Красный тайфун (СИ) - Влад Савин

— Ты надолго? — первые слова после поцелуя.

— Еще не знаю. Приказ, прибыть с докладом — сейчас в наркомат, отметиться и получить указания. Машина внизу ждет.

Я рассчитывал освободиться быстро — забыв про обычный режим работы учреждений в сталинские времена. Поскольку сам Иосиф Виссарионович любил засиживаться допоздна, то и наркомы, и начальники управлений, и Чины рангом ниже, все пребывали на своих местах до полуночи. Так что мне повезло попасть «на ковер» к самому Кузнецову. Сначала мы обсуждали военные события на Тихом океане — отрадно было отметить, что наш предварительный план разгрома превосходящих сил японского флота, опирающийся на авиацию берегового базирования и подводные лодки, в целом удался. Но было заметно, что эта тема лишь прелюдия к чему‑то иному. И вот, Николай Герасимович выдал:

— А все же, товарищ Лазарев, вы больше вольным корсаром остались, а не адмиралом советского ВМФ. Ваш приказ о захвате аэродромов на Хоккайдо, еще до подписания Акта капитуляции, он ведь всем полученным инструкциям противоречил! Вы понимаете, чем рисковали? Что реально могли сорвать всю процедуру, затянуть войну, да еще выставить нас в неприглядном положении перед союзниками? Если бы японцы оказали серьезное сопротивление, и уже на территории Метрополии начались бы бои.

Ну да, было такое. А как иначе, если по всем расчетам, для нашего «воздушного парада» над Токио, у бомберов дальности с нашей территории хватало, а Ла-11 долететь и вернуться не могли никак? Но была уже «репетиция» на островах Цусима (по образу и подобию посадочных маньчжурских десантов 1945 года иной истории), показавшая, что большого желания сражаться у самураев уже не было, оружие клали безоговорочно, тысячный гарнизон перед ротой нашей десантуры. И над Хоккайдо — высадке предшествовали полеты нашей авиации над островом, причем не стреляли и не бомбили, ну если только японцы не поднимали истребителей и не пытались вести зенитный огонь, тогда расправа следовала быстрая и беспощадная. Так что никто не стрелял, когда транспортники с десантом шли над японской территорией, в сопровождении истребителей — как правило на японских аэродромах Метрополии не было сильного гарнизона сухопутных войск, ну а тыловики даже при численном превосходстве, нашей гвардейской десантуре не противники. Ну а если какая‑то японская часть попробует вмешаться, совершив марш к месту высадки, то бомбардировщики тоже были готовы нанести удар и этого безобразия не допустить. Так что любое сопротивление было бы подавлено с предельной решительностью — а в портах Южного Сахалина уже был собран десантный тоннаж, и войска 16й армии были готовы поддержать. Да, на Хоккайдо, по уточненным разведданным, находилось целых 23 дивизии японской армии — но это в массе были резервисты, плохо обученные и вооруженные, не имеющие боевого опыта. Реальную опасность представляла 5я танковая дивизия, куда помимо устаревшего металлолома входил батальон «тигров» и какое‑то количество «кошкоподобных» местного производства «Чи — Ри», «Чи — Ну» — так место ее дислокации было установлено, и Раков выделил специально на нее дивизию штурмовиков и два бомбардировочных полка — но самураи вели себя смирно и вмешаться даже не пытались. Проблемы были лишь с обеспечением горючим — японский бензин не подходил из‑за низкого октанового числа — пришлось ТБ-3 задействовать как танкеры. И никакой оккупации, товарищ нарком, лишь разоружение японских войск, согласно процедуре — ну а что чуть раньше начали, так это частности. Американцы тоже ведь аэродромы в Токио захватили еще до подписания? Ну а после, мы честно собирались уйти, но с эвакуацией японского военного имущества, теперь наших трофеев, задержались. В большинстве, барахло конечно — но кое‑что из наземного и берегового оборудования нам точно лишним не будет! Также, тридцать танков «тигр», сдались без единого выстрела, может после китайским товарищам пригодятся — или же, по пятьдесят пять тонн высококачественного металлолома каждый. Новые истребители Ки-84 и Ки-100 тоже вполне на уровне — в общем, в настоящий момент должна уже завершиться эвакуация всего этого барахла из порта Хакодате.

— У вас в предках хохлов не было? — усмехнулся Кузнецов — знаете, как товарищ Сталин вашу хоккайдскую эпопею назвал? Великий поход хомяка и жабы! А отдельные американские писаки уже сравнивают с деяниями своего генерала Хаули — с восхищением, притом! Вспоминая что оный генерал во Франции верховной власти все же не имел. Знаю, что «исключительно имущество японской армии и флота, а также предприятий, работающих на войну» — вот только у японцев сейчас мобилизовано было практически все! И что имущество сдавалось на баланс Тихоокеанского флота — кстати, а станки токарные и прочие, нам зачем? Помнится мне, было в докладе, о чрезвычайно низком качестве японского станкостроения?

