Воскресший гарнизон - Богдан Сушинский

— Но все же распинал его не я. Что касается меня, то этими «распятиями» я всего лишь каждодневно напоминаю людям о самом страшном из земных грехов наших.

— Понимаю, таким образом вы заставляете их раскаиваться, — кивнул лжефюрер.

— Даже не помышляю об этом. Создавая очередное «Распятие», я хочу, чтобы они вечно молились тому, кого распяли, зная при этом, что, отмолившись, они вновь отправятся распинать.

23

«А ведь мудро рассуждает, подлец! — восхитился Штубер, пытаясь запомнить сказанное Отшельником, чтобы затем воспроизвести в своей книге, окончательное название которой должно быть «Психология войны и воинов».

Барон был счастлив от того, что в течение войны ему удалось собрать целую энциклопедию «людей войны» — с их необычными характерами, взглядами на войну и человечество, на жизнь и смерть; со всеми странностями их поступков и поведения на передовой и в тылу врага; с проявлениями их трусости и храбрости, веры и безверия в Бога, в некие высшие силы и собственную судьбу.

Диверсант, не раз побывавший в тылу врага; храбрейший солдат, множество раз доказывавший, что умеет презирать смерть и ценить мужество врага, Вилли Штубер уже давно не ощущал никакой ненависти к представителям тех народов, которые были втянуты фюрером в войну с рейхом.

«Величайший психолог войны», как теперь — кто иронично, а кто и с искренним уважением, — именовали его в отделе диверсий Главного управления имперской безопасности, он и в самом деле воспринимал себя в ипостаси психолога-исследователя, научившегося смотреть на все происходящее на полях Второй мировой как бы со стороны.

При этом он одинаково ценил мужество «истинных солдат», «истинных рыцарей войны», независимо от того, к какой армии и к какому воинскому стану они принадлежали.

Как и обер-диверсант рейха Отто Скорцени, он чувствовал себя романтиком войны. И если теперь, под занавес этой вселенской трагедии, Вилли стремился во что бы то ни стало уцелеть, то не потому, что поддавался страху смерти, а потому что очень уж хотел завершить этот свой научный труд, оставить его после себя в виде пособия для множества других психологов и романтиков войны, которые придут в мир сей после него.

А еще в душе Вилли все основательнее выкристаллизовывалась идея: когда-нибудь, хоть на непродолжительное время, собрать в своем родовом замке баронов Штуберов всех тех «отшельников войны», которые к тому времени уцелеют. Да что уж там! Он за величайшую честь почел бы видеть у себя в «Штубербурге» таких людей, как Фризское Чудовище, Отто Скорцени, лейтенант, а теперь-уже, кажется, капитан Беркут; как этот специалист по распятиям из Подолии Орест Гордаш, поручик-белогвардеец Розданов или «вечный фельдфебель» Зебольд; как диверсионно прошедший через всю огромную Россию «русский немец» барон фон Тирбах, который сейчас оказался в телохранителях лжефюрера, да и сам лжефюрер, он же унтерштурмфюрер Зомбарт, справедливо именуемый «Великим Зомби» и «Имперской Тенью». Как потомок итальянских легионеров князь Боргезе или посланец атамана Семенова и непосредственный командир фон Тирбаха полковник Курбатов...

Какая же это была бы компания! Мир содрогнулся бы, узнав из прессы о таком собрании «аристократов войны», познав имена и подвиги рыцарей «круглого стола» короля Арту... простите, короля «аристократов войны», ее отшельников, чудаков и изгоев — в замке Вилли Штубера.

А еще больше он содрогнулся бы, прочитав книгу «величайшего психолога войны», которую барон, конечно же, презентовал бы на этом высоком рыцарско-фронтовом собрании. Вилли уже даже успел провести переговоры об ее издании с одним книжным магнатом, вовремя успевшем открыть филиал своего мюнхенского издательства в тихой, богоугодной Швейцарии.

— Но позвольте! С такой ненавистью ко всему мирскому, с какой беретесь за резец вы, - донеслись до его сознания слова лжефюрера, обращенные к Отшельнику, — сотворять распятие Христа невозможно. Это неискупимый грех.

— Творец такому греху не подвержен.

— Вы имеете в виду того, небесного Творца? — спросил лже-фюрер, пытаясь напомнить, что его двойник, тот, истинный фюрер, тоже когда-то принадлежал к сонму художников, а значит, творцов

— Нет, нас, земных творцов, — как бы подыграл ему специалист по распятиям. — Неискупимый грех этот лежит не на мне, а на Творце, допустившем, чтобы толпа распяла самого преданного из его мессий, самого святого из святых. А затем допустил, чтобы меня — и тоже Творца — загнали в это подземелье и заставили усеивать крестами и муками небесными все то пространство, которое и так уже давно усеяно распятиями и муками земными.

