Царь Борис, прозваньем Годунов - Генрих Эрлих

Как бы то ни было, в конце весны царь Борис объявил сбор всеобщий, назначив главному стану быть в Серпухове, правой руке в Алексине, левой в Кашире, передовому полку стоять в Калуге, а сторожевому в Коломне. Никто не поленился откликнуться на призыв царский, все явились в места назначенные на лучших конях, в лучших доспехах, со всеми слугами, для ратного дела годными. Все стремились изъявить преданность новому государю, надеясь в глубине души, что их усердие не останется незамеченным, что государь остановит на них взгляд милостивый и чем-нибудь да пожалует. Тем более что Борис объявил на время сбора службу без мест — это ли не возможность выдвинуться!

Съехалось полмиллиона человек, это, конечно, без холопов боевых и посохи. Сразу и не вспомнишь, когда последний раз такая рать на Руси собиралась. Одна незадача — двинуть ее было некуда. Сам же Борис немало стараний приложил, чтобы на границах державы нашей царили тишина и спокойствие. Не нарушать же ради потехи мир вечный и не топтать же поля ни в чем не повинного союзника. Так и простояло войско шесть недель на месте, а лучше сказать, просидело, потому что пировали беспрерывно. Лишь один человек трудился тяжко во все эти дни — царь Борис. Ведь ему надо было все станы посетить, каждому ратнику сказать слово приветливое, расспросить, у кого какая нужда имеется. Лишь одно событие отвлекло ненадолго царя Бориса от сих трудов — прибытие послов хана крымского, направлявшихся в Москву с поздравлениями и с подарками дорогими в связи с восшествием Бориса на престол. Очень удачно все получилось, посол крымский так и не пришел полностью в себя от потрясения, повторял беспрестанно, что хан Казы-Гирей желает продолжения вечного союза с державой Русской, заключенного в правление царя Федора, что будет он в полной воле царя Бориса и готов по первому призыву идти со всей ордой своей на врагов Москвы. Царь Борис посмеялся снисходительно над этими изъявлениями покорности, отдарил хана вдесятеро, не забыв и о послах, и отослал их обратно, чтобы разнесли они по миру весть о великой силе царя русского.

В канун Ильина дня все войско стянулось к главному стану и там, на лугах приокских, состоялся пир, которому не было равных в истории. Полмиллиона гостей сидело за столом одним, баранов, свиней и прочую живность гнали к вертелам стадами, вино и мед развозили бочками, хлеба — телегами, а уж сколько подарков было роздано, и каменьями, и деньгами, и тканями дорогими, то только Борис Годунов знает. После этого царь Борис распустил ратников по домам, заниматься делами хозяйственными, сам же отправился в Москву, готовить наконец свое венчание на царство, которое и состоялось 1 сентября, в первый день года нового, в день доброжелательства всеобщего и надежд светлых.

Тогда же и разъяснилась причина столь долгой задержки с венчанием. Борис был весьма пристрастен к разного рода гаданиям, и вот когда-то кто-то напророчил ему, что правление его пройдет под знаком двух семерок. Долго ломал голову Борис над этим предсказанием темным и вот, как ему показалось, уразумел смысл потаенный, установил венчание на царство в первый день 7107 года. Ох уж мне эти пророчества! Тонкая это материя! Их ведь правильно понимать надобно и уж ни в коем случае не подгонять жизнь свою под приметы. Вот Борис попробовал подогнать, и что из этого вышло? Ничего хорошего! Оно, конечно, и без этого точно так же, нехорошо, получилось бы, потому что пророчество было яснее ясного: править Борису семь лет вместе с отцом и другие семь лет одному. Правда, ясность эта пришла только по прошествии этих самых, вторых семи лет, когда же Борис на царство венчался, такое и в голову никому прийти не могло, и Борису — первому.

Само венчание мне не понравилось. Борис не нуждался еще в одном свидетельстве его силы, поэтому провел все без надлежащей пышности и торжественности. И сам не раз нарушал благолепие церемонии всякими выходками ненужными. Вдруг посреди литургии воззвал громогласно к патриарху Иову: «Святый отче! Бог мне свидетель, что в царстве моем не будет ни сирого, ни бедного! — И, чуть подумав, прибавил: — Отдам и сию последнюю народу». Вероятно, он имел в виду рубашку, хотя почему же последнюю, да и держался он в этот момент рукой отнюдь не за ворот рубашки, а за бармы царские. Еще более двусмысленным вышел следующий его обет: «Клянусь щадить жизнь и кровь самых злостных преступников и единственно удалять их в пустыни сибирские, пусть там живут и плодятся!»

