс! тсс! тсс!.. (так вот тридцать два или шестьдесят четыре такта шлепанья), тсс! тсс!.. Потом два такта: тсс! тсс! тсс! тсс! пш-ш, цыт! пш-ш, цыт! Затем, опять: тсс! тсс! тсс! пш-ш, цыт! пш-ш, цыт! и снова тридцать два такта: тсс! тсс!.. и так далее! А всего в репертуаре оркестра двадцать пять— тридцать произведений.