Миг - и нет меня - Эдриан Маккинти

Однажды Рамон, Хосе, Гектор и Кастро погрузились в желтый «мерседес» и куда-то уехали. Я остался в пентхаусе совершенно один. Решив, что это своеобразная проверка лояльности, я не стал заходить ни в кабинет, ни в спальню Рамона, доступ в которые был закрыт практически для всех. Вместо этого я скучал на балконе, разглядывая панораму Гудзона. Около шести вечера начали возвращаться с дневной выручкой лейтенанты. Конечно, уличные «толкачи» работали и ночью, но Рамон настаивал, чтобы деньги для подсчета привозились в одно и то же время. Сегодня, однако, Рамона не было, был только я. С подозрением на меня покосившись, лейтенанты достали из холодильника пиво и, рассевшись на белых кожаных креслах, стали ждать.

Так они сидели довольно долго, потягивая пиво и вполне успешно притворяясь, будто меня вовсе не существует. Потом они включили стереокомплекс и принялись рыться в Рамоновых дисках и кассетах.

Тогда я поднялся и, подойдя к ним, попросил положить все на место.

Кем, интересно, я себя вообразил, спросили лейтенанты чуть ли не хором. Морено — тот даже поднялся с кресла и принялся костерить меня на чем свет стоит. Как видно, я уже давно стоял у него как кость поперек горла. Нахлебник, дармоед, паршивый янки, в которого Рамон втюрился, что ли… Он выкрикивал эти и другие подобные вещи прямо мне в лицо (кончик его носа находился меньше чем в дюйме от моего), и я подумал: «Вот и конец, причем бесславный. Предположим, я даже сумею выхватить пистолет одновременно с Морено, но мне это все равно не поможет, потому что стоит мне сунуть руку под пиджак, и от меня, как от сыра, останутся одни дырочки, ибо другие лейтенанты с радостью воспользуются предлогом изрешетить меня из своих пушек».

Морено тем временем, продолжая всячески обзывать меня, ткнул пальцем в плечо, демонстрируя мне шрам от пули, которым его наградили за верность Рамону.

— Это все херня, — сказал я. — Хотите, парни, я покажу вам настоящую рану?

Сначала они ничего не поняли, но мои слова заставили их притихнуть. Тогда я наклонился, закатал штанину и отстегнул протез.

Они не знали… Никто из них ничего не знал.

Разумеется, они заткнулись. И Морено, и все.

Я все еще стоял на одной ноге, держа в руках протез и чувствуя себя довольно глупо, когда вернулся Рамон.

Он вошел в гостиную, по обыкновению одетый в длинное мешковатое пальто. Несколько томительных мгновений он разглядывал нас, но ничего не сказал. Хосе и оба других телохранителя тоже молчали. Наконец Рамон обернулся к Хосе и что-то тихонько пробормотал ему, а Хосе что-то сказал лейтенантам по-испански. После этого все парни дружно отправились в лабораторию, а Рамон опустился на диван и знаком велел мне сесть рядом.

Постаравшись усилием воли вернуть себе спокойствие и четкость мышления, я принялся пристегивать ногу обратно. Дождавшись, пока я закончу, Рамон сказал негромко:

— Скучаешь?

Я покачал головой.

— Как тебе кажется, ты в форме?

Я кивнул.

Тогда он перешел прямо к делу, из предосторожности понизив голос до шепота:

— Вот что, Майкл, кое-кто начинает раскачивать лодку, и мне это не нравится. Они очень осторожны и каждый раз собираются в разных местах, но нам удалось узнать, что сегодня они будут в баре, который ты хорошо знаешь.

Мне не надо было объяснять, кто такие «они» и зачем они собираются. Мое время пришло.

— О'кей, — сказал я.

Рамон сам отвез меня. По дороге мы не разговаривали. Он курил сигару и слушал какую-то идиотскую доминиканскую музыку, доносившуюся из его автомобильной сидиолы. Высадив меня в десяти кварталах от «Четырех провинций», Рамон поинтересовался, не нужно ли мне что-нибудь. Я ответил, что все в порядке, и не торопясь двинулся к тому месту, где в прошлый раз караулил Бриджит, — к узкому проулку между двумя соседними домами, откуда неплохо просматривалась входная дверь.

Я ждал три часа, пока время не перевалило за полночь. «Ну давай же, Темный, давай!» — шептал я снова и снова, но Темный не появлялся.

В бар заходило и выходило довольно много людей, но никого из них я не знал. Правда, Рамон предупредил меня, что место встреч постоянно менялось, но я не понимал, как это может повлиять на постоянных посетителей «Четырех провинций». И все же мое терпение было вознаграждено: незадолго до закрытия я заметил пару знакомых, которые в мое время часто бывали в баре, а вскоре после этого в боковой двери возникла миссис Каллагэн с мусорной корзиной, но это было все. Я уже начал думать, что Рамоновы осведомители что-то напутали, когда в поле моего зрения появился долбаный вишист-коллаборационист-аболиционист Боб собственной персоной.