Скромность своего венчания Борис возместил пожалованиями народу: всем людям служивым приказал он выдать двойное жалованье, купцам русским подарил два года торговли беспошлинной, крестьян казенных освободил на год он всех податей. Впрочем, все это уже было при восшествии на престол отца его. Как и призывы к подьячим не брать подношений; к судьям — судить по закону; к наместникам — править без тягости. Как и смена половины людей приказных, уличенных в особо тяжких прегрешениях, и постановка на их место людей новых, несомненно лучших. Народ пресыщенный все эти объявления приветствовал вяло, с тем большим воодушевлением славил государя во время пира двенадцатидневного. Пир был недурен.

Первые два года правления царя Бориса были замечательно хороши, в памяти моей они могут сравниться разве что с годами правления брата моего, но очарование тех давно минувших лет было связано в значительной мере с молодостью нашей и питалось больше надеждами на будущие великие свершения, теперь же мы наслаждались плодами свершенного.

Впрочем, были и свершения. Сберегая бумагу и время, не буду рассказывать обо всех деяниях царя Бориса, коснусь лишь того, что было мне ближе всего, что происходило на глазах моих, то есть разных изменений в Кремле Московском.

Уж сколько строили в годы предшествующие, теперь же строили втрое и по-другому. Борис Годунов был славный строитель, но, будучи человеком практическим, строил он в первую очередь для каких-нибудь нужд и только во вторую — для лепоты. Не было в нем размаха, не было величия, что неудивительно, ведь он не нашего роду. Царь же Борис именно о величии и думал, все, что он делал, должно было служить еще большему возвеличиванию и прославлению державы Русской. Все у него должно было быть самым большим, самым красивым, самым дорогим. Воплощал же эти идеи в жизнь все тот же Борис Годунов, я сколько раз говорил: ему, главное, правильно задачу поставить, дальше он горы свернет.

Приказами царь Борис так и сыпал, не в силах сдержать сей зуд ни при каких обстоятельствах. Вы помните, как Борис нарушал благолепие похорон царя Федора. Впоследствии выяснилось, что он распоряжался о закладке нового дворца царского. (Почему-то Борис не захотел переезжать в палаты отца своего и в ожидании постройки предпочитал ютиться в бывшем тереме царицы Арины, так что мы с княгинюшкой после тридцатипятилетнего перерыва вернулись в палаты наши старые.)

Самым заметным из строений царя Бориса была, конечно, колокольня, возведенная на место старой, названной в честь деда нашего, и по сей день именующаяся колокольней Ивана Великого, хотя Борис и написал горделиво на ней свое имя. Была эта башня самой высокой в мире и, верю, долго такой останется, ее золотая маковка указывала путникам путь в Москву на тридцать верст окрест, как маяк в окияне безбрежном.

Самым же громким — знаменитый колокол весом около двух тысяч пудов. Отлили его специально для Ивана Великого, но в последний момент не стали поднимать на колокольню. Злые языки говорили, что не смогли. Не верьте. Коли к подножию дотащили, то уж с Божьей помощью непременно и наверх бы подняли. Засомневались же в том, выдержит ли башня звон колокола, настолько у него оказался глубокий и мощный голос. Это был великий день. Все святители и весь двор собрались на площади Ивановской на первую пробу голоса. Колокол висел во временной звоннице деревянной, двадцать четыре человека, вцепившись в веревки, начали с натугой раскачивать язык колокольный, с каждым движением все больше размах, и вот — о, диво! о, звук божественный! Душа устремилась к Господу, вслед за ней и тело бренное, особенно почему-то печень, сами собой откликнулись колокола другие, затрепетали даже предметы совсем неодушевленные, тонко задребезжала посуда во всех поставцах, заходила ходуном под ногами мостовая каменная, здания же отряхнули с себя пыль и краску старую. После этого и сочли за лучшее колокол не поднимать, звонили же в него только по праздникам великим, в дни назначенные Кремль пустел, вслед за двором царским устремлялись в поля окрестные и многие жители московские, и там, в пяти, а то и в десяти верстах от города в полной мере наслаждались голосом дивным.

Самый же величественный замысел царя Бориса так и остался, к сожалению, незавершенным. Он как подслушал мечты мои давние и решил воздвигнуть в Кремле храм величественный, точную копию храма Иерусалимского, благо, все планы у нас имелись. В народе этот храм так и называли — Новым Иерусалимом, хотя официально он именовался храмом Воскресения Господня, а еще Святая Святых. Был заложен фундамент, была выстроена точная копия Гроба Господня, для него был выткан покров священный, точная копия святой плащаницы или, как его по церквам нашим называют, убруса.