Последний танец Марии Стюарт - Маргарет Джордж

– Мастер Паулет, вы знали об этом! – воскликнула Мария. – Вы привели меня сюда ради этого!

Тюремщик только посмотрел на нее, не удостоив ответа.

– Я отказываюсь ехать! – выкрикнула она. – Я отказываюсь! Вы просто хотите обыскать комнаты, украсть мои вещи и оставить ложные улики в мое отсутствие! Вы не имеете права, вы знаете, что это незаконно! Вы Иуда!

– Я не Иуда, – с оскорбленным видом возразил Паулет. – Я знаю, кому я служу: королеве Елизавете. Я никогда не притворялся вашим другом и не собирался служить вам. В сущности, это невозможно для меня, так как вы являетесь врагом моей госпожи.

– Нет, это неправда!

– Тише! Выполняйте приказ, иначе я свяжу вас и доставлю в Тиксолл на повозке. Не заблуждайтесь, мы направляемся именно туда.

Горджес дернул поводья ее лошади:

– За мной!

Окруженная солдатами с пиками наперевес, Мария ехала в молчании всю дорогу до Тиксолла. Только врач оставался рядом с ней; Нау и Керла увезли в другое место.

Собираются ли они казнить ее безо всяких церемоний? Что сказал тот человек? Вы арестованы. Но «Акт о безопасности королевы» – о чем там написано? О том, что любой участник заговора против королевы подлежит казни? Или это был бонд, подписанный ее подданными? Да, так было написано в бонде. В парламентском акте формулировку смягчили, и там говорилось, что виновники по меньшей мере должны быть допрошены и осуждены перед казнью.

Но насколько официальным будет этот «допрос»? Возможно, всего лишь нескольких грубых вопросов Горджеса, представлявшего королеву Елизавету, будет достаточно для проформы.

Чудовищный заговор… в котором вы приняли деятельное участие… Да, это его слова.

Но что он имел в виду? Был ли это заговор Бабингтона или нечто совершенно иное? Может быть, это вообще не заговор, а фальшивка, сфабрикованная правительством?

Ее сердце как будто перестало биться, хотя еще несколько минут назад колотилось так быстро, что она находилась на грани обморока. Ее руки похолодели и онемели, как будто летнее тепло сменилось мертвящим холодом.

«Ты должна быть готова к смерти. Дело дошло до этого. Этот день настал».

Они приблизились к летнему дому в Тиксолле – серой трехэтажной коробке на краю охотничьего парка. Четыре восьмиугольные башни с круглыми крышами и бронзовыми вымпелами охраняли углы здания. Они проехали под аркой в итальянском стиле. Когда Мария оказалась в тени, она задрожала от холода.

– Мужайтесь, – прошептал Бургойн. – Королева Елизавета мертва. Все это делается лишь ради вашей безопасности на тот случай, если поблизости есть другие убийцы.

– Нет, – ответила Мария. – Другая королева уже мертва.

Ее втолкнули в комнату в старой части дома и увели Бургойна. Дверь захлопнулась, и она осталась совершенно одна. Не было ни слуг, ни помощников, ни даже охранников. Только две комнаты, соединенные друг с другом, одна побольше, другая поменьше. Ни пера, ни бумаги, ни книг. И она едва ли не впервые осталась без своего распятия и четок.

Когда наступила темнота, служанка принесла свечу и молча поставила ее на стол. Потом она ушла и заперла за собой дверь.

Мария опустилась на маленький стул, настолько измученная, что едва могла пошевелиться.

«Вот оно, – подумала она. – Дело наконец дошло до этого».

«Я знала, что так и будет, – ответила она самой себе. – И это правильно. Я смогу это вынести. Елизавета осталась жить, и заговор окончился ничем. Бог проявил милосердие и избавил меня от убийства. Ее смерть не ляжет камнем на моей совести. Я не выдержала испытание, ниспосланное Богом, но Он уберег меня от еще большей беды».

Она облегченно вытянулась на кровати и вскоре заснула.

Мария оставалась в Тиксолле в течение семнадцати дней. Вскоре тюремщики разрешили слугам принести ей смену одежды. Она попросила разрешения написать письмо королеве Елизавете, но Паулет, оставшийся в Тиксолле охранять ее, ответил отказом.

За эти семнадцать дней она пересмотрела всю свою прошлую жизнь. У нее не было никакого чтения, развлечений и разговоров, поэтому долгие часы она проводила в размышлениях. Когда события происходили на самом деле, казалось, что в них не было никакого порядка, но он проявлялся в ретроспективе. Лишь в конце жизни можно увидеть ее закономерности и окинуть взглядом ее завершенный узор. С ней все произошло именно так: с самого рождения она была неудобным человеком, который не вписывался в окружающую обстановку и разрушал аккуратно выстроенные планы других людей.

