Великие русские люди - Александр Мясников

Ушинский работал лихорадочно: он отчетливо сознавал, что тут завершение дела всей его жизни, что это его лебединая песня, его завет педагогической науке. «Великое искусство воспитания едва только начинается. Мы стоим еще в преддверии этого искусства и не вошли в самый храм его. Много ли насчитываем мы великих мыслителей и ученых, посвятивших свой гений делу воспитания? Кажется, люди думали обо всем, кроме воспитания… Потомки наши будут с удивлением вспоминать, как мы долго пренебрегали делом воспитания и как много мы страдали от этой небрежности… Но уже теперь видно, что наука созревает до той степени, когда взор человека невольно будет обращен на воспитательное искусство».

Ушинский мечтал о том расцвете дела воспитания и о том могуществе воспитательного воздействия, которые наступят вместе с развитием педагогической науки.

В страстной силе, с которой говорил об этом Ушинский, и призывал это грядущее могущество, и отыскивал к нему пути, видя эти пути в развитии педагогической науки и научного воспитания, — вот в чем неумирающее значение его труда. И труд его, оборванный смертью, доселе остается недосягаемым образцом, в котором практик и теоретик педагогики найдут еще много животворных стимулов для своей педагогической работы.

БОЛЕЗНЬ И СМЕРТЬ УШИНСКОГО

Поприще, с которого я уже готовлюсь сойти измятый, искромсанный.

Из письма Ушинского к Корфу

Возвратившись в 1867 году из своей заграничной поездки в Россию, Ушинский целиком отдался обработке и изданию задуманных им книг для учителей и детей начальной школы. Окончание «Родного слова», которое в полном своем виде должно было заключить в себе около восьми-десяти книжек, переработка его для земской школы, переиздание ранее изданных книг и вместе с тем окончание третьего тома «Педагогической антропологии» — вот что поглощало все время и силы Ушинского, уже надломленные болезнью.

Тяжелы были эти последние годы жизни Ушинского. Несмотря на самую напряженную работу, он сознавал, что от практики того дела, которому посвятил себя, он оторван. Власть имущие не только не приглашали его ни для какой активной работы, но и запрещали к употреблению в школах его детские книги. Ставший во главе министерства просвещения известный реакционер Д. Толстой тщательно собирал у себя материалы о предшествовавшей деятельности Ушинского и затребовал из Смольного института документы об обстоятельствах его ухода. Очевидно, документы эти нужны были, чтобы «в корне пресечь» всякую возможность предоставления Ушинскому той или иной работы по министерству.

Документы эти, так и оставшиеся доселе неизвестными историкам педагогики, затерялись где-то в архиве Толстого…

Настроение у Ушинского было подавленное, на душе его было тяжело. «Читая каждую вашу статью, — пишет он известному деятелю земских школ Н. А. Корфу 23 февраля 1870 года, — чувствуешь, что вы говорите о деле, в котором сами вращаетесь и которому отдались бескорыстно и прямодушно». Он выражает при этом свое горячее пожелание, чтобы Корфу удалось принести возможно больше пользы народному образованию: «Не только более того, что я принес, но даже более, чем я мог бы принести под другим небом, при других людях и при другой обстановке».

Конечно, и болезнь отражалась на этом мрачном состоянии духа Ушинского, но, в свою очередь, и оно усиливало, отягощало болезнь, особенно в связи с изнурительной, лихорадочной литературной работой. Неожиданно свалившееся на голову Ушинского тяжелое семейное несчастье — гибель в результате несчастного случая его любимого старшего сына — окончательно сломило физические и духовные силы великого русского педагога.

Он уехал лечиться в Крым. В Симферополе весной 1870 года его горячо приветствовали собравшиеся на съезд народные учителя.

Он был до глубины души тронут, узнав во время своей поездки, что по его «Родному слову» учатся русскому языку даже взрослые.

При отъезде из Крыма он простудился и 21 декабря 1870 года скончался в Одессе.

Лечивший Ушинского врач Шкляревский, профессор Киевского университета, составил медицинское свидетельство в том, что Ушинский страдал «хроническим воспалением легких», что эта болезнь требовала «вместе с хорошими климатическими условиями почти абсолютного воздержания от всякой напряженной деятельности» и что «именно усиленные ученые литературные работы Ушинского, которыми ознаменовались последние годы его жизни… с медицинской точки зрения были для него пагубны, потому что истощили его слабые физические силы и были существенной причиной его преждевременной кончины…».

* * *

Ушинский ушел в могилу безвременно. Его дивный гений мог бы еще многое сделать для педагогической науки, а следовательно, и для русской культуры.

Но и то, что он сделал, составляет огромную ценность. Деятельность Ушинского явилась водоразделом между старой, феодальной, и зарождавшейся новой, демократической, педагогикой. Ее отцом у нас в России и явился Ушинский.

Он заложил прочные основы подлинно научной, на началах демократии построенной педагогической теории. Он поставил теоретически и практически разработал проблему начального обучения народа. Учителю рождающейся новой школы он показал, как нужно учить и развивать ребенка, а ребенку впервые дал почувствовать радость учения.

Ежегодно сотнями тысяч расходились по русским школам учебные книжки Ушинского. Они прививали детям естественнонаучное мировоззрение и гуманную мораль, помогали свободно и всесторонне расти душевным силам детей, учили грамотному письму и чтению, давали культурные навыки, готовили к серьезной работе в старших классах школы и в жизни.

Мечту своей ранней юности — принести возможно больше пользы отечеству — Ушинский осуществил блестяще. А справедливый суд общественного мнения уже в дореволюционной России признал Ушинского народным русским педагогом и сделал его имя популярнейшим в ряду других великих имен русского народа. Но настоящая популярность Ушинского началась только тогда, когда Россия стала Советской. Сотни тысяч учителей нашей подлинно демократической начальной школы критически овладевают наследством Ушинского, делают его в наши дни орудием новой великой культуры, культуры социализма.

1943 год

Л. ГУМИЛЕВСКИЙ

НИКОЛАЙ ЕГОРОВИЧ

ЖУКОВСКИЙ

Лет пятьдесят тому назад люди, близко стоящие к московскому городскому хозяйству, столкнулись с загадочным и непонятным явлением: то и дело без всякой видимой причины лопались прочные магистральные трубы водопроводной сети. Бедствие принимало такие размеры, что иные домовладельцы уже собирались прикрыть водопровод и вернуться к старому способу: возить воду бочками и таскать ведрами из Москвы-реки и дворовых колодцев.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});