Второе восстание Спартака - Александр Бушков

– Все познается в сравнении, гражданин эскулап. В сравнении с нашей жизнью вашу скудной на удовольствия никак не назовешь, – проговорил Спартак, туша самокрутку о край массивной стеклянной пепельницы. Он закрыл глаза и растянулся на узкой, застеленной клеенкой кушетке.

От первой после долгого воздержания самокрутки голова чуть не срывалась в пике.

– Ага, это вы, товарищ больной, хитро намекаете на выдаваемый под медицинские нужды спирт, на усиленное питание и на сестричку Дашеньку. Правильно я понимаю? – Рожков протянул руку, снял со спиртовки закипевший чайник, поставил его на лежащую на столе деревянную плашку. – Что ж, не отрицаю, мое положение имеет некоторые выгоды. Вроде бы грех жаловаться. Еще и работаю по профессии, совершенствую, так сказать, мастерство... Однако... – голос доктора неожиданно сорвался в крик: – В гробу видал я такое счастье, черт побери! Всю жизнь мечтал зарыться в глухомань, трахать медсестру-олигофреничку и каждый день с карандашом в руке подсчитывать, сколько осталось до воли! А мне тогда, между прочим, будет уже за полтинник...

Он хотел что-то еще добавить, но сдержался.

Спартак знал историю доктора Рожкова – тот сам поведал ее не далее как вчера, когда они, врач и пациент, на пару здорово поуменьшили больничные запасы медицинского спирта. Да и сам Спартак, кстати, вчера чересчур разоткровенничался, много лишнего про себя рассказал. М-да... Не то чтобы есть повод в чем-то подозревать товарища фельдшера, а просто... ни к чему это вовсе, лишнее – оно и есть лишнее!

Ну так вот... бывший ленинградский доктор Рожков Петр Александрович с формальной точки зрения был осужден совершенно справедливо – за кражу и сбыт медицинских препаратов. С моральной же точки зрения у него имелось оправдение: его родившийся в последний год блокады двухлетний ребенок рос слабым и постоянно болел. Как врач Рожков не мог не понимать, что ребенка надо хорошо кормить, что ему нужны витамины, иначе с какой-нибудь очередной хворью детский организм просто-напросто не найдет сил справиться и любое, даже самое квалифицированное лечение окажется бесполезным. И Рожков не смог ничего другого придумать, кроме как носить на «блошиный рынок» позаимствованные в амбулатории, где он работал, медикаменты и менять их на еду. Уже в лагере сидельцы со стажем объяснили Рожкову, что действовал он крайне неумно. Ему бы следовало сперва аккуратненько прощупать подходы, найти человечка, которому можно напрямую и постоянно сбывать товар, конечно, за чуть меньшее вознаграждение, но зато и с меньшим для себя риском. Впрочем, задним умом все крепки, в том числе и умные, бывалые сидельцы, которые почему-то все же оказались в местах не столь отдаленных, а не гуляли до сих пор на свободе, несмотря на весь свой ум и бывалость.

Ну а суд руководствовался не моральным, а исключительно уголовным кодексом и впаял пойманному медику на всю катушку. И еще: как уяснил Спартак, с Рожковым можно говорить о чем угодно, но только не о его оставшемся на попечении матери ребенке...

– Нет, товарищ доктор, моими легкими вашему медицинскому брату полюбоваться не удастся, не доставлю такого удовольствия, – головокружение прошло, и Спартак снова сел на кушетке. – Назло медицине загнусь от иных естественных причин, например, от вертухайской пули. Ну а до того продолжим смолить отраву, а также и вообще по возможности будем устраиваться, глядючи на вас, с наибольшими удобствами и приятностями.

Рожков прищурился и пистолетом нацелил в Спартака палец.

– Очень своевременно и кстати подняли вопрос, товарищ больной. Как раз насчет «удобств и удовольствий». Могу вас обрадовать, имеется возможность наверстать, – голосу Рожкова вернулась привычная спокойно-ироничная интонация, он снова принял вальяжную позу, снова закачал ногой. – Как известно, начальником, или, вернее, начальницей, нашего лечебного заведения является некая дама по фамилии Лаврентьева, а по имени Ольга Леонидовна... Не надо морщиться, больной. Я понимаю, что вы ее имели удовольствие созерцать. Женщина, конечно, не первой молодости и не самых изящных форм. И «Казбек» курит, что твой паровоз. Однако страстна и любвеобильна. И главное – умеет быть благодарной. А при ее здешних возможностях...

Рожков вспомнил о чайнике. Насыпал заварку в небольшую кастрюлю, залил кипятком, накрыл крышкой. (Как говорится, нет худа без добра – в больничке Спартак вспомнил вкус чая, не морковного, не смородинового, а самого что ни есть настоящего чая. Хотя и тут заварку берегли и крепкий не заваривали, но все же, все же...)

