Александр Македонский: Сын сновидения. Пески Амона. Пределы мира - Валерио Массимо Манфреди

город, но могу тебя заверить, что самыми страшными, самыми лютыми из тех, кто зверствовал над этими несчастными, были их соседи – фокийцы, платейцы, феспийцы, – самые близкие им по языку, роду, традициям и верованиям. Шестьдесят лет назад побежденным Афинам пришлось безоговорочно капитулировать перед своими противниками – спартанцами и фиванцами. И знаешь, что предложили фиванцы? Знаешь? Они предложили Афины сжечь, стены срыть, население перебить или продать в рабство. И если бы лакедемонянин Лисандр не проявил тогда твердости, возражая против этого, сегодня эта гордость мира, самый прекрасный город на земле был бы повержен в прах и его имя тоже было бы забыто. И вот участь, о которой просили предки для своего уже бессильного и безоружного врага, сегодня постигла их потомков. Впрочем, в довольно несхожих обстоятельствах. Ведь фиванцам предлагали мир в обмен на самое скромное ограничение свободы. А теперь их соседи, члены беотийского союза, уже ссорятся из-за раздела территории разрушенного города-господина и взывают к тебе как к арбитру.

Александр подошел к тазу с водой и погрузил в него голову, потом вытер лицо.

– И с этим ты пришел ко мне? Я не хочу их видеть.

– Нет. Я хотел сказать тебе, что, как ты и велел, дом поэта Пиндара остался невредим, и мне удалось вынести из огня несколько его произведений.

Александр кивнул.

– И еще хотел тебе сказать… Жизнь Пердикки в опасности. Во время вчерашней атаки он был тяжело ранен, но просил не говорить тебе об этом.

– Почему?

– Не хотел отвлекать тебя от командования в решительный момент, но теперь…

– Так вот почему он не пришел ко мне с докладом! О боги! – воскликнул Александр. – Немедленно отведи меня к нему.

Птолемей вышел, и царь последовал за ним к освещенному шатру в западной оконечности лагеря.

Пердикка без чувств лежал на своей походной койке, обливаясь потом в иссушающей лихорадке. Врач Филипп сидел у него в изголовье и капал ему в рот прозрачную жидкость, которую выжимал из губки.

– Как он? – спросил Александр.

Филипп покачал головой:

– У него сильнейшая лихорадка, и он потерял много крови: ужасная рана – удар копьем под ключицу. Легкое не повреждено, но порваны мышцы, что вызвало страшное кровотечение. Я прижег рану, зашил и перевязал и теперь пытаюсь дать ему одно лекарство, которое должно успокоить боль и воспрепятствовать лихорадке. Но не знаю, сколько он усвоил, а сколько ушло впустую…

Александр подошел и приложил руку ко лбу раненого:

– Друг мой, не уходи, не бросай меня.

Он вместе с Филиппом не спал всю ночь, хотя очень устал и не спал уже двое суток. На рассвете Пердикка открыл глаза и посмотрел вокруг. Александр толкнул локтем задремавшего Филиппа.

Врач вздрогнул, придвинулся к раненому и приложил руку к его лбу. Лоб был еще очень горячий, но жар заметно спал.

– Похоже, выкарабкается, – сказал он и снова задремал.

Чуть позже вошел Птолемей и тихо спросил:

– Как он?

– Филипп считает, что может выкарабкаться.

– Хорошо, если так. Но теперь и тебе надо отдохнуть: ты ужасно выглядишь.

– Тут все было ужасно: это самые тяжелые дни в моей жизни.

Птолемей приблизился к нему, словно хотел что-то сказать, но не решился.

– Что такое? – спросил Александр.

– Я… Не знаю… Если бы Пердикка умер, я бы тебе ничего не сказал, но, поскольку он может выжить, думаю, ты должен знать…

– Что? Ради всех богов, не тяни.

– Прежде чем потерять сознание, Пердикка передал мне письмо.

– Для меня?

– Нет. Для твоей сестры, царицы Эпира. Они любили друг друга, и он просил не забывать его. Я… все мы шутили над этой его любовью, но не думали, что действительно…

Птолемей протянул письмо.

– Нет, – сказал Александр. – Не хочу его видеть. Что было, то было: моя сестра – живая девушка из плоти и крови, и не вижу ничего плохого в том, что она хотела мужчину, который ей нравился. А теперь отрочество позади. Она счастлива с мужем, которого любит. Что касается Пердикки, я, конечно, не могу упрекнуть его за то, что он пожелал посвятить свои последние мысли любимой женщине.

– И что с этим делать?

– Сожги письмо. Но если Пердикка спросит, скажи, что передал лично в руки Клеопатре.

Птолемей подошел к лампе и поднес папирусный лист к огню. Слова любви Пердикки поглотил огонь, и они рассеялись в воздухе.

Беспощадное наказание Фив вызвало ужас по всей Греции: на памяти многих поколений не было такого, чтобы столь знаменитый город, с такими глубокими корнями, теряющимися в изначальных мифах, стирался с лица земли. И отчаяние немногих оставшихся в живых передалось всем грекам, отождествлявшим всю родину с этим городом, с его святилищами, его фонтанами, его площадями, в которых ревностно сохранялись воспоминания прошлого.

Для греков этот город был всем: каждый уголок его таил в себе какой-нибудь дорогой образ, всякий древний монумент Фив так или иначе был связан с каким-нибудь мифом или событием общего достояния. Каждый фонтан имел собственный звук, каждое дерево – собственный голос, каждый камень – свою историю. Повсюду узнавались следы богов, героев, предков, повсюду почитались их реликвии и изображения.

Потерять этот город было все равно что потерять душу, все равно что умереть еще до схода в могилу, будто ослепнуть после долгой способности радоваться свету и цветам земли; это казалось хуже, чем быть проданным в рабство, так как зачастую рабы не помнили своего прошлого.

Фиванские беженцы, которым удалось добраться до Афин, первыми принесли страшное известие, и город погрузился в печаль. Народные представители повсюду разослали глашатаев, созывающих народ на собрание, так как хотели, чтобы все выслушали отчет о происшедшем из уст очевидцев, а не в пересказе.

Когда правда предстала перед всеми во всей своей страшной наготе, поднялся один старик, флотоводец по имени Фокион, тот самый, что возглавлял афинскую экспедицию в Проливы против флота Филиппа.

– У меня не вызывает сомнений, что случившееся с Фивами может произойти и с Афинами. Мы нарушили договор с Филиппом точно так же, как и фиванцы. И вдобавок мы вооружили их. С чего бы Александру назначить нам другую участь? И потому, несомненно, те, кто убедил народ голосовать за эти действия, кто подстрекал фиванцев бросить вызов царю Македонии, а потом оставил их одних перед лицом опасности и тем самым подверг смертельному риску собственный город, должны понимать: пожертвовать немногими лучше, чем погубить многих или даже всех. У них должно хватить мужества сдаться Александру и встретить судьбу, которой они столь опрометчиво бросили вызов. Сограждане, я выступал против такого