РАМ-РАМ - Николай Еремеев-Высочин

Я боялся, что в вагоне будет душно. Напрасно — как только состав тронулся, с потолка на нас обрушился водопад ледяного воздуха. Он-то и выгнал нас с Лешкой в коридор.

— Какой он все-таки змей! — произнес Кудинов, завершая свой очередной диалог с самим собой. — Я про Эсквайра. И про Ромку.

Я тоже об этом думал. Меня за последние десять лет раз пять расспрашивали на эту тему. И когда я приезжал в Москву, и в Нью-Йорке, и даже когда в Вену ко мне на встречу приезжал лысый колючий генерал из внутренней контрразведки. Весь колючий — с колючими глазами, с колючей усмешкой, с колючими вопросами! Почему Ляхов решил перебраться в Израиль? Обсуждал ли он этот вопрос со мной? Допускаю ли я, что Ромку мог перевербовать Моссад?

— О, боже! — Я и вправду от всего этого устал. Я повысил голос, как бы для невидимого микрофона — а мы встречались в защищенной комнате на какой-то конспиративной вилле. — Записываю для архива свои реплики! В то, что Ляхова завербовал Моссад, я не верю! Иудей он никакой! Сионист еще меньший! За деньги его не купишь! На бабе его поймают — сейчас не 1983-й год, если понравится, попросит фотографию себе на память оставить, а то и просто пошлет. Вершить судьбы мира Ляхов не стремится. В Германии он не бедствовал. Что еще?

Этого всего я хлебнул, а со мной связаться Конторе не так просто! Что же тогда говорить про Кудинова, который каждый день ездит на работу в Лес?

— Гад! — резюмировал я. — Сколько крови нашей попил, и всего лишь для отвода глаз.

— Я надеюсь, что и нас Эсквайр так же прикрывает, — попытался найти в этом хорошую сторону Лешка. — Тебя в первую очередь!

— Надеюсь.

Меня сейчас волновало не это. Со вчерашнего вечера, с того самого момента, как мы решили продолжить расследование, я все время задавал себе один вопрос.

— Слушай, а что мы будем делать, если наткнемся на тех пакистанцев? У нас ни оружия, ничего!

— У нас есть мозги! А на другой случай… Ты же занимался каратэ? Какой самый действенный прием?

— Какой?

— Стометровка!

Я надеялся, что Лешка шутит. Вдвоем мы, конечно, чего-то стоили. Но против стволов?

Стоять в коридоре было неудобно — через нас постоянно проходили люди, — и мы вернулись в купе. Кудинов открыл местную газету на английском языке, а я приткнулся головой в дальний угол, до которого не долетал арктический циклон из вентиляционной трубы и заснул.

Мы с Лешкой пробирались по бесконечному лабиринту Амберской крепости. Дворики, заполненные туристами, давно остались позади. Мы, как тогда с Машей, ныряли с яркого солнца в густую тень плавно поднимающихся переходов. Весь наш путь был чередой контрастов: свет-мрак, свет-мрак.

Мужская фигура преградила нам путь при выходе в очередной двор. Солнце светило сзади, так что это был только силуэт с размытыми, призрачными контурами. Мы оглянулись — в противоположном, освещенном, конце, откуда мы только что пришли, тоже возникла фигура и встала, выжидающе сложив на груди руки. Мы оказались в ловушке.

Мы с Лешкой стояли так, не зная, что делать — оружия у нас не было. А наши преследователи просто ждали: нам некуда было деться.

Я проснулся — Кудинов тряс меня за плечо.

— Товарищ, вы нам мешаете! — с улыбкой произнес он, указывая кивком на стол, за которым отец семейства играл в нарды со своими маленькими сыновьями.

Я помотал головой, стряхивая свой кошмар.

— Я кричал?

— Если ты хочешь точного определения, я бы выразился так: «стонал и скрежетал зубами», — уточнил мой друг, отрываясь от газеты.

Гладко выбритый, в белой выглаженной рубашке с короткими рукавами, ногти аккуратно подстрижены, пахнет дорогим одеколоном — но лишь чуть-чуть, одним намеком. Идеальный джентльмен! А тут рядом с ним мычит во сне испуганное животное!

— Простите, страшный сон! — по-английски сказал я соседям по купе.

— Ничего страшного, — вежливо отозвался мужчина.

Мальчики по очереди с боязливым интересом стрельнули в меня глазами. Женщина — она сидела прямо против меня — сохраняла совершенно беспристрастный вид. Молилась, медитировала?

