Журавли и карлики - Леонид Юзефович

– А Руцкой ваш, – сделал он неожиданный зигзаг, – когда был в плену у душманов, его ЦРУ завербовало. Он там как сыр в масле катался. Сейчас должок отрабатывает.

Вдруг одна женщина в крик принялась рассказывать, как американцы ночью ходят по больничным моргам, их туда за доллары пускают, а они подкарауливают свежих покойников, вырезают у них органы на пересадку и увозят в Америку. Ей соседка рассказывала, у ее знакомой зять разбился на машине, они с дочерью пришли в морг, он лежит мертвый, с закрытыми глазами. Дочь начала его целовать, чувствует, под веками пусто, глаз нет.

Ее успокаивали:

– Перестаньте, ну что вы в самом-то деле!

– Вырезали – и в морозильник для пересадки, – сыпала она как из пулемета. – Вместо глаз вата натолкана!

Шубин решил, что пора уходить. Когда с балкона стали зачитывать телеграммы, поступившие в адрес Верховного Совета с поддержкой его позиции, он без помех миновал кольцо оцепления и вышел к американскому посольству. В обратном направлении всех пропускали свободно. Вдогонку неслись взрывы апплодисментов, которыми площадь встречала каждую приветственную телеграмму. Если она поступала из-за рубежа, ликовали громче.

К концу недели ясно стало, что без крови не обойдется. В частной школе занятия отменили, но в государственной уроки шли обычным порядком, физкультура в том числе. Лишь физик в ультимативной форме объявил директору, что в сложившейся обстановке берет отпуск за свой счет. Сторонники Ельцина собирались у Моссовета, Шубин счел долгом побывать и там.

Вечером 2 октября он сказал жене, что выйдет прогуляться и купить сигарет, но сразу пошел на трамвай. Возле кинотеатра «Прага» пересел на троллейбус, доехал до Никитских Ворот, а оттуда переулками двинулся в сторону Тверской. Темнело по-осеннему рано. Была суббота, но центр города поразил его тишиной и безлюдьем.

Возле бывшей Советской площади во всю ширину проезжей части улицу перегораживала баррикада. Те, что он видел у Белого дома три дня назад, не выдерживали с ней никакого сравнения. Казалось, ее сначала начертили на ватмане, а потом уже воплотили в железе и камне. Мусорные контейнеры и бетонные плиты стояли стеной в два человеческих роста. Без строительной техники тут явно не обошлось. Не верилось, что какие-то добровольцы вручную и по собственной инициативе могли соорудить эту громадину на ближних подступах к Кремлю.

Перед баррикадой шел митинг, сквозь него пробирались редкие прохожие. Соседние магазины были закрыты. На тротуаре горел костер, группа веселых парней и девушек скандировала: «Ель-цин! Ель-цин!» Двое пожилых евреев держали плакат «Одесса с вами!». Здесь же строем стояли члены общества «Память» в черных шинелях, под стягом с изображением архангела Михаила, архистратига небесного воинства. Одесситы опасливо косились на них, но не уходили.

Ораторы выступали с помоста из разборных деревянных щитов. Усатый мужик рассказал в мегафон кавказскую басню про барана, который разжирел, наслушался, как люди его хвалят, и вообразил себя способным победить тигра. Имелся в виду Хасбулатов. Тетка в строительной каске продекламировала вирши про Руцкого. Шубин слушал вполуха и лишь по засевшим в памяти рифмам сумел реконструировать последние строки этой нескладухи. В финале повествовалось, как незадачливый вице-президент куда-то прыгнул раз, прыгнул другой, хотел прыгнуть «еще пуще», но «увяз в сортирной гуще».

Насладившись аплодисментами, поэтесса передала мегафон другой женщине, постарше. Та сразу закричала:

– Где армия? Почему медлит армия? Мы требуем ответа!

В следующий момент Шубин ее узнал. Она была в том возрасте, когда за десять лет люди меняются не слишком сильно.

Он тогда работал в своем институте и для приработка накропал детскую книжку по археологии. Товарищ посоветовал отнести одну главу в журнал «Пионер». В ней рассказывалось, как мальчики Петя и Вася пошли в лес, встретили археологов, копавших неолитическую стоянку, и узнали от них много интересного о жизни первобытных людей. Редакторша, мельком взглянув на верхнюю страницу, через стол брезгливо швырнула рукопись Шубину: «Что это вы мне принесли? Как можно так писать?» «Как?» – не понял он. «Прочтите первую фразу. Вслух», – велела она. Шубин прочел: «Однажды Петя и Вася пошли в лес». Она сказала: «Ходят, носят черт знает что!» Оказалось, писать надо так: «Однажды пионеры Петя и Вася пошли в лес».

Сейчас, обернувшись в сторону Кремля, эта женщина вопрошала в мегафон:

– Борис Николаевич, мы спрашиваем вас, чего вы ждете? Сколько можно терпеть? Почему в Москву до сих пор не введены войска?

