Смешенье - Нил Стивенсон

– Итак, вас не заботит участь моего гипотетического учёного, затерявшегося в вашей машине познания. Однако, доктор Лейбниц, многие ли, оказавшись среди книг на неведомых языках, повторили бы ваш подвиг?

– Вопрос более чем просто риторический. Ситуация более чем просто умозрительная. Всякий человек, родившийся в мир, подобен дитяти, получившему ключ от бескрайнего хранилища книг, напит санных знаками более или менее вразумительными. Поначалу мы ничего не знаем об этой библиотеке, кроме того, что в ней есть неведомая нам упорядоченность. Мы ощущаем некое благоухание, некий дух, напоминающий, что всё вокруг – творение нашего Отца. Чувство это помогает в одном – когда мы отчаиваемся, напоминает, что внутренняя логика есть и понятое однажды может быть понято вновь.

– Что, если понять эту логику может лишь разум, равный Божьему? Если получить искомое мы можем, лишь разложив на сомножители двадцатизначные числа?

– Давайте постигать, что можем, расширять свои возможности при помощи машин и довольствоваться тем, что получили, – отвечал Лейбниц. – Это даст нам занятие на какое-то время. Мы не можем выполнить все нужные вычисления, не обратив каждый атом Вселенной в винтик арифметической машины, а тогда это был бы Бог…

– Сдаётся, вы приближаетесь к речам, за которые вас в пору сжечь на костре, я же тем временем превращаюсь в ледышку. Есть ли здесь место, где можно отыскать среднее между этими двумя крайностями?

По поручению доктора к конюшне пристроили сарайчик, где он держал самые нужные книги и документы. В одном углу стояла печь, размерами и формой напоминающая вавилонскую башню. Когда они вошли, она едва теплилась, но Лейбниц открыл какие-то дверцы, затолкал внутрь полтонны дров и снова их закрыл. В следующий миг у обоих учёных заложило уши, поскольку чугунная башня начала высасывать из помещения воздух. Она зловеще сипела и рокотала, а Лейбниц и Фатио до конца разговора отступали прочь, силясь отыскать расстояние, на котором (перефразируя Фатио) опасность сгореть заживо не превышала бы опасность замёрзнуть до смерти. Зона эта оказалась на удивление узкой. Покуда Лейбниц возился с печкой, перешедшей от рева к потусторонним завываниям, Фатио отступил на шаг и скользнул взглядом по листу бумаги – верхнему в стопке, заложенной в книгу. Сверху видны были несколько строк, написанных печатными буквами почерком Лейбница.

ДОКТОР

ПОСЛЕДНИЕ СОБЫТИЯ В ОСОБНЯКЕ АРКАШОНОВ

БЫЛИ НАСТОЛЬКО ДРАМАТИЧНЫ ЧТО ВЫ НАВЕРНЯКА

СЛЫШАЛИ О НИХ ИЗ САМЫХ РАЗНЫХ ИСТОЧНИКОВ

ТЕМ НЕ МЕНЕЕ МОЯ ВЕРСИЯ ТАКОВА…

Остальной текст скрывала закрытая книга в дорогом красном переплёте с тиснёнными золотом латинскими буквами и китайскими иероглифами.

– Как насчёт чая? – спросил Фатио, приметивший чайник на одной из ступенек раскалённого зиккурата. Лейбниц, загораживаясь локтем, подобрался ближе, схватил кочергу, сделал фехтовальный выпад и подцепил чайник, чтобы проверить, есть ли внутри вода. Фатио тем временем отогнул верхний лист и увидел письмо, написанное на другой бумаге другим почерком – Элизиным!

Г.В. Лейбницу от Элизы, невесты.

Вам, разумеется, хочется знать всё о моём подвенечном платье. Корсаж был из турецкого муара, расшитого тысячами мелких жемчужин из Бандар-Конго, что на берегу Персидского залива….

Лейбниц порылся в ящике стола и достал чёрный брусок размером примерно с фолиант. Сверху был оттиснут большой китайский иероглиф. Доктор отломил от бруска уголок и объяснил:

– Это караванный чай. В отличие от голландского и английского, который везут россыпью на кораблях, его доставляют сушей через Россию. Он состоит из миллионов спрессованных сухих листьев.

Слова не произвели на Фатио ожидаемого впечатления, и Лейбниц решил зайти с другой стороны.

– Гюйгенс в недавнем письме упоминал о вашем приезде из Лондона.

– Мы с мистером Ньютоном весь март читали «Трактат о свете» Гюйгенса и так увлеклись, что решили в этом году разделить силы: Я отправился к Гюйгенсу…

– А Ньютон остался заниматься своей алхимией.

