Фэнтези-2011 - Сергей Булыга

— Давайте скорее, — сын Молчуна посмотрел на загон и побледнел еще больше. — Пусть он не мучается…

— Хорошо, — Лекарь указал на старую бочку в углу. — Садись. А ты, Молчун, прикажи, чтобы Белка принесла чистой воды. Ведро…

Молчун ушел. Лекарь подошел к его сыну и положил руку на плечо.

— Теперь без него. Ты понимаешь, что с тобой произойдет сейчас?

— Не спрашивайте, старший, прошу. — Парень обнял себя за плечи, его била дрожь, на висках выступил пот.

— Страшно?

— Еще как…

— Можешь отказаться.

— Не могу. Нельзя. Кто-то ведь должен. Должен же?

— Должен, — тихо-тихо ответил Лекарь.

— Значит, я должен. Больше некому…

Вернулся мокрый от дождя Молчун. Поставил ведро.

— Слей мне на руки, — приказал Лекарь, тщательно, не торопясь, вымыл руки. Отряхнул.

Все это было ерундой, все эти упражнения с мытьем рук. Ерунда, но это позволило Лекарю успокоиться. Он достал из своей сумки ланцет, стеклянную трубку со стальной иглой на конце.

— Закати рукав, — сказал Лекарь сыну Молчуна. — Я сейчас приду.

Молчун бросился помогать сыну, суетился, руки тряслись, неловко отступив, он перевернул ведро.

Лекарь открыл загон, вошел внутрь. Тягловый хрипел, выгнувшись дугой, руки дергались, на оскаленных зубах отражался свет факела. И глаза светились синим, предсмертным светом.

— Тише, тише, — прошептал Лекарь, опускаясь на колени перед умирающим. — Сейчас все пройдет. Все пройдет.

Он взял трубку, прижал руку тяглового к земле и ввел иглу во вздувшуюся вену. Подождал, пока трубка наполнится, и выдернул ее, зажав отверстие пальцем. Осторожно переложил трубку в левую руку.

Тягловый замер, он словно почувствовал, что приближается конец его мучений. Он лежал и смотрел на Лекаря, на ланцет в его руке.

— Сейчас ты уснешь, — сказал Лекарь. — Сейчас…

Лезвие легко вошло в шею, скользнуло между позвонков. Одно движение, тягловый замер, и голубые огоньки в его глазах погасли.

— Это не больно, — сказал Лекарь уже не тягловому, а себе. — Это не больно.

Он вышел из загона, отец и сын смотрели молча, пока Лекарь шел к ним. Он тоже молчал. Не говоря ни слова, он положил окровавленный ланцет на сумку, прижал вену в сгибе локтя парня. Игла вошла в вену, Лекарь наклонился, коснулся губами стеклянной трубки и осторожно, одним выдохом, послал кровь тяглового в вену сына Молчуна.

Парень скрипнул зубами.

— Что дальше? — спросил Молчун.

— Нужно вынести труп из загона и…

Молчун с сыном пошли в загон, вынесли тело и положили его на пол возле двери сарая.

— А твоему… — Лекарь зажмурился, но смог заставить себя произнести. — Твоего нового тяглового лучше закрыть там. К утру… К утру ему будет плохо. И кормить его будет лучше через окошко в двери.

Молчун посмотрел на сына, тот стоял неподвижно, уронив руки. По правому предплечью стекала тонкая струйка крови.

— Ну, батя… — сказал сын.

— Прости меня, сынок, — Молчун обнял сына, поцеловал, повернул его за плечи и подтолкнул к двери.

Тот вошел в загон, дверь закрылась, скрипнул засов.

— А тело куда? — спросил Молчун.

— Лучше сжечь.

— Тогда — завтра.

— Можно и завтра, — согласился Лекарь. — А мне нужно лечь.

Он прошел в дом, Белка постелила ему на лавке в горнице. Лекарь лег и уснул, будто провалился в бездну. Разбудили его уже после заката.

— Как он там? — спросил Лекарь, не объясняя, о ком спрашивает, но Молчун его понял.

— С утра бился, кричал что-то, неразборчиво уже. Потом затих. Я заглядывал в щель… Глаза уже светятся красным. Слабо еще, но…

— Значит, все получилось. — Лекарь встал с лавки, умылся над ведром, вытерся чистым полотенцем, которое подала ему невестка Молчуна.

Белка приготовила ужин. Все собрались за столом. Даже младшего внука еще не уложили, невестка держала его на руках.

Стол был чисто выскоблен. Посреди него Белка поставила большую миску. Рядом положила нож.

Молчун взял его, закатал рукав. Вся семья тоже закатала рукава на правых руках, даже внуки. И это правильно, подумал Лекарь. Они тоже станут кормильцами. Им нужно привыкать к тому, что скоро они каждую неделю будут отдавать толику своей крови. Для того чтобы семья выжила в этом страшном, несправедливом мире. Потому что они — кормильцы. Потому что — так надо.

