Саксонские Хроники - Бернард Корнуэлл

Двое приблизились к причалу. Я затаился, но они даже не глянули в мою сторону. Один пустил газы, оба рассмеялись. Птицы уже начинали чирикать, близился рассвет. Спустя несколько мгновений в небе на востоке показался первый бледно-серый свет. Первые воины уже пришли на пристань, и скоро за ними последуют остальные.

Но прежде кое-что случилось.

Чудо.

На заре явилось чудо.

Явилось с холодного серого моря.

Силуэты пяти кораблей грозно темнели на фоне рассветного неба.

Они пришли с приливом, весла поднимались и опускались, как птичьи крылья, свернутые паруса темнели на верхушках мачт.

Они пришли с драконьими головами на носах, и первые лучи зари позолотили шлемы, копья и топоры.

Они пришли быстро и принесли пламя. Огонь и корабли — плохие товарищи, я боюсь пожара на море куда больше, чем гнева богини Ран во время шторма, но эти корабли осмелились привезти с собой зажженные факелы, что пылали и оставляли позади полоски дыма.

Нос пятого и последнего корабля вместо драконьей головы украшал крест, и на мгновение я решил, что это Богоматерь, принадлежащая Иеремии, но потом увидел, что корабль длиннее и тяжелее, а мачта слегка наклонена. Я видел на его носу пламя — воины зажигали факелы.

— Подъем! — рявкнул я своим спутникам. — Шевелись!

В моём распоряжении всего несколько мгновений. Может, времени и не достаточно, но выбора у меня сейчас нет, только сбежать, поэтому я повёл трех воинов вдоль пристани до самого западного пирса. Те немногие, что работали на пристани, не обращали на нас внимания и смотрели только на приближающийся флот, а часовой на тонконогой дозорной башне видимо спал, но теперь уже проснулся, увидел пять кораблей и зазвонил в колокол. Но слишком поздно. Весь смысл дозорных — заметить корабли, когда те еще в море, а не когда они уже в нескольких ярдах от того, чтобы принести в Думнок огонь, опустошение и смерть.

Я вскочил на пустой корабль, пересек палубу и прыгнул на Улитку.

— Проснись! — крикнул я Ренвальду, который уже открыл глаза, но ничего не соображал. Он со своей командой спал на корме Улитки под навесом из парусины. Ренвальд тупо уставился на нас четверых. — Ты должен отплыть! — прорычал я.

— Господи Иисусе! — произнес Ренвальд, глядя мимо меня в дальний конец пирса, где один из пяти кораблей протаранил стоящее на якоре судно, разбив ему борт. Полетели первые факелы. Два атакующих корабля гребли к центру гавани, к широкому пространству между двумя пирсами, и каждый врезался в лежащие на берегу лодки, там, где причалы соединялись с пристанью, и я увидел, как воины в кольчугах, с копьями и щитами карабкаются на берег, чтобы построить две стены из щитов и перекрыть доступ к пирсам. В городе лаяли собаки, зазвонил церковный колокол, а дозорный на башне все еще продолжал поднимать тревогу.

— Что там еще? — спросил Ренвальд.

— Это Эйнар Белый, — сообщил я ему, — и он приплыл сжечь флот Этельхельма.

— Эйнар? — Ренвальд, похоже, удивился.

— Он норвежец, — объяснил я, — и ему платит король Константин Шотландский.

Я не был в этом уверен, но Эдуард Уэссекский говорил, что Эйнар переметнулся, соблазнившись шотландским золотом, и я не представлял, кто еще мог приплыть в Думнок, чтобы уничтожить флот, идущий на помощь Беббанбургу.

— Отдать концы! — приказал я Ренвальду.

Он обернулся на норвежцев, встающих в стену из щитов поперек причала. Их было, наверное, человек тридцать, вполне достаточно, чтобы оборонять узкий проход. Начиналась заря, и мир из черного становился серым.

— Дай мне свой меч, — велел я Ренвальду.

— Мы не можем с ними сражаться! — потрясенно сказал он.

Мне нужен был меч, чтобы перерезать канаты. Налетчики уже делали это за нас. Группа воинов бежала вдоль пирса, рубя или сбрасывая причальные канаты небольших кораблей. Они хотели вызвать хаос. Они сожгут или разломают большие корабли, предназначенные для помощи Беббанбургу, но также уничтожат торговый и рыболовный флот Думнока. Когда они видели на стоящих у пирса кораблях людей или груз, то прыгали туда в поисках добычи, и я хотел отплыть на Улитке, прежде чем нас заметят.

— Я не хочу с ними сражаться, — прорычал я и бегом помчался туда, где, как я знал, Ренвальд хранит оружие. Я нырнул под навес, оттолкнул двух его людей, схватил длинный меч и выдернул его из кожаных ножен.

