Враг божий - Бернард Корнуэлл

Она рассмеялась. То был отголосок ее старого смеха, злого, некогда предвещавшего неприятности на Торе.

– Жалкий глупец, ты напрасно отнимаешь у меня время. – Моргана снова повернулась к рабочему столу и, делая вид, будто не замечает меня, принялась ставить пометки на счетных палочках или на полях пергаментных свитков. Я терпеливо ждал.

– Все еще здесь, глупец? – через некоторое время спросила она.

– Да, госпожа, – отвечал я.

Моргана повернулась на табурете.

– Зачем ты спрашиваешь? Тебя сучка с холма подослала? – Она махнула рукой на Тор.

– Меня попросил Мерлин, госпожа, – солгал я. – Он хочет знать прошлое, но память часто заводит его не туда.

– Скоро грехи заведут его в ад, – мстительно проговорила Моргана, потом задумалась над моим первым вопросом и наконец пожала плечами. – Я скажу тебе, что случилось в ту ночь, – объявила она, помолчав. – Скажу один раз, и больше не смей спрашивать.

– Мне вполне хватит одного раза, госпожа.

Моргана проковыляла к окну, из которого открывался вид на Тор.

– Господь Всемогущий, – сказала она, – единственный истинный Бог, наш общий отец, послал с небес пламя. Я была там и знаю, что случилось. Молния Господня ударила в крышу, и солома воспламенилась. Я закричала, ибо у меня есть причина бояться огня. Я знаю огонь. Я – его дитя. Огонь разбил мою жизнь, но то был другой огонь. Божье очистительное пламя, спалившее мой грех. Оно охватило башню и сожгло все. Я смотрела на пожар и погибла бы в нем, если бы блаженный епископ Сэнсам не вывел меня в безопасное место. – Она осенила себя крестом и снова повернулась ко мне. – Вот что случилось, глупец!

Значит, Сэнсам был в ту ночь на Торе? Занятно. Впрочем, я не подал виду, что заинтересовался, только сказал мягко:

– Пожар не уничтожил Котел, госпожа. Мерлин пришел на следующее утро, разобрал угли и не нашел золота.

– Глупец! – крикнула в отверстие маски Моргана. – Думаешь, Божье пламя такое же, как слабое человеческое? Котел был сосудом диавольским, величайшей мерзостью Британии! Самый дьявол в него испражнялся, и Господь уничтожил непотребную посудину! Я видела все вот этим собственным глазом! – Она постучала под прорезью маски. – Видела, как он горел. В самом сердце пожара огнь полыхал, как в кузнечном горне, как в геенне, и бесы вопили от муки, когда их Котел обращался в дым. Господь спалил его! Спалил и отправил в ад, к князю бесовскому! – Она замолкла, и я почувствовал, что обожженные губы под маской складываются в улыбку.

– Нет его, Дерфель, – уже тише проговорила Моргана. – А теперь уходи.

Я ушел, поднялся на Тор и отодвинул висящую на одной веревочной петле сломанную створку ворот. Пепелище на месте дома и башни уже начало зарастать травой; вокруг притулился десяток грязных лачуг, в которых жили те, кого Нимуэ называла "своими людьми": нищие и калеки, бездомные и полусумасшедшие. Кормились они тем, что мы с Кайнвин присылали из Линдиниса. Нимуэ уверяла, будто "ее люди" говорят с богами, но я слышал от них только стоны или безумный смех.

– Моргана все отрицает, – сказал я Нимуэ.

– Разумеется.

– Говорит, ее бог спалил все без остатка.