Молчун провел ножом по руке, выдавил несколько капель в миску. Передал нож Белке. Та, сделав надрез себе, передала нож дочке, та — своему брату.

Кровь собралась в лужицу на дне миски.

Это была первая кормежка, символическая, по обычаю. Это потом крови нужно будет отдавать куда больше.

Невестка взяла нож, проколола кожу на руках своих детей, заплакал только младший, но капля и его крови попала в миску.

— Отнеси ему, — сказал Молчун невестке.

Та передала ребенка Белке, взяла миску и вышла.

— Только дверь не открывай в загоне! — крикнул ей вдогонку Молчун и посмотрел на Лекаря. — Он еще долго будет опасным?

— Лучше потерпеть пару дней.

— Пару дней. — Молчун пошевелил губами, подсчитывая. — Ага, значит у нас еще неделя будет на пахоту… Успеем. Точно, успеем.

Белка стала подавать на стол.

Вернулась невестка, и вся семья приступила к ужину. Молчун даже выставил початую бутыль наливки. После ужина Лекарь попрощался, поблагодарил за ночевку и вышел.

До рассвета он успел доехать до мельницы, передал двуколку хозяину и ушел в свой дом. Хотел разжечь огонь в печи, чтобы хоть как-то разогнать сырость, пропитавшую все в доме, но потом решил, что не нужно.

Ничего ему не нужно.

В такие дни он был счастлив, что у него нет семьи.

ВЕТЕР С ВОСТОКА

СЕРГЕЙ ТУМАНОВ

ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ОТНОШЕНИЯ

В темноте всегда лучше думается. В темноте мысли становятся легкими и светлыми. Так говорил старик Абд-ал-Хакам, и — Аллах свидетель! — он был прав.

Только не в этот раз. Да, мысли могли быть легкими, они роились в голове подобно мухам, сталкивались друг с другом, исчезали и снова вырывались вперед, и вопили, вопили, в страхе, ужасе. Светлыми их нельзя было назвать.

Муса заворочался на подушках, чувствуя, как липкий холодный пот стекает по вискам, скулам, шее, да, шее, той самой шее, что, возможно, скоро познакомится с острым топором там, в далеком Дамаске. А что делать? Бежать в пустыню, к нищебродам-родственникам и провести всю жизнь, омываясь песком, трахая вонючих уродок и каждый день ожидая, что взовьется над дюнами белое знамя с вензелем Омейядов? Или остаться здесь, забить мозги сладким дымом и ни о чем не думать? И быть травой, бессмысленной улыбающейся травой, когда за ним придут?..

Тяжелый полог сдвинулся, пропуская внутрь режущий луч полуденного солнца.

— Наместник… — голос гулама дрожал. — Посланник Великого здесь и ждет ответа.

— Да… — Муса с трудом сел. — Да. Скажи, я скоро буду.

Полог опустился.

Спасительная темнота.

Никто не должен видеть, как ползает на пузе Муса ибн Нусайр, наместник Ифрикии. Ползает, поскуливая от бессилия.

Когда пальцы наткнулись на искомое, Муса перевел дух, прошептал «Во имя Аллаха» и нервно погладил шершавую от древности медь лампы.

Багровый свет выплеснулся на ладони, расползаясь в разные стороны и медленно затухая. Запахло корицей. Мрак в углу комнаты сгустился в уродливый силуэт, подпирающий головой каменную балку.

— Слушаю, повелитель.

— У нас проблемы, — прошептал Муса.

— Это у тебя проблемы, повелитель, — хмыкнул джинн. — У меня их не бывает.

Джинн очень любил показывать свою номинальную независимость.

— Мне нужно золото, — сказал Муса. — Много. Очень. Прибыл посланник. Я ждал его к концу года, а он сейчас… Халиф, старая сволочь, да дарует ему Аллах мир и процветание, требует дань, что собрана летом с племен ал-бутра. А у меня…

— А у тебя ее нет.

— А у меня ее нет!

— Румские наложницы стоят дорого.

Муса потупился. Он уже успел проклясть тот день, когда позарился на прелести доставленных месяц назад рабынь. Сейчас ему оставалось только скулить.

— Помоги!

Лампа вновь полыхнула багровым туманом, вырвав из темноты уродливую голову, поросшую темной щетиной.

— Ты хочешь, чтобы я достал золото?

Муса скривился, зная, что сейчас услышит.

Джинн приосанился, раздулся, махнул огромными мохнатыми ушами и продекламировал:

— Я не властен над вещами, я не властен над природой, я не могу возвести дворец, а если даже притащу мешок с драгоценностями — они скоро превратятся в глиняные черепки. Я также не могу переместить тебя туда, где ты можешь эти драгоценности взять. Я — джинн человеческих отношений. Я не властен над самими людьми, я не могу приказывать и повелевать. Я могу лишь создавать условия. Все остальное люди делают самостоятельно. Ты сам должен достать свое золото.