Полуночное танго - Наталья Калинина

Оле казалось, будто речь идет не о ней, а о ком-то ей незнакомом. Еще она думала о том, что эти взрослые люди, сидевшие сейчас за столом с серьезным видом, играют в какую-то глупую игру. Она вот-вот им наскучит, и они направятся по домам, где их ждут настоящие дела.

— Вчерашнее поведение Славяновой, сорвавшей юбилейный концерт памяти великого Шопена, к которому мы все так долго и старательно готовились, лишний раз подтверждает то, что Славянова недостойна носить почетное звание советского педагога. В связи с этим я предлагаю обсудить поведение Славяновой на нашем совете и сделать соответствующие выводы в отношении ее. Товарищ Баранов, я вижу, вы хотите что-то сказать.

Она ободряюще кивнула немолодому почасовику Баранову, который, как давно догадывалась Оля, страстно мечтал стать полноправным членом педагогического коллектива.

Баранов старательно откашлялся, вытер платочком вспотевший лоб.

— Славянова — хорошо подготовленный педагог, этого я ни в коем случае не отрицаю, но, товарищи дорогие, от ее обращения со студентами меня, старика, в дрожь бросает. Во-первых, она со всеми на «ты», а некоторые из студентов, товарищи дорогие, тоже, простите за выражение, ей «тыкают». Конечно, у них, я думаю, есть на то веские причины интимного…

— Это вы таким образом рассчитываете получить штатное место? — не выдержал Симаков.

— То есть я вас не понимаю, Павел Петрович. — Баранов опять вынул из кармана платок, вытер сухой лоб. — Я говорю то, что знаю самолично. Товарищи дорогие, да такого позора, как на вчерашнем концерте, я за всю свою жизнь не видывал. Этот брошенный Славяновой… поклонник или как там теперь у них называется…

— А вы, Яков Федотыч, разве были вчера на концерте? Сдается мне, как раз в это время вы пировали на свадьбе у Кондаковых. — Симаков с откровенной усмешкой смотрел на Баранова.

— Так об этом же весь город только и говорит, товарищи дорогие. О том, как этот, как его, черт побери, Платонов не то Антонов, сиганул к ней на сцену и стал при всех целовать и обнимать. А она и рада.

— А завтра весь город будет говорить о том, как вы после свадьбы валялись в канаве возле маслобойки и на вас, простите за выражение, поднимали ногу собаки. Что нам по этому поводу прикажете делать?

— Так то ж, дорогие товарищи… то же несправедливо. Человек не каждый день родную племянницу замуж выдает. То ж…

— Павел Петрович, я попрошу вас успокоиться. — Инесса Алексеевна обожгла взглядом Симакова. — В настоящий момент мы обсуждаем поведение Славяновой. Вижу, вы, Христофор Алексеевич, желаете выступить. Мы вас внимательно слушаем.

Колумбыч долго собирался с духом, разглаживая плюш на столе.

— Смелей, смелей, товарищ Коровин, — торопила Инесса Алексеевна. — Мы вас слушаем.

— Я, это самое, я только хотел сказать, что все зло идет от воинствующей половины рода человеческого. Они над нами верховодят — попробуй сделай им что-либо поперек. Вот и супруга моя…

— Товарищ Коровин, высказывайтесь, пожалуйста, по теме, — недовольно перебила его директриса.

— Да, это самое, вот я и говорю, что Славянова тоже нами верховодит, все как полагается. — Он пугливо скосил глаза в сторону Инессы. — И, это самое, бедный Антонов — а он же мой крестник — совсем из-за нее свихнулся. А она, говорит, держит себя как монашенка…

Дверь с грохотом распахнулась, и на пороге появилась мать Миши Лукьянова, а за ее спиной дядя Федя.

— Ага, вот ты где.

Лукьянова встала перед Олей, уперла руки в бока. От нее разило перегаром.

— Бесстыжие твои глаза! Расселась тут как ни в чем не бывало. Я тебя спрашиваю, где мой сын?

— Это вы должны знать, где ваш сын, — как можно спокойнее ответила Оля.

— Да? Думаешь, я не знаю, что он с тобой таскается? Вчерась я только рот про тебя раскрыла, как он с кулаками набросился, чуть душу не вышиб. Дверью бацнул и до сих пор нету. Где он, отвечай!

Оля встала. Комната наполнилась звенящей тишиной. Все застыли на своих местах, обратив к Оле недоуменные взгляды.

Дядя Федя, шаркая валенками, подошел к Лукьяновой и тронул ее за плечо.

— Твой Мишка сегодня у меня ночевал. Сказал, житья ему дома нету за вашими пьянками да скандалами. Мы с ним с утра почаевничали, потом он по каким-то делам пошел. Так что умерь, баба, свой норов. А ты, Ольга, не слушай ее. Дурная баба она и есть дурная баба. Что с нее взять?

— Нет уж, позвольте Федор Михайлович, — вмешалась Зловредная Инесса. — Я попрошу вас, как человека постороннего, выйти из преподавательской. А вы, м-м… Лидия Кузьминична, вроде бы хотели нам что-то сказать? Мы вас внимательно слушаем.

— Да ничего я не хотела… — Лукьянова, сморщив лицо, всхлипнула. — Сыночек мой, Мишенька, ну, привесила ему с пьяных глаз. Так ведь я же мать…

Оля отошла к окну. Она больше не в силах была терпеть этот спектакль. Пускай несут что хотят, слушают любых свидетелей обвинения — ей теперь на все наплевать.

Она сняла с вешалки куртку, вышла в коридор. Уже возле лестницы услышала пронзительный крик Зловредной Инессы:

— Славянова, вернитесь сию минуту! Вы слышите, Славянова? Я вас уволю!..

* * *

Оля шла солнечной улицей вдоль аллеи молодых пирамидальных тополей, петляя кривыми переулками, брела куда-то наугад, упиваясь всей душой свалившейся на нее нежданно-негаданно свободой. Всем миром завладела весна. Весна — это сейчас самое главное. Все остальное ерунда.

Ноги сами несли ее по разомлевшей земле. Навстречу солнцу, весне, свободе.

* * *

«Милка добилась своего, — думала Оля. — Крепость не выдержала осады и сдалась на милость победителя. А дальше — как у всех. Неужели Илью может устроить «как у всех»?»

Оля обернулась. Этот большой лохматый пес, увязавшийся за ней еще на бульваре, так и бежал следом, преданно помахивая пушистым веером хвоста. Стоило ей замедлить шаг, как он садился на землю, смотрел на нее умными глазами из-под рыже-бурых лохм. Он понимал ее. Наверное, и ему хотелось свободы.

А солнце все ниже и ниже клонится к земле, как бы желая вдохнуть в себя поглубже чувственные ароматы свежести и горьковатого парного тепла. Раскинувшийся на возвышении город кажется огромным островом среди степи. Но Оля оттолкнула свою лодку от берега, и не надо оглядываться назад. Надо плыть вперед, туда, где горизонт сливается с землей, куда клонится этот длинный, навсегда положивший конец ее глупым мечтам о счастье день.

Вот и домик под зацветающим абрикосовым деревом, вокруг брошенная людьми виноградная лоза. Наверное, это и есть тот самый колхозный сад, о котором ей как-то рассказывал Миша.