На службе Отечеству - Александр Алтунин

- Доктор, - обращаюсь я к старичку, - не изгоняйте меня, пожалуйста, из рая. Вы же опытный врач.

- Дорогой юноша, - старик с доброй усмешкой склоняется "о мне, мудрые люди справедливо утверждают, что перочинный ножик в руках искусного хирурга лучше, чем острейший скальпель в руках терапевта. Не будем рисковать: пусть вас обследует нейрохирург.

- Скажите, доктор, положа руку на сердце: могу я надеяться на скорое возвращение на фронт?

Посмотрев на меня долгим взглядом, старик снял пенсне, тщательно протер стекла полой халата и отрицательно покачал головой:

- Нет, юноша. У вас затронута черепная коробка. Придется, как выражаются инженеры, встать на капитальный ремонт.

Поздним вечером меня и нескольких других раненых погрузили в санитарный поезд. Теплым августовским утром я, поддерживаемый сопровождавшей нас медсестрой, осторожно спустился на перрон. На фронтоне двухэтажного вокзала прочитал: "Тула". Так судьба занесла меня в город, название которого ассоциировалось с недавно прочитанной повестью Лескова.

Прильнув к окошку автобуса, с интересом всматриваюсь в прилегающую к вокзалу длинную улицу. Она кажется узкой из-за трамвайных путей, проложенных посреди нее. По сторонам тянутся вросшие в землю домишки, построенные, казалось, во времена Левши.

Когда автобус свернул на широкую асфальтированную улицу, замелькали двух- и трехэтажные кирпичные здания, тоже старинной постройки.

Миновали памятник Владимиру Ильичу, повернули направо и выехали на прямую как стрела улицу, которая, судя по кинотеатрам и магазинам, была главной. Позднее я узнал, что это - улица Коммунаров. Почти в конце ее располагались корпуса новой городской больницы, превращенной в госпиталь.

Раненым предстояло пройти через санпропускник. В раздевалке шумно. Санитарки спокойно и споро помогают раненым раздеваться. Мужчины в годах, привычные к женским рукам, жмурятся от удовольствия. Молодежь встречает женскую заботу смущенно, пытаясь скрыть это за неестественным оживлением. Слышатся смех, шутки.

- Тиша! - кричат щуплому светловолосому бойцу с забинтованной ногой, который, отчаянно краснея, не позволяет молоденькой санитарке стянуть с него кальсоны. - Не поддавайся! А то она по неопытности чего-нибудь второпях оторвет у тебя. С чем же ты к невесте явишься?

Под раскатистый хохот окружающих девушка смущенно отступает и, чуть не плача, зовет:

- Марь Петровна! Раненый не хочет раздеваться! Брыкается, как норовистый конь.

На помощь спешит высокая крутобедрая женщина с добрым круглым лицом и светлыми глазами. Поглаживая бойца по взъерошенным волосам, она укоризненно говорит:

- Ну что ты, сынок, развоевался с девушкой? Она ведь помочь тебе хочет.

- Я сам, - оправдывается паренек. - Без няньки обойдусь.

- Да как же ты сам? - ласково возражает женщина. - Не сумеешь, как ни старайся: шина мешает, ногу согнуть не можешь.

Женщина сильными руками легко отводит руки раненого и ловко стаскивает с него кальсоны. Боец испуганно прикрывается ладонями и низко опускает голову.

- Караул! Раздевают! - слышится насмешливый возглас с соседних носилок.

Не обращая внимания на смущение и шутки раненых, женщины быстро раздевают их и уносят или уводят в большую комнату, где, обвязав забинтованные участки тела клеенкой, заботливо и осторожно, словно маленьких детей, трут их давно не мытые тела мочалкой, смывают мыльную иену теплой водой. Бойцы постепенно успокаиваются, блаженно крякают и спокойно ждут, когда их, переодетых в чистое белье и халаты, возьмут в палаты.

Я поглядываю на хлопотливых, взмокших от напряжения женщин. Чувствую прилив сыновней нежности. Вот такими заботливыми и самоотверженными мы видели наших женщин с первых дней пребывания на фронте, где они, не обращая внимания на свист пуль и осколков, оказывали помощь раненым, выносили их с поля боя. Один мудрый человек метко подчеркнул, что война в равной мере облагает данью и мужчин, и женщин, по только с одних взимает кровь, а с других - слезы. Следовало бы добавить, что современная война берет с женщин двойную дань: и слезы, и кровь.

На следующий день меня осмотрел нейрохирург. Несколько дней пролетело незаметно, тем более что большую часть времени я спал.

Скучать раненым не приходилось. Нас навещали рабочие и работницы тульских заводов, школьники; приносили подарки: папиросы, носовые платки, рассказывали о работе; школьники пели, читали стихи. Особенно частым гостем был старый токарь Митрофан Васильевич Хрусталев. Однажды он пришел в сильном возбуждении. Потрясая газетой, торжественно объявил:

- Наши бомбили Берлин!

Новость так обрадовала, будто сообщили о взятии города.

Из газеты "Коммунар", которую мы зачитывали до дыр, узнали, что фашистские армии получили жестокий отпор на дальних подступах к Ленинграду, у стен Таллина, восточнее Смоленска, под Киевом и Одессой. Особенно радовали сообщения, что наши войска продолжают атаковать врага в районе Ярцева. Очень хотелось узнать, как там идут дела, кто командует ротой, живы ли Стольников, Охрименко, Петренко, Федя и другие бойцы, которые ходили в ту роковую для меня атаку. Я выпросил лист чистой бумаги и написал письма Стольникову и Петренко в надежде, что кто-нибудь из них еще в роте.

Нашу офицерскую палату обслуживает медицинская сестра, высокая, статная, черноволосая красавица Маргарита. Все раненые радуются, когда она входит в палату. Даже тяжелораненые, поймав ласковую улыбку Риты - так мы звали ее между собой, - перестают стонать, приободряются. Особенно приворожила она молоденького лейтенанта - танкиста Володю Синицына. Ранение у него тяжелое. Парнишка очень страдает, выгладит изможденным.

Осунувшееся красивое лицо его приобрело восковой оттенок. И лишь светло-серые глаза не сдаются: в них отражается живейший интерес к товарищам по несчастью, ко всему происходящему вокруг. Просыпаясь по утрам, он не забывает поинтересоваться у соседей, как они чувствуют себя. Когда из-за резкого ухудшения состояния здоровья командование госпиталя решило поместить лейтенанта в отдельную палату, он решительно заявил:

- Нет, вы уж не разлучайте меня с товарищами.

И начальник отделения, видя, как огорчен Синицын, отменил распоряжение.

Володя буквально оживает при появлении сестры: безжизненное лицо его освещается слабой улыбкой; преодолевая одышку, он пытается шутить. Рита, заметив, как благотворно влияет ее внимание на Синицына, обойдя палату, обязательно присядет рядом с койкой лейтенанта, ласково поговорит с ним, прочитает письма от его матери и сестренки. После таких встреч лейтенант преображался. Узнав, что до войны Рита училась на историческом факультете Тульского пединститута, Володя попросил познакомить его с историей Тулы.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});