Она родилась девочкой, в то время как ее отец жаждал иметь наследника мужского пола. Она стала принцессой, когда королевство нуждалось в принце.

Она имела французскую кровь и французское воспитание, что делало ее чужестранкой в королевстве, где ей предстояло править, и ненавистной для своего народа.

Она была единственной в мире католической королевой в протестантской стране.

По своему полу, воспитанию и религии она не вписывалась в обычаи своего народа. Однако от этих трех вещей нельзя было отречься. Они составляли саму ее суть.

Она пыталась компенсировать эти недостатки брачными союзами, которые сделали ее еще более ненавистной для ее подданных. Они не потерпели бы у себя иностранного принца и католика, но их соотечественники, которых она выбирала, тоже оказывались неприемлемыми. Один оказался слишком слабым, а другой – слишком сильным.

Она была миролюбивой королевой в стране, где уважали только силу. Она прощала мятежников вместо того, чтобы казнить их; после каждого заговора она разрешала изменникам возвращаться в Шотландию и искать ее милости. Она считала это христианской добротой, но теперь рассматривала это как слабость, достойную презрения.

Лорд Джеймс, Нокс, Мортон, Эрскин, Дарнли, Леннокс… список был бесконечным. Те, к кому она относилась с добротой, предавали ее.

Какими были обязанности Мессии, а следовательно, и всех христианских правителей? Нести благую весть бедным, провозглашать свободу для узников, возвращать зрение слепым, освобождать угнетенных. «Однако я сама была слепа и в конце концов оказалась в заключении».

После очередного мятежа стало ясно, что на земле не осталось места, где ее хотели бы видеть. Ей негде было приклонить голову. Ее любимая Франция – страна, за которую она претерпела так много бедствий, – даже пальцем не пошевелила ради нее. Елизавета Английская, королева и ее родственница, сочла ее слишком близкой по крови, чтобы избавиться от нее, но слишком чуждой для теплого приема.

«Только подумать: в целом мире нет места, где я могла бы обрести свой дом!» – поняла она. День за днем она проводила в таких меланхолических размышлениях, составляя перечень своих неудач.

На шестнадцатый день все вдруг изменилось. Ее посетила простая, но революционная мысль: «Моя жизнь еще не закончилась. Я могу искупить ее своей смертью».

Откуда-то издалека, из детства во Франции, до нее долетели слова ее могущественного дяди Гиза.

– Дитя мое, – сказал он, прикоснувшись к ее локонам. – Ты обладаешь мужеством, присущим нашему роду. Думаю, когда настанет время, ты будешь хорошо знать, как нужно умереть.

Хорошо знать, как нужно умереть.

Откуда человек знает, как нужно умереть? Это единственное, к чему нельзя подготовиться заранее.

«Но это также единственный раз, когда взоры всего мира будут устремлены на тебя, если ты умрешь публично…

Публичная казнь! – взмолилась она. – Даруй мне публичную казнь! Это все, о чем я прошу. Надеюсь, Ты примешь эту просьбу и предоставишь мне обустроить все остальное так, что это будет угодно Тебе. Это жертва, которую я принесу за согласие на убийство, пусть даже на одно мгновение…»

* * *

В конце семнадцатого дня они пришли забрать Марию… куда? Отвезут ли ее прямо в Тауэр? Она предпочла бы такой путь, если бы успела попрощаться со своими верными слугами. Пусть все случится быстро, прежде чем ее решимость ослабеет.

Когда она миновала длинный проход под аркой, ведущий к летнему дому, то столкнулась с толпой нищих. Они узнали, что ее держат здесь, и собрались в ожидании ее выхода: королева Шотландии славилась своей щедростью.

– Подайте, подайте на пропитание! – кричали они, проталкиваясь вперед. Матери поднимали завернутых в тряпки младенцев и указывали на них, калеки ковыляли на костылях и тянули руки, похожие на хищные когти.

– Ах, добрые люди, – сказала она, глядя на них. – У меня нет денег на подаяние, теперь я сама нищая.

– Ложь! – прошипел Паулет ей на ухо. – Вечно вы рисуетесь и выставляете себя в лучшем свете! Вы не нищая, у вас в шкафах целая куча денег!

– Это деньги на мои похороны, – ответила Мария.

– Тогда хорошо, что вы сберегли их, потому что они вам понадобятся! – зловеще произнес он и подтолкнул ее к ожидавшей карете с опущенными занавесками.