Укус ангела - Павел Крусанов

– Василеостровское могущество обладает силой, чтобы открыть хрустальные врата.

– А закрыть? – снисходительно поинтересовался Егунов-Дубровский.

– И закрыть. Я смогу отворить их ровно на семь секунд.

– И Псы Гекаты войдут к нам? – спросил Барбович.

– Да, они войдут.

– Ещё как войдут, – подтвердил Педро из Таваско и уточнил, имитируя простоту солдатской речи: – Как шило в жопу.

– Но Псы Гекаты – существа не нашего мира, – хором сказали братья Шереметевы, – как воспримут они непривычный для них гнёт времени и пространства?

– Нам не всё известно о природе Псов Гекаты. – Казалось, Бадняк с трудом подыскивает слова, которые бы наилучшим образом отражали истину – закон под страхом смерти запрещал на заседаниях Имперского Совета говорить ложь. – Но то, что нам известно, заставляет предположить в них необычайную, неистовую злобу. Я могу обратить их ярость против наших врагов.

– И как они на них свою злобу сорвут? – спросил фельдмаршал Барбович.

– Псы Гекаты пожрут их живые души, после чего их тела пять месяцев будут биться в агонии, желая смерти, но не находя её.

Члены Совета переглянулись. Слова государственного канцлера произвели на всех приятное впечатление – даже у императора дрогнули веки, хотя глаза его по-прежнему оставались полузакрытыми. Казалось, не использовать столь грозное оружие в сложившейся ситуации будет преступным недомыслием.

– А что станут делать Псы Гекаты дальше? – уместно полюбопытствовали братья Шереметевы.

– Каково бы ни было их исступление, мы предлагаем Псам Гекаты чудовищную жертву – миллионы и миллионы душ. Можно надеяться, что после этой, прошу прощения за каламбур, гекатомбы их злонравие утихнет, и они станут подвластны нашим заклятиям. Тогда мы сможем удалить их или обезвредить.

– Но полной гарантии нет? – уточнил министр войны.

– Нет.

– Хрустальные врата будут открыты семь секунд, – сказал министр войны. – Кто ещё может войти в них?

– В них может войти кто угодно.

– А именно?

– Это неизвестно. Но Псы Гекаты войдут.

– Рискованное предприятие, – заметил Егунов-Дубровский. – Давно ли люди знают об этих, с позволения сказать, полканах?

– Люди знали о них всегда, только называли другими именами.

– Их когда-нибудь пытались использовать? – спросил Барбович. – Что-то я не слыхал.

– Неоднократно. Но рассказывать об этом было уже некому. Впрочем, теперь мы можем действовать куда увереннее.

– А что получалось до нас? – упорствовал Барбович.

Государственный канцлер Бадняк красноречиво промолчал.

– Хорошо, – смирился фельдмаршал, – но что, помимо чертовской свирепости, известно об этих тварях ещё? Что это за фрукты? Можно ли их хотя бы увидеть?

– Можно.

Такой ответ всех несказанно удивил.

– Как можно увидеть тварей не нашего мира? – усомнились братья Шереметевы.

– Ярость их столь сгущена, что Псы Гекаты доступны нашему зрению.

– Их можно увидеть прямо сейчас? – затаив дыхание, встрял во взрослый разговор Свинобой.

Бадняк кивнул и взгляды членов Имперского Совета обратились на государя. Некитаев открыл глаза, бесстрастно обозрел своих советников и утвердительно склонил голову. Однако государственный канцлер не спешил выполнять повеление.

– Это зрелище требует мужества, – сообщил мог.

– Обидеть хочешь? – осклабился Барбович. – Мы что, шавок не видали? Нам хоть бы пёс, лишь бы яйца нёс.

– Господа, вам повинуются народы, но то, что вы хотите увидеть, помрачит самые отчаянные представления о возможном. Я обязан предупредить.

– Ты предупредил, – сказал фельдмаршал Барбович.

– А Псы Гекаты увидят нас? – спросил министр войны.

– Нет. – Бадняк поднялся из-за стола. – Тень Надежды Мира скроет нас от них. – И тут же, подтверждая его слова, пламя свечей опало, поблекло и библиотека погрузилась в мерцающую полутьму.

Мог призвал на помощь Педро из Таваско. Вместе они воскурили в надраенном бронзовом фиале – Алупка погрузилась в ночь и свет ночи играл на его гранях – какой-то густой, вязкий фимиам, потом, пританцовывая, сотворили размыкающие заклятия и начертали в пространстве огнистые, тут же истаявшие знаки. В результате этих волхований огромное каминное зеркало вскипело облачными клубами и бледно затуманилось. Туман со страшным воем проносился в зазеркалье кудреватыми клочьями, будто его гнал неукротимый шквальный вихрь. Холодом и гибельной тоской веяло из открывшейся бездны. Ветер всё свирепел, но вскоре из-за прядей тумана проступило нечто несокрушимое и матово сияющее, преградившее дальнейший путь чародейскому прорыву в кромешную подкладку мира. Это была граница седьмого неба. Таким – млечным и непроницаемым – почти всегда и представал этот рубеж перед взорами тех, кому доводилось уже пускаться в опасные прогулки на кромку творения. Граница и в самом деле была незыблема, но только не для Бадняка – владельца тайн, сокрытых под переплётом «Закатных грамот». Вихрь разогнал последние клочки мглы и седьмое небо, отлитое из льда и пламени, открылось во всём своём испепеляющем великолепии, во всём мёрзлом блеске. Тщетны были попытки проникнуть за его пределы: взгляд сгорал на этой глади до тла, коченел насмерть – посланный за вестью, обратно он не возвращался. Так длилось то или иное время, но вот седьмое небо на глазах начало меркнуть, стекленеть, будто топился на огне стылый жир, – ещё один тугой, протяжный миг и сквозь последний предел всё ясней и ясней стали проступать чудовищные образы чужого мира, кошмары надсознания, жуткие обитатели нетварной тьмы. Псы Гекаты роились там, неистово бросаясь на хрустальное седьмое небо, и за его надёжность – застывшим сердцем уповая лишь на неё – навряд ли кто-нибудь теперь мог поручиться…

Стража у дубовых дверей с грохотом выронила оружие. Пардус, метнувшись в ужасе от дьявольского зеркала, взвыл как гиена – жалостно и безысходно. Уклейка серебряной стрелкой вымахнула из аквариума и, пузыря янтарные глаза, забила на ковре хвостом. Прохор одним рывком – хрясь! – разорвал на груди мундир. Австрийский наместник так стиснул зубы, что они с хрустом раскрошились у него во рту. Остальные члены Имперского Совета не издали ни звука, но самообладание далось им дорогой ценой.

Когда действо завершилось, зеркало заволокло туманом и через минуту оно спокойно отразило вновь разгоревшиеся свечи. Бадняк и Педро из Таваско, едва перебирая ослабевшими ногами, сели на свои места. Всё было кончено. Стражники у дверей сидели на полу и беспомощно скулили – они выдавили себе пальцами глаза и по лицам их текла кровь; братья Шереметевы опустили вмиг поседевшие головы на руки; Свинобой с исполненным безумия взглядом жевал бумагу, заталкивая её в рот пальцами; министр войны осел в кресле и его неподвижное оскаленное лицо не оставляло сомнений – он был мёртв.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});