Распутье - Иван Ульянович Басаргин

то да. Пройти через сотни боев, остаться без ран, стать полководцем… М-да. Но поймите, что ни мой приказ, ни ваши полномочия не удержат солдат от выступлений за Бережнова.

О задумке комиссара Временного правительства тут же стало известно Совету солдатских депутатов. Пётр Лагутин своей властью как председатель Совета поднял батальон в ружье. На штаб полка были наведены пушки. Генералу Хахангдокову и полковнику Ширяеву была послана резолюция, где говорилось, что казаки четвертого батальона разгромят штабы, уничтожат всех офицеров, уйдут с фронта, если только штабс-капитан Бережнов будет отдан под суд и ему будут угрожать расстрелом. Комиссару Временного правительства во избежание кровопролития было предложено немедленно покинуть фронт, в противном случае он будет схвачен и расстрелян как зачинщик солдатского бунта.

Бережнов, сорвался, хотел было пойти в штаб дивизии, но его удержали в блиндаже солдаты. Геройство и честность сейчас не к месту, схватят и расстреляют, а потом митингуй.

– Вы не имеете права, хоть вы и Совет, удерживать меня.

– Мы имеем право, – спокойно отвечал Лагутин. – Сегодня под расстрел тебя, а завтра других. Расстрелы запрещены, и мы не позволим нарушить закон. Сдать оружие, Совет берет тебя под арест. Под арест, дабы сохранить тебе и другим жизнь. Часового в блиндаж! – приказал Лагутин. Сам же разоружил Бережнова. – Так-то будет лучше, побратим.

Комиссар Временного правительства бежал. Генерал Хахангдоков сам прибыл в батальон. Успокоил солдат, мол, Бережнова хотели расстрелять без его ведома. И тут же адъютант зачитал приказ, где говорилось, что за неявку в штаб дивизии, за дезорганизацию в батальоне, случаи братания штабс-капитан Бережнов разжалован в рядовые.

Выступил Пётр Лагутин, объяснил генералу, что Бережнова не пустили в штаб по решению Совета. Совет и в дальнейшем будет пресекать происки врагов новой власти.

– Не возражаю. Пусть Совет после моего приказа вернёт ему звание. Батальон принять прапорщику Туранову. Да без бунта у меня!

Уехал генерал. Устин тихо сказал:

– Ну что ж, дружба, принимай батальон. Все просто и всем ясно, что я царский выкормыш, а братание, разложение в армии уже ничем не остановить. Против меня временщики, против меня большевики. Здесь разжаловали, а там прикончат.

Фронтовые друзья молчали. Отводили глаза в сторону. Они-то знали, как больно ударило Устина разжалование. Почернел, враз осунулся. Но и полковой Совет не мог отменить приказ генерала.

– Дезертировать, что ли? Но до дому далековато, прихватят, в трусости обвинят, буду с вами до конца. Посмотрим, чем это кончится. Может клинок в ножнах заржаветь, маузер в кобуре, а фронтовая дружба – никогда. Принимай батальон, буду у тебя помощником, если что.

– Только не нудись. Сейчас рядовым куда сподручнее, чем офицерам, – успокоил Ромашка.

В ночь, тайно, штабисты генерала Хахангдокова хотели арестовать Петра Лагутина. Так же тайно расстрелять. Генерал знал, что первопричина всех смут – большевик Лагутин. Но сорвалось. Часовые вовремя заметили лазутчиков, открыли стрельбу. Двух убили, остальные бежали. Туранов и Устин Бережнов коротко переговорили с Лагутиным, приказали ему немедленно покинуть фронт и скрыться.

Устин, прощаясь, сказал:

– Так вот и будем: ты спасал монархиста, теперь мы спасаем коммуниста, так, кажется, вы теперь стали зваться. Прощай, побратим! Время рассудит, кто был прав, а кто виноват. Вот тебе документы. Проходное свидетельство на имя Шамшурина, и дуй, куда тебе хочется. Ну, напоследок поцелуемся. Доброго пути!

Лагутин был объявлен дезертиром. Гаврилу Шевченка как одного из зачинщиков братаний разжаловали из вахмистров в рядовые. Сумел откреститься от большевиков, мол, его смущал Лагутин.

Был опубликован приказ о наступлении по всем фронтам. Это вызвало негодование по всей стране. В Петрограде прошла демонстрация протеста. Демонстранты требовали опубликовать тайные договоры, передать всю власть в руки Советам, требовали мира, свободы. Многие города выступили в поддержку петроградцев.

Кризис Временного правительства нарастал. Милюков искал выхода из этого кризиса, а выход был один: опередить большевиков и заключить мир с Германией. Писал: «Я считаю восстановление государственности и объединения России первой и главной задачей, нахожу, что скорейшего разрешения нельзя достигнуть без контакта с германцами, и для этого необходимо заручиться согласием Германии на пересмотр теперь же, а не по окончании войны Брестского договора. Предлагаю по этой программе следующие положения. Правительство должно быть национальным, объединительным с самого начала, с первых шагов. Для этого необходимо, чтобы оно явилось на свет сразу как монархическое и могло бы говорить от имени некоторого объединительного ядра теперь же, а не будущей России. Для этого нужно остановиться на определенной личности кандидата на престол и вступить с этим кандидатом в непосредственные отношения, получив санкцию – действовать от его имени. Я предлагал бы отыскать в. кн. Михаила Александровича, местопребывание которого должно быть известно его близким в Москве…

Исходной точкой переговоров должна быть неприкосновенность всей прежней территории России, за исключением Финляндии и Польши… Я не отрицаю возможности идти относительно Украины несколько далее простой автономии: с тем, чтобы это служило образцом для других объединительных частей, но не соглашаться на особую армию, на остатки дипломатического правительства… Основным требованием я считаю суверенитет центральных органов, единство территории гражданства, а также создание верховной палаты по типу Бундестага…»

Далее Милюков, чтобы заткнуть ненавистные глотки германских буржуа, предлагал, чтобы при такой постановке вопроса Германия искала преимущества не в приобретении территории, а в экономической выгоде. Отдать под безграничную власть Германии Украину, Литву. Создать единство валюты между Россией и Германией. А Германия, в свою очередь, даст России денежный заём, поможет вооружением, которое отобрало у России же, чтобы восстановить армию. Ратовал за признание нейтралитета.

«Национальное правительство, кроме единства, должно дать России действительный мир и выход из войны, чего не могли дать большевики: в этом будет его санкция в глазах населения…»

А Петроград бушевал, как огонь в топке печи. Не протянув и года, пало правительство Милюкова. 18 мая образовалось новое коалиционное правительство, куда вошли меньшевики Скобелев и Церетели, эсеры Чернов и Керенский. Керенский стал главой правительства.

18 июня в Петрограде вышло на улицы до полумиллиона демонстрантов. Шли под лозунгами: «Вся власть Советам!», «Долой 10 министров-капиталистов!», «Ни сепаратных договоров с немцами, ни тайных договоров с англо-французами!» Это вышел на демонстрацию организованный рабочий класс, авангард революции.

Ленин писал: «Восемнадцатое июня, так или иначе, войдет в историю русской революции как один из дней перелома…

…Демонстрация развеяла в несколько часов, как горстку пыли, пустые речи о большевиках-заговорщиках и показала с непререкаемой наглядностью, что авангард трудящихся масс России, промышленный пролетариат столицы и ее войска в подавляющем большинстве стоят за лозунги, всегда защищавшиеся нашей партией…»

Ленин подчеркивал, что демонстрация восемнадцатого июня стала демонстрацией сил