— Дареному коню в зубы не смотрят — отвечаю я — и лучше такие станки, чем никаких. А не нужны будут, в металлолом сдадим. Черт побери, должны же мы, СССР, в этой истории хоть что‑то с Японии поиметь, кроме славы?

— Японцы уже заявили протест.

— Хоть два — говорю — их мнение сейчас кого‑то интересует? Если не вышло Народной Японии — так пусть и не пищат! Все равно ведь лет через пять под америкосов лягут. Эх, надеюсь что с их флота нам еще что‑то перепадет при разделе — там у них еще один линкор остался, пара крейсеров, и что‑то по мелочи.

— Михаил Петрович, вы понимаете, что все на волоске висело? — резко спрашивает Кузнецов — и что товарищ Сталин сказал, подумав, «товарищ Лазарев у нас корсар, привык самостоятельно все решать — может, когда флот будет где‑нибудь у берегов Индии выполнять боевую задачу, такие люди во главе нам будут очень нужны. Значит, вы, товарищ Кузнецов, ему не до конца условия разъяснили, нарушать которые нельзя». И выходит, оказался я виноватым, перед товарищем Сталиным, за ваши хоккайдские подвиги. Я понимаю, что вы привыкли, в автономном плавании — и в этом конкретном деле оказались, «победителя не судят». Но впредь настоятельно вас прошу, о своей самодеятельности как минимум уведомлять вышестоящие штабы, чтобы мы были наготове!

— Слово даю — отвечаю я — но чтоб точнее понять. Ради интересов СССР — что не запрещено, то разрешено. Против этого возражений нет?

— Пусть будет так — сказал Николай Герасимович. И буркнул под нос — буду впредь иметь в виду, как подводников н адмиральство ставить. С летчиками как‑то легче, в плане согласования.

— Если уж про авиацию, то заслуга генерал — майора Ракова в нашей Победе нисколько не меньше, чем моя — напоминяю я, пользуясь случаем — ну а Хоккайдскую операцию он разрабатывал по моему прямому приказу. Так что будет несправедливо, если он окажется обойденным. По справедливости, на второго Героя заслужил.

— Товарищ Сталин из ваших списков никого не вычеркивал — ответил Кузнецов — кстати, вам там значится, орден «Победа». Да, а отчего вы не по форме одеты, без катаны? Верховный с пониманием отнесся, пусть наградное оружие будет таким, чтоб сразу видно было, кому за победу именно над самураями. Так же как вы — танкисту, морскую награду.

Ну да, было — подписал я командиру танко — самоходного полка (или бригады?), представление на орден Нахимова 2й степени. Во — первых, поскольку участвовал в морском сражении, как ни крути, во — вторых, ради содружества между флотскими и сухопутными, не хватало еще нам как японцам меж собой собачиться. Что до катаны, так она по уставу, при полном параде будет положена, а не при повседневном мундире.

— На вручение наград не забудьте, Михаил Петрович. А то другие товарищи с Дальнего Востока, и сухопутные тоже, будут с саблями — меня тут просветили, что катана, это скорее сабля, чем меч? — ну а вам без оружия будет просто неудобно! Правда, тогда на будущее, придется вам и строевой Устав выучить, в каких случаях полагается «сабли наголо», и как при этом надлежит ее держать.

В общем, домой я вернулся далеко за полночь — хорошо, что мне по чину служебная машина положена. Завтра снова в наркомат — трудов там хватит и в мирное время. Но это будет завтра, а пока, до утра можно о них забыть! Анюта наверное, спит уже? С декабря прошлого года не виделись — девять месяцев уже прошло!

Аня не ложилась, все меня ждала! У накрытого по — праздничному стола, в нарядном платье — в том самом, что в Северодвинске была на Новый год, когда мы танцевали, сначала одни в пустом зале, а затем пошли ко всем нашим, собравшимся у елки. Волосы убраны в прическу — ну зачем, мне больше нравится, когда ты их просто распускаешь по плечам? А глаза сияют такой радостью!

— Ну, здравствуй, мой Адмирал! Сто часов вдвоем?

Песня из будущего, которую Валька «Скунс» спел нам когда‑то под гитару. Жалко что еще нет ее на пластинке. Сто часов (надеюсь и больше) после десяти месяцев разлуки. Я ведь отбыл сразу как наш сын родился — который сейчас в кроватке спит. Мой сын, мое продолжение в этом мире — в отличие от мира того, начала двадцать первого века. Так хорошо все, что вполне понимаю сейчас толстовского героя, которому от счастья застрелиться хотелось — нет, гость из моего сна, не дождешься, я еще до девяносто первого тут доживу, как мы с мужиками поклялись, чтоб жил Советский Союз! Единственное чего я боюсь — если окажется, что все вокруг игра воображения, и развеется сейчас как дым, тьфу ты, это уже субьективный идеализм получается, насколько я курс марксистско — ленинской философии помню, сдавал я его еще в училище, как раз девяносто первый был год, весна! Нету тебя, рогатый, ты всего лишь сон, это ты — игра моего воображения! А этот мир — самый что ни на есть реальный, если я в нем!