Моя преступная связь с искусством - Маргарита Меклина

Рисуя иракских заключенных, Ботеро использует нехитрые, однако, эффектные приемы. Двумя-тремя красками «раскрашены» мешки на головах: на голову одного иракца натянут красный колпак, а у другого на глаз сползает зеленый. Как на детской раскраске, примитивно и просто обозначены моча и кровь: так ребенок рисует траекторию пули, пунктиром, не задумываясь о том, что стоит «за войнушкой». Ботеро же как бы отстраняется от происходящего, производя на свет экзерсизы, напоминающие условные изображения в учебниках по биологии: да, один из американцев пускает струю на иракца, а у другого иракца обильно течет изо рта кровь, но от этих схематичных изображений, от этих нереалистично выглядящих человеческих флюидов, сердце зрителя остается спокойным.

Ботеро изображает человека через деталь: если многие иракцы нарисованы «в полный рост» и подробно, американцы символизируются двумя или тремя предметами туалета. Это голубая резиновая перчатка хирурга, надетая на мощный кулак и грубый сапог. Черный грубый сапог, метящий в чье-то лицо. Сапог, упирающийся в могучую спину с бретельками лифчика. Прикрепленная ремнем к перчатке тухло-зеленая, как динозавр, собака с раскрытой пастью, готовящаяся растерзать на куски. Неодушевленная перчатка, держащая палку и замахивающаяся на стоящего спиной к зрителю человека, белая повязка которого с брызгами крови напоминает терновый венец.

Фокусируясь на униженных живых тушах иракцев и почти не показывая зрителю третирующих иракцев американских солдат, Ботеро как бы подсказывает нам, кому сострадать. Ведь известно, что люди более отзывчивы к несчастью знакомого человека или к несчастью, случающемуся прямо перед глазами, чем к абстрактному знанию о том, что кто-то где-то голодает или подвергается пыткам. Подсовывая нам прямо под нос мужские тела в розовых лифчиках, в запачканных кровью трусах или с обнаженными торчащими пенисами, Ботеро выявляет весь экзистенциальный ужас человеческой жизни.

Тем не менее, как метко заметил небезызвестный американский арт-критик Дональд Каспит, у иракских заключенных на картинах «острые зубы» и, если бы роли заключенных и тюремщиков неожиданно поменялись, американским солдатам-резервистам пришлось бы ох как несладко! Абсолютно верное замечание, ибо с выставки уходишь именно с этим чувством: изображенные похожими средствами истязаемые и их истязатели одинаково мерзки и отвратны.

Прав профессор Зимбардо, выступивший в роли эксперта на суде над одним из организаторов истязательств: виноват в происходящем не самый низкий и презираемый слой в армии США, резервисты, но и все общество, способствующее созданию условий, в которых прорастают насилие и садизм. Кошмарна и ужасна жизнь, в которой существуют такие мясные туши, неважно, иракские или американские, приходящие в жизнь для того, чтобы воевать и сражаться за какую-то известную только им «истину», чтобы нести разрушения, страдания, смерть.

Организаторы выставки ожидали волнений и воплей протеста в связи с политической направленностью работ прославленного колумбийца, однако, посетители выставки тихо-мирно рассмотрели картины, оставили в журнале для посетителей записи типа «Вы мне наконец раскрыли глаза на войну и на страну, в которой живу» и ушли. А американская пресса просто-напросто воздержалась от дифирамбов. Например, известная арт-критикесса Роберта Смит написала в «Нью-Йорк Таймс», что, несмотря на удачный баланс политики и искусства, серия «Абу Грейб» Ботеро не может считаться великим шедевром.

К счастью, невзирая на пугливость американских музеев, так и не отважившихся на показ неоднозначных произведений искусства, Ботеро все-таки достучался до американского зрителя благодаря такой институции, как библиотеки, которые продолжают оставаться в Америке оплотом интеллектуальной свободы.

март 2007

Если смешать черное с белым, получится кофе

…или мыльная опера. Сосед и приятель Дианы, танцор Фредди Герко, спускается с верхнего этажа и в окне под лестницей видит черную и белую руки, через которые проходит кофейная чашка. Спустя какое-то время у Дианы родится кофейного цвета ребенок, а смешнофамильный Герко голым протанцует по комнате, а затем взметнется на подоконник и выпрыгнет вниз.

Негр ЛеРой и итало-американка Диана: ее поэтический разрез и раскос глаз, ноги бутылочками, русалочье платье; умный наклон его круглой кошачьей головы и усы. За спиной чернобелой страсти маячит фигура: ЛеРой Джонс, поэт, чернокнижник, женат.

