Переходы - Алекс Ландрагин

Она решила отклонить мое приглашение, а взамен предлагала остаться в Париже и вести в мое отсутствие мои дела. Толком читать и писать она так и не выучилась, тем не менее все эти годы с неизменной сноровкой управляла моим состоянием. Впоследствии я узнала, что письма она диктовала Люсьену.

После десяти лет изгнания бывшим коммунарам была дарована амнистия. Я получила право вернуться во Францию. Но слишком близко я была к Оаити, чтобы упустить такую возможность, а потому вновь написала к Матильде, убеждая ее ко мне присоединиться. Она снова ответила отказом. В результате я одна отправилась в путь из Нумеи, сперва в Сидней, потом в Окленд, а там наконец села на судно до конечной точки.

Проведя, по велению короля, неделю в добровольном заключении, я поняла, что не могу больше находиться в стенах отеля «Шиповник». Утром следующего воскресенья, третьего апреля тысяча восемьсот восемьдесят первого года, я наконец-то набралась храбрости нарушить королевский приказ. Зная, что до миссии от поселения можно дойти пешком, я решила для себя, что схожу туда. Из «Шиповника» вышла в час, когда, как я знала, все были в церкви, воспользовалась черным ходом отеля. Вскоре я уже шагала по неухоженным полям, где тут и там росли кокосовые и хлебные пальмы, бродили козы, свиньи, порой — коровы. Я добралась до приземистого кирпичного здания, которое явно было тюрьмой. Окон в нем было мало, изнутри долетали горестные стенания. После этого мне встретилась деревянная церквушка — из нее доносился голос священника, а ответный распев паствы звучал так мелодично и умилительно, что я остановилась послушать и не сдержала слез.

Вскоре я миновала ворота миссии, огляделась. Построена она была в точности там, где раньше находилось кладбище — столетие назад здесь хоронили наших мудрецов. В те времена я ступала на эту священную землю считаные разы, и то только по приглашению Фету, для проведения какого-нибудь обряда. Самые священные и тайные ритуалы проходили именно здесь, под покровом густого леса. Там, где раньше росли деревья, теперь стояли в четыре ряда двухкомнатные хижины с незастекленными окнами. В центре деревни, где я не увидела ни души, кроме разве что нескольких собак, сидевших в тени, находилась рощица из высоких хлебных деревьев, росших вокруг колокольни.

Я подошла к ближайшей хижине. Стены из бамбука, крыша из листьев пандана. Заглянула в незастекленное окно. В первый миг глаза, привыкшие к сиянию солнца, увидели лишь темноту. Я подняла вуаль, чтобы лучше видеть, в лицо ударила волна душного жара. Пол в хижине был земляной, на нем лежали соломенные циновки. Места, где обитатели хижины спали ночью, были отгорожены полотнищами тапы. Я заглянула в несколько хижин и наконец через одно из окон вдохнула зловоние, в котором узнала запах давно не мытого тела. Когда глаза привыкли к мраку, я заметила в углу какое-то шевеление, очерк тела, лежавшего на боку, ко мне спиной, под отрезом ткани на полу. Я перешагнула порог, вошла в хижину. Приблизилась к телу, склонилась над ним. То был глубокий старик. Лица я не видела, но поскольку он не шевелился, решила, что он спит. Я могла разглядеть лишь его конечности, торчавшие из-под ткани. Я осторожно приподняла ткань, и моим глазам предстали все признаки телесного разложения — иссохшие мышцы, распухшие суставы, кожа, покрытая язвами. Казалось, старик уже на пороге смерти. Я услышала, как он что-то шепчет. Разобрать не удавалось, поэтому я нагнулась ниже и поняла, что он повторяет, будто заклинание, одни и те же слова:

— Радуюсь тебе, дух, и прошу проводить меня в мир духов.

— Я не дух, — ответила я на островном языке, не в состоянии понять, со мной он говорит или с неким воображаемым созданием. — Я существо из этого мира.

Старик моргнул, открыл глаза. Белки глаз пожелтели, а зрачки, некогда карие, словно затянулись серой пленкой.

— Я тебя не вижу, — произнес он, помолчав. Я поняла, что он слеп. — Но слышать — слышу и знаю, что ты дух.

— И все же у меня, как и у тебя, есть тело. — В доказательство я взяла его руку в свою.

— Значит, ты дух под личиной. Принял телесный облик, но ты не из этого мира.

— Зачем ты винишь меня в обмане?

Потому что ты говоришь на языке предков.

Умирающий признал в моих устах выговор своей юности.

— Верно, — согласилась я. — Я говорю на языке твоих предков.

— Откуда ты? — спросил он.

Я тщательно обдумала ответ. И правда — откуда я?

— Из мира духов, — произнесла я в конце концов. — Как ты и сказал.

— Ха! — Он чуть слышно усмехнулся. — Я так и знал. Я в таких вещах не ошибаюсь. — Старик закашлялся. Когда кашель его отпустил, он прошептал даже тише прежнего — так тихо, что пришлось поднять вуаль и поднести ухо к самым его губам. Он повторил вопрос: — И ты здесь, чтобы за нас отомстить?

— За кого отомстить?

— За мой народ — твой народ. Людей альбатроса.

— Отомстить чужакам? — Я думала, что именно такой ответ он и хочет услышать. — Да, — сказала я, пожимая ему руку. — Да, я здесь за этим.

— Как тебя зовут? — спросил он.

Я помолчала.

— Меня зовут Алула.

Глаза старика распахнулись от изумления, рот растянулся в изумленной улыбке.

— Так ты вернулась! — воскликнул он, ожив от такой новости. — Значит, Фету был прав!

— Безусловно, — ответила я, и глаза наполнились слезами. — А как зовут тебя?

— Меня зовут Короли.

— Короли, сын Нани?

— Да, так звали мою мать.

Эту руку мне один раз довелось держать прежде, когда этот изможденный старик был новорожденным, девяносто лет тому назад.

Тут нас прервали колокола с башни неподалеку, а вскоре по всей миссии зазвучал смех выпущенных на волю детей — прихожане высыпали из церкви. Служба закончилась.

— Уходи, — прошипел Короли. — Быстро уходи. И чтобы никто тебя не видел. Тут вокруг враги.

— Мне еще нужно с тобой поговорить.

— Да-да, — ответил он, — поговорим, но не сейчас. Возвращайся вечером, после, по темноте. Я тебя буду ждать. Тогда и поговорим. А теперь ступай, пока не поздно, и главное — чтобы тебя не заметили.

Пока я выходила из миссии и шагала обратно в направлении Луисвиля, все прохожие таращились на меня так, будто в жизни не видели ничего подобного. Все они, за исключением священника в черной сутане, были одеты одинаково: женщины в белых муслиновых туниках, мужчины — в белых муслиновых рубахах и штанах.

Остаток дня я мерила шагами свою комнату в «Шиповнике». А потом — давно спустилась темнота —