– Алхимией, теологией, философией – называйте, как хотите, – холодно ответил Фатио. – Он близок к достижению, перед которым померкнут «Начала».

– Полагаю, это никак не связано с золотом? – спросил Лейбниц.

Фатио, обычно отзывавшийся по-птичьему быстро, помедлил несколько мгновений.

– Ваш вопрос довольно расплывчат. Золото важно для алхимиков, как кометы – для астрономов. Однако недалёкие люди полагают, будто алхимики интересуются им в том же смысле, что и банкиры.

– Верно. Хотя в наших краях живёт один банкир, который ценит золото и в денежном, и в алхимическом смысле. – Лейбниц, до сего момента являвший собой воплощённое благодушие, внезапно сник, как будто вспомнил о чём-то грустном, и покосился на книгу в красном кожаном переплёте. Тема разговора подействовала на него как пригоршня земли – на огонь. И снова Фатио ответил не сразу – он внимательно изучал Лейбница.

– Кажется, я знаю, о ком вы говорите, – сказал Фатио наконец.

– Поразительно! – заметил Лейбниц. – Возможно, вы слышали те же истории, что и я. Весь конфликт, как мне представляется, происходит из убеждения, будто существует некий образчик золота – где именно, никто не знает, – обладающего некими свойствами, ставящими его для алхимиков много выше обычного. Меня удивляет, что банкир верит в такую нелепицу.

– Не повторяйте распространённую ошибку, утверждая, будто всё золото одинаково.

– Мне казалось, уж это натурфилософия доказала!.

– Многие возразят, что она доказала как раз обратное!

– Возможно, вы прочли в Лондоне или Париже что-то, чего я ещё не видел.

– Вообще-то, доктор, я имел в виду Исааковы «Начала».

– Я их читал, – сухо заметил Лейбниц, – и не припомню, чтобы там было про золото.

– И всё же вполне ясно, что две планеты одного размера и состава будут описывать разные небесные траектории в зависимости от расстояния до Солнца.

– Конечно – по закону обратных квадратов.

– Поскольку сами планеты во всём одинаковы, различие траекторий не объяснить, не включив в число наблюдаемых признаков их положение относительно Солнца.

– Господин Фатио, краеугольный камень моей философии – тождество неотличимого. Если А ничем не отличается от Б, значит, А и Б – один и тот же предмет. В описанном вами случае две планеты неразличимы, а следовательно, должны быть идентичны. Поскольку они очевидно не идентичны, так как имеют разные траектории, следовательно, должны иметь какое-то отличие. Ньютон различает их, приписывая им различное положение в пространстве и затем предполагая, что пространство пронизано некоей таинственной сущностью, ответственной за обратноквадратичную силу. Таким образом он различает их, апеллируя к неким загадочным внешним свойствам пространства…

– Вы говорите как Гюйгенс! – с внезапной досадой воскликнул Фатио. – С тем же успехом я мог бы не покидать Гаагу.

– Простите, если наша с Гюйгенсом привычка соглашаться вас огорчает.

– Можете соглашаться друг с другом сколько угодно. Но почему вы не соглашаетесь с Исааком? Неужто вы не видите величия его свершений?

– Всякий разумный человек может их увидеть, – отвечал Лейбниц. – Почти все так ими ослеплены, что не замечают изъянов. Лишь немногие из нас на это способны.

– Придираться очень легко.

– Вообще-то довольно трудно, поскольку ведёт к таким вот спорам.

– Если только вы не предложите теорию, которая исправит якобы найденные изъяны, вам следует умерить свои нападки.

– Я всё ещё развиваю мою теорию, господин Фатио, и может пройти долгое время, прежде, чем её удастся проверить на опыте.

– Какая мыслимая теория сумеет объяснить различие между двумя планетами безотносительно их положения в абсолютном пространстве?

Разговор привёл к инциденту на снегу. Доктор Лейбниц под опасливым взглядом Фатио слепил руками снежок.

– Не бойтесь, господин Фатио, я не собираюсь его в вас бросать. Было бы очень любезно с вашей стороны сделать ещё два размером примерно с дыню, как можно более одинаковых.

Фатио с неохотой присел на корточки и начал качать два одинаковых снежных кома, останавливаясь через каждые два шага, чтобы их подровнять.

– Они настолько неразличимы, насколько их можно было сделать в таких условиях – то есть замёрзшими руками и в сумерках, – крикнул он Лейбницу, который на вержение камня от него боролся со снежным комом больше своего веса. Не получив ответа, Фатио пробормотал: – Если не возражаете, я пошёл бы согреть руки – пальцы совсем не гнутся.