— Господин! — крикнул Свитун.

Я обернулся и понял, что два норвежца заметили на Улитке команду и груз в ее недрах. Должно быть, унюхали запах добычи, потому что прыгнули на соседний корабль и уже собирались перемахнуть на наш.

— Нет!

Ренвальд попытался преградить мне путь. Я c силой оттолкнул его, он споткнулся и упал на груз, а я повернулся — как раз когда воин в кольчуге спрыгнул на нашу палубу. У него не было щита, только меч, а бородатое лицо обрамлял шлем с нащечниками, поэтому я видел только его глаза, нетерпеливые и широко распахнутые. Он счел нас легкой добычей. Он видел меч в моей руке, но считал, что я просто старый моряк-сакс, никак не ровня ему, воину с севера, и просто ткнул в меня клинком, решив пронзить живот, а затем рвануть меч в сторону, чтобы мои кишки вывалились на палубу.

Отразить такой выпад проще простого. Меч Ренвальда был старым, ржавым и, вероятно, тупым, но настолько тяжелым, что отбросил меч противника далеко влево, и прежде чем тот смог снова замахнуться, я ударил наглеца по морде рукоятью меча и попал в край шлема, но с достаточной силой, чтобы враг попятился. Северянин все еще пытался восстановить равновесие, когда я глубоко погрузил клинок ему в кишки.

Меч был тупым, но все же острие проткнуло кольчугу, кожаную безрукавку и мочевой пузырь. Враг издал сдавленный крик, мотнулся вперед и замолотил свободной рукой мне по лицу, стараясь выдавить глаза, но я схватил его за бороду и резко дернул к себе, обратив замах против него же, и отступил в сторону, продолжая тянуть за бороду. Норвежец пролетел мимо, вырвав меч из своего живота, ударился ногами о верхний пояс обшивки Улитки и свалился за борт. Послышался всплеск, крик, и всё: кольчуга утянула его на дно.

Второй нападавший был уверен, что увидит, как его напарник вырежет команду жалких саксов, но тот погиб столь стремительно, что у него просто не было шанса помочь. Теперь он хотел отомстить, но даже не подумал напасть на Свитуна, Осви или Сердика, стоявших без оружия на носу Улитки. Вместо этого он с ревом прыгнул на кучу груза и повернулся ко мне. Он увидел невзрачного, седовласого старика с древним ржавым мечом, и, видимо, подумал, что мне просто повезло отбить первую атаку, и он снова прыгнул, на этот раз намерившись снести мне голову широким замахом меча.

Он был молод, сердит и светловолос, с вытатуированными воронами на щеках. А еще он был глупцом, вспыльчивым зеленым глупцом. На борту Улитки находилось десять человек. Он наблюдал, как я с мастерством опытного воина прикончил его товарища, но видел только команду саксов, в то время как он — скандинавский воитель, волк с севера, и проучит нас, как всегда поступали скандинавы с дерзкими саксами. Юнец взмахнул мечом и одновременно прыгнул на меня. Свирепый, мощный замах, смертельный удар, призванный разрубить мне шею, но очевидный, как и простой выпад первого нападавшего. Я видел это уголком глаза, когда повернулся к нему и ощутил радость битвы, осознание, что противник допустил ошибку, уверенность, что еще один смельчак уже готов присесть на скамьи пиршественного зала Вальхаллы, которые я уже и так порядком заполнил. Казалось, время замедлилось, пока ко мне летел его меч. Я увидел, как лицо юнца исказилось от усилия, вложенного в этот удар, а потом просто пригнулся.

Я просто пригнулся, меч просвистел над головой, я снова встал со вздернутым к небу ржавым клинком, а норвежец все еще летел вперед, прямо на старый меч Ренвальда. Острие прошло через подбородок и рот, позади носа и в мозг, пробив верхушку черепа. Он вдруг словно окаменел с пробитой головой, рука внезапно утратила силу, и меч с грохотом упал на палубу. Я отпустил рукоять своего клинка, оттолкнул труп, подхватил отличный меч из рук норвежца и полоснул по кормовому канату, тремя ударами перерубив его, а затем бросил меч Сердику.

— Переруби носовые! — крикнул я. — Оба! Быстро!

Сердик поймал меч и двумя мощными ударами перерубил оба носовых каната, освободив Улитку, и прилив сразу понес нас прочь от пирса. Третий норвежец заметил, что произошло, увидел еще судорожно подергивающееся тело своего товарища, лежащее на нашем грузе с мечом в голове, прыгнул на корабль, к которому мы были пришвартованы, и сердито закричал на нас, но прилив набирал силу, и мы уже находились вне зоны досягаемости.

Мы рисковали сесть на мель. Свитун заметил у умирающего норвежца прекрасные ножны с отделкой серебром и пытался их отстегнуть.