– Буквально до последнего времени при ней фаворитом состоял некий гражданин Бойцов, более известный как Кусок, – продолжал Рожков. – Личность весьма убогая, однако с нехитрой задачей ублажения здешней богини он справлялся вполне даже успешно. И жил он при нашей больничке как у Христа за пазухой, давно уже будучи совершенно в полном здравии. Но с ним произошла та же история, что обычно приключается с подобранными на улице котами...

– Зажрался, – сказал Спартак.

– Совершенно верно, – кивнул Рожков. – Зажрался и оборзел. Но до поры до времени начальница терпела все его выходки, пока Кусок, видимо, вообразив себя дон Хуаном, не полез с недвусмысленными намереньями к поварихе Глаше, а та не только не ответила взаимностью, но еще и доложила обо всем по начальству, то бишь как раз нашей богине и Кускова покровительнице. И вылетел отсюда наш дон Кусок, как снаряд из сорокапятки...

– Кажется, я начинаю понимать, к чему вы клоните, уважаемый доктор, – Спартак налил в алюминиевую кружку заварки, разбавил кипятком, бросил кусок сахару. Сказал, размешивая сахар ложкой: – Только почему-то это не вызывает во мне живого отклика.

– А напрасно, – Рожков усмехнулся. – Вам надо оживать. Я вам больше скажу. Не далее как сегодня днем товарищ Лаврентьева расспрашивала меня, как здоровье героя. Я сказал ей, что герой пошел на поправку и уже почти готов к новым подвигам.

– А уж случайно не вы ли, уважаемый, и присоветовали товарищу докторше обратить внимание на больного? – Спартак отхлебнул обжигающего чая.

– Ничуть не я, – вполне серьезно ответил Рожков. – Я, знаете ли, могу помочь или... не помочь, но самому что-либо заваривать, кроме чая – это уж увольте.

– Жизненная позиция?

– Если хотите. Жизнь, знаете ли, научила... остерегаться резких движений.

Рожков встал, неторопливо обошел стол, подошел к окну, отодвинул занавеску. Приблизил лицо к стеклу, что-то пытаясь высмотреть в вечерних сумерках.

– Наша «сорокапятка» положила на вас глаз еще в тот день, когда вас привезли. Это я определенно уловил, – сказал Рожков, отходя от окна.

– «Сорокапятка»? – переспросил Спартак, сворачивая из клочка газеты новую «козью ножку». – Прозвали за калибр или убойную силу?

– За сорок пять лет, – Рожков усмехнулся. – Отмечали около полугода назад на территории нашей кухни. Отметили, можно сказать, с размахом. Два сломанных стула, один вывихнутый палец и едва не устроенный пожар. Ваш покорный слуга тоже, признаться, нарезался самым свинским образом. Уснул, забравшись с ногами на стол для резки овощей...

Доктор потрогал стакан в подстаканнике, убедился, что чай остыл, и с шумом втянул в себя напиток.

– Словом, то празднование стало заметным событием в нашей жизни, с тех пор как-то и прилепилось прозвище. А сегодня – есть такие подозрения – дамочка вас к себе зазовет. Не любит мадам пустоту в постели, а ее расспросы определенно содержали под собой сексуальную почву. И еще знаете, такой блеск в глазах... – Рожков помахал перед лицом пятерней, – что называется, характерный.

– Твою мать! – выдохнул Спартак. – Только это и не хватало!

– Не понимаю вас, – Рожков пожал плечами. – Может быть, не стоит относиться к этому чересчур серьезно. Я, скажем, всегда представляю себя эдаким Робинзоном Крузо, волею штормов и прочих стихий угодившим на остров. Остров вопреки канонам оказался обитаемым, но набит не теми, кого бы ты желал видеть рядом с собой. Сплошные Пятницы, сиречь дикари. Корабля домой можно прождать сколько угодно... Да и будет ли он вообще, этот корабль, – с грустью добавил Рожков. – И что прикажете делать? Спрыгнуть вниз с самой высокой скалы? Начать с дикарями войну на полное уничтожение? Или... все же приспособиться и найти в сложившейся ситуации свои приятные стороны, пусть они и далеки от тех приятностей, к которым вы привыкли в большом мире?

– Сдается, вы меня просто-таки толкаете в объятия вашей непосредственной начальницы, – с ухмылкой сказал Спартак. – Даже теоретическую базу подводите... А вот интересно, вас она не пыталась соблазнить? Согласитесь, после того, что я от вас услышал, вопрос напрашивается сам собой.

– Было дело под Полтавой, – легко признался Рожков. – У мадам случился просвет в фаворитах из числа больных, вот тут-то на меня глаз и положили. Как вам известно, по этой части у меня все обстоит благополучно. Дашенька – глупая, непритязательная, покорная, на меня смотрит, как на сошедшего с небес бога в человеческом обличье. Ну что еще надо для сохранения мужского здоровья! А отношения с начальницей чреваты служебными осложнениями. Ну, а как вдруг поссоришься на ночной почве! Женщину обидеть легко – достаточно раз-другой не смочь откликнуться на ее призывы и немедленно получишь врага. Как легко догадаться, менять белый халат на лагерный бушлат в мои планы никак не входит...