У меня было странное, тягостное чувство. Такое же, наверное, испытывает двухлетний бычок, которого скоро повезут на бойню. Он не знает, что с ним будет — ничто в его недолгом опыте ему этого не подсказывает, — но предчувствует нечто ужасное. Я, по-моему, как-то говорил об этом: мы еще с Ритой наблюдали такую сцену на ранчо под городом Одесса в штате Техас. Я не ревел в предсмертной тоске, не бился боком о перекладину загона, не пытался залезть на спину товарища, но ощущение у меня было примерно такое же.

Те, кто интересуются психологией и что-то успели прочесть на эту тему у юнгианцев, знают, для чего в первую очередь служат сны. Наше индивидуальное бессознательное, которое связано с коллективным бессознательным, а через него подключено к общей информационной базе всего сущего, узнает об опасности намного раньше, чем ее просчитывает разум. Оно, индивидуальное бессознательное, не может включить сирену или хотя бы замигать сигнальной лампочкой. Его единственный инструмент — сон или другое пограничное состояние.

Это послание, в отличие от многих других, метафоричных, запутанных, которые нужно специально расшифровывать, было кристально ясным: «Парень, ты, должно быть, окончательно потерял голову, если с голыми руками лезешь в волчье логово!»

2

Тогда с Машей и Барат Сыркаром мы пилили по шоссе Джайпур-Агра часов шесть. На поезде это расстояние мы покрыли за три с половиной.

Моя главная причина для беспокойства была снята уже где-то на середине пути. Хотя, когда у меня в кармане зашевелился мой серебристый, израильский, Сименс, я не был уверен, кто именно это звонит. Чтобы не кричать в купе, я вышел в коридор и закрыл дверь.

— Юра! — Это была Маша. — Я на месте.

Я облегченно вздохнул.

— Ну, замечательно!

— Вилла большая, просторная, во дворе гамак в тени. Просто рай!

— Я рад!

Я почему-то не знал теперь, как мне с Машей разговаривать. Она это почувствовала или, может быть, сейчас, когда визуальный контакт был заменен на поток электричества в эфире, характер наших отношений перестал быть понятен и для нее.

— Ты когда приедешь? — спросила она.

— Наверное, завтра.

— Сегодня не получится?

— Вряд ли. Скорее всего, завтра.

— Ты позвони мне сразу, чтобы я не волновалась.

Сразу после чего, интересно?

— Конечно! — впустую пообещал я.

Ее этот ответ удовлетворил.

— Если что, я, наверное, все равно долго не лягу спать. Сейчас хочу прилечь, так что потом не засну.

Если что? Если я, несмотря ни на что, приеду сегодня?

— В гамаке?

— Что?

— В гамаке ляжешь?

— А, не знаю! Хотя это идея!

Маша помолчала, молчал и я. Это был странный разговор. Я почему-то вспомнил свой сон.

— Ну, ладно, take care! — сказала Маша.

Я сразу понял, почему последние слова она произнесла по-английски. Сказать по-русски «береги себя» было бы, если бы нас кто-то подслушивал, странным. А по-английски это значит ровно то же самое, только это — обычная фраза при расставании.

— Которая из двух? — полюбопытствовал, отгибая газетный лист, Кудинов. — Или из трех, четырех, пяти — не знаю!

— Это была Маша. С ней все в порядке!

Кудинов внова уткнулся в газету.

— Приедем, сразу зайдем в интернет-кафе!

Я понял, что он имеет в виду: нужно было срочно сообщить Эсквайру о предложении Деби.

Мы оставили вещи в камере хранения на вокзале. Интернет-кафе, как и везде в центре индийских городов, нашлось в двух шагах. В моем македонском почтовом ящике новых сообщений не было. Я с благодарностью вспомнил благородных лесных разбойников — наладонник с программой для криптования снова лежал в кармашке моей брезентовой сумки через плечо. Послать сообщение для Эсквайра заняло минут двадцать. Надеюсь, это не было пустой тратой времени.

Чтобы исключить слежку, мы с Лешкой разделились. Он на «тук-туке» укатил к роскошному индуистскому храму из белого мрамора, который подарил этому, в сущности, преимущественно мусульманско-сикхскому городу промышленник-миллиардер Бирла. Там Кудинов проверится и наймет для дальнейшего передвижения кого-нибудь другого. А я взял велорикшу и приказал доставить себя к Городскому дворцу. Мы договорились, что Лешка в соломенной шляпе и темных очках, с фотоаппаратом на плече и с путеводителем в руке — таков, по нашему мнению, был типовой портрет западного туриста — подстрахует меня с улицы.

Лешка посмотрел на часы. Он купил себе такой же пластмассовый Касио, какой подарил мне, а я, в свою очередь, — правда, без формального подтверждения о своем намерении — одному из народных мстителей.

— Четыре семнадцать мне кажется хорошим временем для начала операции, — сказал на прощание Кудинов. Он обожал такие вещи.