— Но-но, попридержи язык, — проворчал адъютант бригаден-фюрера. — Смотри, как бы...

Однако договорить ему лжефюрер не дал. Приподняв руку, он заставил Вольраба заткнуться на полуслове.

— Мыслите вы, как отрекшийся священник или расстриженный монах.

— Скорее, как не возведенный в сан семинарист. С душой иконописца и церковного скульптора, — небрежно процедил Гордаш.

— Эй, служивый, ты что, не понимаешь, что перед тобой фюрер?! — Это уже спросил фон Тирбах, по-русски и явно от себя, почувствовав, что лично его терпение иссякло.

Отшельник исподлобья взглянул сначала на лжефюрера, затем на Штубера, словно бы испрашивал у него разрешения на откровенность, и только после этого вновь встретился взглядом с фон Тирбахом.

— Может, он и фюрер, — процедил Отшельник, — но... — решительно покачал головой.

— Что значит: «может»?! Он — фюрер!

— Возможно-возможно, — мрачно стоял на своем Отшельник, пользуясь тем, что Зомбарт не понимает, о чем идет речь. — Лично мне он не отрекомендовался как фюрер.

К счастью фон Тирбаха и самого Отшельника, лжефюрер в это время внимательно осматривал недостроенный двухэтажный дот, соединенный своим нижним этажом с узким лазом, уводившим куда-то в глубины земли. Он пытался выяснить, с какой частью «Регенвурмлагеря» может соединяться данный дот благодаря этому глубинному разлому.

— Не смей произносить это свое дурацкое «возможно»?! — внушал тем временем фон Тирбах Отшельнику, настороженно оглядываясь при этом на Имперскую Тень. А затем беспомощно посмотрел на фон Штубера, поскольку знал, что тот прекрасно владеет русским.

Однако «великий психолог войны» не только не вмешался в их словесную стычку, а наоборот, с интересом следил за ее развитием. Но при этом фон Тирбах понял: Отшельник явно рассчитывает на поддержку близкого друга Скорцени.

— Я никогда не видел фюрера и не могу сказать ничего определенного. Но в этом человеке я почему-то не узнаю... фюрера. Не чувствую его.

— Вы слышали нечто подобное, барон? — апеллировал фон Тирбах к Штуберу. — Он не узнает в нем фюрера!

— Слышу: не узнает, — невозмутимо подтвердил штурмбан* фюрер.

— К тому же он не мастер, — окончательно «зарывался» Гор-даш. — Говорят, что фюрер был то ли художником, то ли архитектором. Однако я не чувствую в нем мастера.

— Да за одну эту фразу фюрер способен распять тебя.

— Этот — нет, не способен, — с упрямством самоубийцы возразил Отшельник. — Для этого тоже нужен мастер. А он — не мастер. Их уже почти не осталось. Вообще никаких истинных мастеров. Остались бездари и недоученные подмастерья. Мир недоученных подмастерий — вот что представляет собой нынешний мир, давно убивший, на корню изведший Истинного Мастера.

— Советую прислушаться к мнению этого скульптора, фон Тирбах, — наконец-то нарушил обет молчания Штубер, понимая, что самое время вмешаться.

— Потому что вы тоже считаете себя мастером? — огрызнулся фон Тирбах.

— О чем вещает миру этот крематорник? — не удержался тем временем лжефюрер.

Фон Тирбах вкратце пересказал их диалог, не забыв сообщить и о том, что Отшельник очень непочтительно отозвался о нем, как о фюрере, и выжидающе уставился на Зомбарта. Он ожидал приступа гнева или ярости. И был немало удивлен, когда лжефюрер устало как-то произнес:

— Как показало покушение, совершенное 20 июля, теперь в этом уже многие сомневаются.

Услышав сказанное, Маньчжурский Стрелок, как называл его про себя Штубер, буквально опешил. Он был настолько разочарован фюрером, что отказывался его понимать.

— Спросите-ка этого мастера: — продолжал добивать его Зом-барт, — мог бы он вместо Христа высечь на этом кресте мой лик, то есть подать в образе Христа облик фюрера Германии.

* * *

Внимательно выслушав вопрос, Гордаш пододвинул поближе к скульптуре леса, взобрался на них и долго осматривал абрис едва наметившегося тернового венка распятого Иисуса. Затем чуть присел и столь же внимательно присмотрелся к лицу лже-фюрера, как бы решая для себя: способно ли оно заменить лик распятого Христа?