О том, что видел: Воспоминания. Письма - Чуковский Николай Корнеевич

Средствами своей дьявольской изобразительности показывал он мне тот самый мир, который я ежедневно видел вокруг себя, — Ленинград конца двадцатых годов, конца нэпа. Прочитав его стихотворение «Вечерний бар», я вскрикнул, — с такой точностью там был изображен пивной бар на углу Невского и Михайловской — великий соблазн всех нищих мальчиков города.

В глуши бутылочного рая, Где пальмы высохли давно, Под электричеством играя, В бокале плавало окно. Оно, как золото, блестело, Потом садилось, тяжелело, Над ним пивной дымок вился… Но это рассказать нельзя. Звеня серебряной цепочкой. Спадает с лестницы народ, Трещит картонною сорочкой, С бутылкой водит хоровод. Сирена бледная за стойкой Гостей попотчует настойкой, Скосит глаза, уйдет, придет, Потом с гитарой наотлет Она поет, поет о милом…

Период нэпа был неповторимый миг нашей истории. Революция победила в России, но была разгромлена, раздавлена всюду во всем остальном мире. Блокада отгораживала нас от мира, обрекала нас на нищету. Заводы в руках государства медленно оживали, но заводов было мало, а все остальное хозяйство осталось мелкотоварным и целиком находилось в руках мещанства и кулачества. После победы советской власти в Гражданской войне мещанство больше не рассчитывало ни на белых, ни на эсеров; оно поняло, что это битые карты. С утверждением нэпа мещанин пошел либо в торговцы, либо в чиновники. Необходимость мимикрии, вечная боязнь разоблачения делала мещанина-чиновника крикливым и придирчивым блюстителем нового строя, новых форм быта — именно форм его, а не сути. Суть же оставалась прежняя — дикая, мещанская. Об этом — о нежелающем сдаваться мещанстве — вопиют «Столбцы» Заболоцкого.

Восходит солнце над Москвой, Старухи бегают с тоской: Куда, куда идти теперь? Уж Новый Быт стучится в дверь!

Так начинается стихотворение Заболоцкого «Новый быт». Подрос младенец, он — новый человек, он собирается жить по-новому.

И время двинулось быстрее, Стареет папенька-отец, И за окошками в аллее Играет сваха в бубенец.

Новому человеку пришла пора жениться.

Приходит поп, тряся ногами, В ладошке мощи бережет, Благословить желает стенки, Невесте крестик подарить. «Увы, — сказал ему младенец, — Уйди, уйди, кудрявый поп, Я — новой жизни ополченец, Тебе ж один остался гроб!»

Новый человек хочет жениться по-новому:

Варенье, ложечкой носимо, Шипит и падает в боржом. Жених, проворен нестерпимо, К невесте лепится ужом. И председатель на отвале, Чете играя похвалу, Приносит в выборгском бокале Вино солдатское, халву, И, принимая красный спич, Стоит на столике кулич.

Попа прогнали, но от этого не изменилось ничего. Мещанская свадьба осталась мещанской свадьбой.

И стало все благоприятно: Явилась ночь, ушла обратно, И за окошком через миг Погасла свечка-пятерик.

Вся эта книга — «Столбцы», — такая своеобычная, свободная, веселая, живописная, в сущности, имеет одну цель, в которую бьет с бешенством, — мещанство.

Часы гремят. Настала ночь. В столовой пир горяч и пылок. Графину винному невмочь Расправить огненный затылок. Мясистых баб большая стая Сидит вокруг, пером блистая, И лысый венчик горностая Венчает груди, ожирев В поту столетних королев. Они едят густые сласти, Хрипят в неутоленной страсти И, распуская животы, В тарелки жмутся и цветы. Прямые лысые мужья Сидят, как выстрел из ружья, Едва вытягивая шеи Сквозь мяса жирные траншеи. И, пробиваясь сквозь хрусталь Многообразно однозвучный, Как сон земли благополучной, Парит на крылышках мораль.

«Столбцы» — это революционная книга, полная не только насмешки, но и презрения, и бешеной ненависти. Однако революция с ее бурями была уже позади —

Он спит сегодня, грозный мир: В домах спокойствие и мир.

И Заболоцкий со всей страстностью семнадцатого года ополчился против этого спокойствия и мира:

Ужели там найти мне место, Где ждет меня моя невеста, Где стулья выстроились в ряд, Где горка — словно Арарат — Имеет вид отменно важный, Где стол стоит, и трехэтажный В железных латах самовар Шумит домашним генералом? О мир, свернись одним кварталом, Одной разбитой мостовой, Одним проплеванным амбаром, Одной мышиною норой, Но будь к оружию готов: Целует девку — Иванов!

Однако был уже не семнадцатый год, а подходил тридцатый. «Столбцы» были встречены критикой со злобой. В те годы шла борьба с формализмом, затянувшаяся на много лет. В формализме обвинялась не только так называемая «формальная» литературоведческая школа, возглавлявшаяся Шкловским и Эйхенбаумом, но вообще всякое проявление оригинальности в искусстве. На одобрение критики, в сущности, могла рассчитывать только банальность. А так как «Столбцы» не были банальны, то Заболоцкий все годы вплоть до своего ареста работал в обстановке травли. Однако время от времени ему удавалось печататься, потому что у него появился сильный покровитель — Николай Семенович Тихонов.

В тридцатые годы Тихонов был одним из самых влиятельных людей в ленинградском литературном кругу, и постоянная помощь, которую он оказывал Заболоцкому, является одной из его величайших заслуг. Благодаря Тихонову в журнале «Звезда» была напечатана поэма Заболоцкого «Торжество земледелия», вызвавшая новую критическую бурю. Вообще роль Тихонова во всей жизни Заболоцкого была очень велика, и мне еще не раз придется говорить о ней. Тихонов, редко любивший своих современников, любил стихи Заболоцкого, любил его самого, любил, в сущности, неразделенной любовью, потому что к его собственным стихам и прозе Заболоцкий был всегда холоден и не вступал с ним в близкие личные отношения. В тридцатые годы Заболоцкий продолжал жить в том же кругу, в котором сложился как поэт; его ближайшими друзьями оставались Хармс, Введенский, Олейников, Евгений Шварц, Леонид Савельев; прибавились к ним Каверин и редактор сочинений Хлебникова Н. Л. Степанов. В этом кругу проходила его жизнь, здесь его понимали и любили, здесь он был веселым и простым, а не тем важным и внушительно серьезным, каким знали его в редакциях. Любовь друзей защищала его от грубых и диких ударов критики, как бы амортизировала их. И под их защитой шло медленное, но неуклонное созревание поэта, шла та эволюция его стиля, благодаря которой поздний Заболоцкий стал так отличен от Заболоцкого «Столбцов».