Толпа отвечала одобрительным гулом.

«Журавли и карлики», – подумал Шубин, слегка стыдясь собственного цинизма.

«Волшбой своей и чародейской силой входят они в иных людей, – рассказывал Анкудинов княгине Барберини, – и через них бьются меж собой не на живот, а на смерть. Если же тот человек, в ком сидит журавль или карлик, будет царь, король, цесарское или султаново величество, или гетман, курфюрст, дож, дюк великий или простой воевода, то с ним вместе его люди бьются до потери живота с другими людьми и не знают, что ими, бедными, журавль воюет карлика либо карлик журавля».

С другой стороны площади, ближе к Охотному Ряду, виднелась вторая баррикада, не такая монументальная. За ней – темнота, тишина. Фонари горели вполнакала. Движение на Тверской перекрыли, улица была пугающе пустынна. Тревожно белели клочья газет, прилипшие к мокрой мостовой.

Домой он вернулся около десяти. Сын уже спал. Жена выбежала в прихожую с воплем, что у него нет совести, нужно звонить и предупреждать, но быстро угомонилась и вернулась к телефону. Обычно в это время они с тещей обсуждали события минувшего дня.

Раздевшись, Шубин снял с полки «Илиаду» Гомера. Нужное место было заложено фантиком от конфеты, он открыл его и прочел:

Крик таков журавлей раздается под небом высоким,Если, избегнув и зимних бурь, и дождей бесконечных,С криком стадами летят через быстрый поток Океана,Бранью грозя и убийством мужам малорослым пигмеям,С яростью страшной на коих с воздушных высот нападают.

В кухне продолжался телефонный разговор. Теща тревожилась о здоровье жены, жена тревожилась о здоровье тещи. Это могло длиться часами и страшно его раздражало, но сегодня женский голос в соседней комнате звучал как музыка сфер.

45

3 октября Жохов после завтрака ушел в город – забрать у исполнителя второй портрет Билла Клинтона. Первый отправился за океан еще летом, но канцелярия в вашингтонском Белом доме была большая, и вероятность, что эта парсуна попадет к тому же сотруднику, который писал благодарственное письмо за предыдущую, казалась невелика. Исполнитель начал названивать с утра. Ему не на что было опохмелиться, он требовал свой гонорар немедленно, в противном случае угрожая сегодня же загнать президента на Измайловском рынке.

До этого Жохов три дня безвылазно просидел дома. Район Белого дома вплоть до Калининского моста был окружен милицией и ОМОНом, проходы затянуты колючкой вперемешку со спиралью Бруно, проезды перегорожены автоцистернами. Их панельная девятиэтажка находилась на периферии этой карантинной зоны, раньше он ходил домой дворами, но с прошлой недели там тоже стояло оцепление. Без Кати с ее пропиской вернуться домой было нелегко, если вообще возможно, а Катя с дочерью от греха подальше в пятницу переселились к Талочке. Жохов решил, что на худой конец вызвонит ее к себе или сам поедет к ним ночевать, и пошел забирать заказ. Идти было относительно недалеко, на Плющиху, но спешить, как выяснилось, не стоило. Исполнитель не ожидал, что заказчик явится по первому зову, и поднял тревогу заблаговременно. Оправдываясь, он напирал на то, что почти все готово, осталось нанести последние штрихи, хотя Клинтон выглядел так, будто его мокрой мордой ткнули в распоротую перину. Его здоровый румянец смотрелся как диатез. Пока суровый с похмелья мастер придавал ему товарный вид, вдохновляясь принесенной Жоховым банкой пива, из трехпрограммника полились новости одна другой тревожнее по тону и туманнее по содержанию. Ведущие новостных программ то ли сами ничего не понимали, то ли им не велено было говорить.

Уже потом Жохов узнал, что в это время милиция попыталась разогнать митинг оппозиции на Октябрьской площади, но сама была смята и рассеяна. Раздался клич идти на выручку осажденному парламенту. Митингующие, на ходу перестраиваясь в колонну, стекли к реке и вступили на Крымский мост, перегороженный солдатами внутренних войск из дивизии Дзержинского. Они тесным строем стояли там со cвоими щитами римских легионеров, но после короткой схватки бежали под градом камней и кусков развороченного асфальта. По Зубовскому бульвару, усеянному их брошенной амуницией, десятитысячная толпа устремилась к Смоленской площади. Несколько милицейских грузовиков увязли в ее плотном течении, как гусеницы в лавине мигрирующих муравьев, из них вытряхнули водителей, и захваченные машины с опьяневшими от победы волонтерами за рулем ударной группой пошли в голове колонны. Когда Жохов с Плющихи вывернул на Смоленку, они уже таранили цистерны на подступах к Белому дому, сметали стойки ограждений и усаженную ежевичными шипами проволоку Бруно.