– Ее бог не может сварить яйца всмятку, – мстительно проговорила Нимуэ. За годы, прошедшие с утраты Котла, она изменилась еще сильнее Мерлина. Тот просто одряхлел, Нимуэ же была тощая, грязная и почти такая же безумная, как когда я вытаскивал ее с Острова Смерти. Жрицу била мелкая дрожь, лицо сводила непроизвольная судорога. Золотой глаз она давно то ли потеряла, то ли продала и теперь носила черную кожаную повязку. Былая своеобразная красота исчезла под слоем грязи, коросты и черными спутанными волосами; даже селяне, приходившие за исцелением или пророчеством, с трудом выносили ее вонь. И не только селяне; я, некогда любивший Нимуэ, еле-еле мог находиться с ней рядом.

– Котел по-прежнему жив, – сказала мне Нимуэ в тот день.

– Так говорит Мерлин.

И он тоже жив. – Нимуэ положила на мой локоть грязную руку с обгрызенными ногтями. – Он просто копит силы и ждет.

Ждет погребального костра, подумал я.

Нимуэ повернулась от востока на запад, чтобы оглядеть весь горизонт.

Где-то там, Дерфель, спрятан Котел. И кто-то готовится пустить его в ход. А когда это случится, Дерфель, ты увидишь, как вся страна окрасится кровью. – Она обратила ко мне единственный глаз и зашипела: – Кровь! В тот день мир изблюет кровь, и Мерлин восстанет ото сна.

Может быть, подумал я, но солнце светило ярко, и в Думнонии царил мир. Мир, который Артур завоевал мечом, поддерживал законами и скрепил Братством Британии. Все это казалось бесконечно далеким от Котла и утраченных сокровищ, хотя Нимуэ по-прежнему верила в их силу. Я не смел в глаза сказать ей о своих сомнениях; в тот погожий день мне казалось, что Британия идет от мрака к свету, от хаоса к порядку, от варварства к закону. То были свершения Артура. То был Камелот.

Однако Нимуэ говорила правду. Котел не пропал, и она, подобно Мерлину, ждала грядущих ужасов.

Глава 8

Главной нашей заботой в те годы было подготовить Мордреда к управлению страной. Королем его провозгласили еще в младенчестве, но Артур решил провести церемонию повторно, как только Мордред достигнет совершеннолетия. Думаю, Артур надеялся, что торжественный ритуал магическим образом наделит мальчика мудростью и ответственностью – другими средствами его было не исправить. Мы пытались, видят боги, мы пытались, а Мордред оставался все таким же злым, мстительным и неуправляемым. Не испытывая к нему любви, Артур сознательно закрывал глаза на главные недостатки своевольного юнца, ибо свято верил в божественность королевской власти. Близилось время, когда Артуру предстояло узнать и принять горькую правду о Мордреде, но в ту пору на все сомнения, которые высказывались в совете, он отвечал одно. Да, Мордред не сахар, однако все мы видели, как из несносных сорванцов вырастают достойные мужи; торжественное вступление на престол и ответственность, налагаемая властью, наверняка заставят мальчика взяться за ум. "Я сам не был образцовым ребенком, – любил говорить Артур, – а с годами вроде бы образумился. Верьте в него, – и с улыбкой добавлял: – К тому же Мордредом будет руководить мудрый и опытный совет". На наши возражения: "Он назначит собственный" – Артур только отмахивался. Все, беспечно заверял он, будет хорошо.

Гвиневера, в отличие от мужа, не тешила себя обольщениями. Более того, в годы после клятвы Круглого стола мысли о дальнейшей судьбе Мордреда занимали ее чуть ли не постоянно. Как женщина, она не могла присутствовать на совете, но, подозреваю, когда заседания проходили в Дурноварии, подслушивала из-за портьеры. По большей части наши разговоры должны были утомлять Гвиневеру: мы часами спорили, укладывать ли новые камни для брода или потратиться на постройку моста, берет ли некий магистрат взятки или кому поручить опеку над осиротевшим наследником или наследницей. Такие вопросы отнимали почти все наше время и наверняка казались Гвиневере ужасно скучными, однако воображаю, с каким интересом она ловила все, что говорили о Мордреде.