Впоследствии все трое, написав по автобиографии, предстанут перед читателем амурным муравейником букв. Три измеренья, три книги, 3D. У одной женщины размер груди С, у другой B. Но после обмера округлостей начертим наконец треугольник:

1) Диана ди Прима (в своей автобиографии ЛеРой называет ее «Лучия ди Белла»), родившая от ЛеРоя Джонса дочь по имени Доминик, названную в честь деда-анархиста Доминика Маллоцци.

2) Жена ЛеРоя Хетти Коэн, еврейка, о которой ЛеРой в мемуарах не скажет ни одного доброго или хотя бы добротного слова (да и вся его книга — рубилово, неопрятное рубище, тряпище), хотя они, зачав двух дочек-негреек, прожили вместе около семи лет. Только отметит «типичную семитскую внешность» жены и то, что украдкой заглядывал в ее интимный дневник.

Жена ЛеРоя обидится: оказывается, что когда она говорила ЛеРою — посмотри, посмотри на нас, как нам хорошо! — он расшифровывал все совсем по другому: смотри, смотри, надо же, мы, черный и белая, — вместе!

3) И наконец сам ЛеРой, олдовый твидовый джентльмен, прикидывающийся то простым рабом-мужиком, то африканским божком, ведомый гномами и имамами гнева, ставший в 2002 году Поэтом-Лауреатом штата Нью-Джерси. Из-за его поэмы «Кто взорвал Америку» разгорится прорвавшийся в мировую прессу скандал.

Но пока — домашние эпизоды. Вот Хетти, жена ЛеРоя, посадив очаровательных кофейного цвета дочурок в коляску, идет на прогулку и неожиданно нарывается на живущую по соседству Диану. Та тоже с коляской — и в коляске тоже две дочки. Одна из них по цвету напоминает негрейку. Хетти бежит к ЛеРою в слезах — ТВОЯ ДОЧЬ!

ИТАК, ХЕТТИ КОЭН, теперь Хетти Джонс. Отлученная от родительского дома из-за брачевания в буддистском храме с негром ЛеРоем; влачившая нищенское существование и позже издавшая в престижном издательстве мемуары (таким образом продав описание бедности за немалые деньги); нашедшая свое призвание в написании детских книг про индейцев и негров; Хетти, которой ЛеРой протянет записку, в которой будет написано о том, что он хочет с ней развестись.

Она перепечатывала все его поэмы и прозу. Он пишет начерно — черный. Она переписывает набело — белая. Жена идет за мужем строка в строку и след в след.

Однако, какая ирония в том, что единственная записка, не нуждавшаяся в перепечатывании, относилась к ней лично и была самой ранящей (разящей)!

ИТАК, ЖЕНЩИНЫ — Хетти, Диана. Мне кажется, что им приходилось кричать. Женщины издают крики (и книги?) при рождении детей, чтобы обратить на себя мужское вниманье. В автобиографии ЛеРой отмечает, что Хетти, белая женщина, была так слаба, так неуверенна в себе, так ничтожна, что рожала ему лишь дочерей.

Портрет Мужской Групповой. Мужчины, сомкнувшись, встают, плотно наваливаются друг на друга на книжных полках, и лишь иногда какая-нибудь курсистка разляжется — сверкая ляжками — на полу у их ног. Такова природа портретов: центр манит, периферия невзрачна; кому не достается места в середке, тому приходится или ложиться, или чуть приседать. Вот там, по решению университетских чинуш, и надлежит быть Диане ди Приме. А иначе как объяснить, что на сегодняшний день про нее не написано ни одной академической солидной статьи?

Юная Диана лежит на кровати. ЛеРой Джонс заходит в квартиру. Я беременна, слабо произносит она. Ну какие проблемы, сделай аборт, обыденно говорит он. Ей больно, и именно сейчас, как никогда, нужна его помощь. Он стоит несколько минут у ее кровати и затем, не прощаясь, выходит.

Такие разные жизни. Диана — ЛеРой. Оба поэты, оба с разнополым ворохом соискателей их гениталий (и гениалий). Она увлекалась магией — он стал рупором радикалов; он был бунтовщик — она анархистка; она ездила в гости к Паунду и спала с Керуаком — а он восхищался идеями и джазом Сан Ра; она погрузилась в буддизм — он принял Ислам и бедлам, затем перешел в Коммунизм.

1965 год. Смерть Малькольма X повлияла на его семейную жизнь. Имидж защитника негров (шишки, появившиеся на его голове от ударов полицейской дубинкой, в чьих-то глазах были медалями) не позволял ЛеРою путаться с белыми бабами. Он развелся и стал Амири Баракой. К его имени было присоединено слово «имаму» — «духовный учитель». Когда какая-то белая женщина спросила его, чем она может помочь освобождению черных, он проскрипел — Вы, белые, опухоль на нашем теле, все, чем Вы можете нам помочь — это сдохнуть ЗДЕСЬ и СЕЙЧАС.