Я узнал его громоздкую тень еще до того, как он потихоньку выскользнул из боковой двери и зашагал прочь, слегка покачиваясь и что-то напевая. От нескольких часов неподвижного сидения у меня затекло все тело, но я все-таки поднялся и двинулся следом. Большой Боб шел по переулку рядом с «Четырьмя провинциями», направляясь к пустырю, который посетители бара часто использовали в качестве автомобильной стоянки.

Держа его в поле зрения, я перебежал пустырь и вытащил кольт. К счастью, Боб не замечал меня, хотя я так грохотал на бегу, что мог бы разбудить и мертвого. На углу Боб замедлил шаг, но когда я, прихрамывая от волнения больше обычного, добрался до переулка, он уже садился в красную «хонду-аккорд», собираясь отъехать. Я поднял пистолет и прицелился, но Боб был слишком далеко. В темноте, да еще с оружием, с которым я почти не был знаком, вряд ли можно было рассчитывать на точный выстрел, поэтому я поспешил на ближайшую улицу и махнул рукой первой же попавшейся машине. Это оказался кремовый «кадиллак», который притормозил у перекрестка, вероятно собираясь свернуть на ту же площадку у «Четырех провинций». Водитель либо вовсе меня не заметил, либо не обратил на меня внимания, поэтому я наддал и, подбежав как можно ближе, направил кольт на лобовое стекло.

— Эй, ты, мудак! — крикнул я.

За рулем «кадиллака» сидел лысый мужчина лет сорока, одетый в темный, как у адвоката, костюм. Как раз в этот момент он проделывал какие-то манипуляции с ремнем безопасности, одновременно пытаясь завершить поворот. Меня он снова не увидел и не услышал; «кадиллак» продолжал движение и едва не зацепил меня крылом.

Я стукнул рукояткой пистолета по стеклу водительской дверцы и тотчас снова направил кольт на толстяка.

— Вылезай из машины, не то я убью тебя, к чертовой матери! — сказал я с чистейшим белфастским акцентом.

Этого оказалось достаточно, чтобы привлечь его внимание. Побледнев как смерть, мужчина резко затормозил и взглянул на меня. По-моему, он в буквальном смысле обделался с перепугу.

Я рывком распахнул дверцу.

— Вылезай, ублюдок! — гаркнул я.

От страха мужчина едва не плакал.

— Ремень заело, заело, отстегнуть не могу… — в панике забормотал он.

Я наклонился и нажал кнопку на ремне.

— Вылезай! — прорычал я, но водитель по-прежнему не двигался, поэтому мне пришлось ухватить его за лацканы и сильно дернуть.

Он вывалился из машины и распластался на асфальте.

Я приставил пистолет к его башке:

— Заявишь в полицию не раньше утра, понял, придурок? Иначе пришью тебя, твою жену и твою долбаную собаку! — сказал я и, не дожидаясь ответа, прыгнул за руль. Стекло пассажирской дверцы заслоняла громадная упаковка «Хаггис». Я вытолкнул ее наружу, врубил передачу и рванул с места. Красной «хонды», разумеется, уже нигде не было. О боже!

Я ехал по улице. Несмотря на поздний час, движение было оживленное, даже слишком. Машины Боба по-прежнему нигде не было видно, и я свернул в сторону Бродвея. На перекрестке я притормозил, теперь куда — налево или направо? Я решил ехать налево. Торопливо прибавив газу, я поехал быстро как только можно и вскоре заметил Боба на перекрестке у парка Ван-Кортленд. В кои-то веки повезло!

Сбросив скорость, я двинул вперед уже с большей осторожностью, но не слишком медленно, чтобы не привлечь к себе внимания. Большой Боб ехал на восток, но куда именно, я понятия не имел. Добравшись до побережья, Боб мог либо повернуть на юг, либо направиться через мост на Лонг-Айленд, либо вообще развернуться и отправляться назад в Манхэттен. Напрягая память, я пытался вспомнить, не говорил ли кто-нибудь при мне о том, где живет Боб. Увы, похоже, речь об этом вообще никогда не заходила.

Между тем Боб попытался проскочить светофор, готовый переключиться с желтого на красный, но в последний момент передумал и затормозил так резко, что мотор «хонды» заглох. Должно быть, он немного растерялся, так как дважды попытался запустить двигатель и оба раза неудачно. Кто-то засигналил ему сзади, и я увидел, что Боб расстегивает ремень безопасности, словно собираясь выйти и поговорить с нахалом по душам.

Я поймал себя на том, что как молитву шепчу слова: