Кольцо Сатаны. Часть 1. За горами - за морями - Вячеслав Пальман

Ему дали отдельную комнату в том же доме. Но все другие комнаты занимали блатари, по ночам шум, драки. Трудно сидеть за столом и писать письма. Кстати, на них почему-то никто из старых знакомых и даже родные не отвечали. Забыли? Считают погибшим? Или просто ему не отдают эти письма? И оставалась только работа. Приезжал с Дальнего поля Любимов, они вместе мастерили первые формочки, сбивали ящики. В центре парников поставили большую палатку с двумя печками. И скоро сорок женщин, Катя и Зина за начальство, начали формовать. На первый случай полмиллиона штук, на двадцать гектаров капусты. Их тесно устанавливали в низкобортные ящики и выносили на мороз,' штабель от солнца закрывали матами, чтобы не оттаивали. А в конце апреля уже набивали парники и выставляли поверх теплого навоза те горшочки. И сажали в них крохотные ростки будущей рассады.

Все агрономы Управления побывали здесь. Дело-то новое! Кто-то одобрял, кто-то пожимал плечами. Пышкин помалкивал. Он-то верил, что выигрыш несомненный и поругивал себя, как не догадался раньше.

Вдруг явились на «эмке» два офицера из Дальстроя, а с ними высокий, худющий, со впалыми щеками штатский. И сразу к Пышкину:

— А ну, показывайте этого, ну, как его — молодого, да раннего!

Позвали Морозова. Высокий шагнул к нему. Руку подал:

— Табышев, Михаил Иванович. Поскольку я главный агроном Маглага, то сразу об огороде: сам придумал горшочки для поля?

— Нет.

— А кто же? — Вопрос прозвучал сурово.

Морозов стоял и молчал.

— Коллективное творчество, Михаил Иванович, — сказал Пышкин. — Началось с Морозова и с тепличника Кузьменко. Вы его знаете.

— Еще бы! — И главный как-то хорошо засмеялся.

Опыт Дукчи начальство оценило. Табышев приехал еще раз, уже на Дальнее поле, когда за три дня пашня зазеленела почти на трех гектарах, где высадили горшечную капусту. Ходил с Пышкиным и Морозовым и все твердил:

— Даже не привяла, а? Обманули мы колымскую погоду, удлинили лето на месяц. Колдуны! Ведь колдуны, так, Сергей Иванович? И вдруг спросил:

— Сколько тебе платят, Морозов?

— Девятьсот рублей. Агротехник-бригадир.

— Бабичев, Бабичев! И не стыдно тебе, директор?

— По штатному расписанию. Он не договорник.

— Вы вот что, коллеги. Заключите с ним договор. Это раз. Назначьте агрономом — за смекалку. Это два. Человек, можно сказать, зиме на горло наступил, а вы скупитесь. Если урожай возрастет, а я в этом не сомневаюсь, то еще премию учредим. Есть за что.

Гости уехали в приподнятом настроении. Морозов с очередной машиной отправился на усадьбу. Ночевать он пошел в теплицу. И покаянно высказал Василию Васильевичу свою горесть: не по казаку чин. Не он же один эту идею вынашивал?

— Ты что-то перепутал, Сережа, — твердо сказал Кузьменко. — Да, идея наша общая. Но мы приспособили горшочки только для теплиц и парников, а ты увидел новую возможность и для поля. Ведь главный овощ для Колымы все-таки капуста! Огурцы-помидоры — это начальству. А капуста в подмогу тем, кто с кайлом и тачкой. Есть разница? И если нам Господь поможет и пошлет теплое лето, то ты на своем участке получишь такой урожай, что все ахнут! Тысячи и тысячи несчастных на приисках узнают вкус забытых щей. И помянут в молитве своей… Вот ведь как повернется наше еще хрупкое дело! Лишь бы лето дождливое…

— Теплое, хотите сказать?

— Капусте тепла много не надо. А вот дожди, облака от морозов — кочаны неподъемные.

Май, июнь, июль Морозов провел в избе на Дальнем поле. Там поставили большую палатку, кухню. Женские бригады приходили ежедневно, пололи сильно зарастающую новину, рыхлили, случалось, и поливали. Едва ли не впервые этот труд вдруг обрел какую-то непривычную обязательность: растили еду для таких, как сами…

Капуста подымалась хорошо, разлопушилась — пройти бороздой трудно. Сторожей поставили: из города уже жулье наведывалось. Дни летели скоро: вот он и поздний вечер, а вот и раннее утро. Пять часов сна в середине лета.

Приехал начальник Управления Швец, с ним Табышев. Обошли огород, много слов не говорили. Михаил Иванович, обняв Морозова, сказал полковнику:

— Повезло нам с этим рязанцем, а?

— Я Комарову доложил, — сказал Швец.

— Вот это напрасно. Заберет он у нас Морозова в большое хозяйство. В тот же «Эльген». Что тогда. Другого искать?

— Учеников оставит. Вон, какие расторопные девчата!

— Не отдам! Пусть расторопные и едут. Так и скажу генералу!

В середине августа сделали пробную уборку на стометровке. Кочаны с листьями взвесили. Почти две тысячи четыреста килограммов. Это сорок восемь тонн с гектара! Против привычных двадцати.

— Ну, Серега, жди ордена! — Табышев даже прослезился.

Полковник только покачал головой. Не было такого случая, чтобы после Особого совещания, да орден! И не будет…

А через четыре дня Морозова вызвали в отдел кадров Дальстроя, дама с презрительным прищуром черных глаз вручила ему под расписку приказ, подписанный генералом Комаровым. Там было напечатано: «Агронома совхоза «Дукча» Морозова Сергея Ивановича назначить с 25 августа 1940 года главным агрономом совхоза «Сусуман» с окладом по штатному расписанию».

— Распишитесь вот здесь…

Он расписался. И стоял с приказом в руках, невидяще осматривая расплывающиеся строки.

— Можете идти, — все тем же сухим тоном заявила вальяжная дама.

И Морозов спустился вниз по белой лестнице, мимо громадной статуи Сталина на площадке второго этажа, даже не глянув на усатую физиономию вождя всех времен и народов.

На душе Морозова было очень тяжело. Трудно было расставаться с друзьями и делом, которое он только начал…

* * *

…В начале шестидесятых годов в городе Краснодаре появился новый человек. Вскоре он отыскал местное отделение Союза писателей СССР и, с трудом поднявшись по крутой лестнице на второй этаж, сказал секретарю, что хочет встать на учет в местной организации.

— Вы член Союза писателей? — спросил его секретарь.

— Да, — сказал он. — Я начал писать и печататься давно, но приняли пеня в Союз только в 1962 году на Дальнем Востоке, где проживал. Теперь моя семья переехала, в Краснодарский край, в станицу Кореновскую.

И подал билет члена Союза писателей СССР, сказавши при этом с какой-то извинительной улыбкой:

— У меня четыре книги. Рукопись пятой готова и я хочу отдать ее в местное издательство.

— Вы прозаик? — поинтересовался секретарь. — Садитесь, садитесь, ради Бога, чего стоите? Поговорим, анкету заполним.

С Владимиром Васильевичем Колосовым постепенно перезнакомились все краснодарские писатели, кое-что почитали из его книг, нашли интересными повести «В пургу», «Дочь шамана», «Щедрая осень». И по книгам, и при личном знакомстве с Колосовым у писателей оставалось приятное впечатление воспитанности, ненавязчивости, большой скромности, поскольку он был готов покраснеть даже от соленого слова, произнесенного в его присутствии. Человек начитанный, многознающий, Владимир Васильевич приезжал в Краснодар редко, публично выступать отказывался и только в разговоре открывался, как очень приятный человек. Его полюбили, со всеми он был в добрых отношениях — не более. Близкой дружбе с горожанами мешала его отдаленность от города. Так, по крайней мере, казалось.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});