Семь храмов - Милош Урбан

Я вспомнил детские рисунки в анонимном письме, вспомнил домики без крыш. И понял, почему эти домики именно такие. Это только кажется, что у них нет крыш. На самом деле крыши есть, только нарисовать их нельзя. Дома с плоскими крышами. Панельные дома.

Еще трижды я сопровождал рыцаря из Любека, составляя ему компанию, но то, что прежде объединяло нас, исчезло. Доверительность и дружба уступили место печали и дурному настроению. Источником меланхолии было нынче не то или иное здание и его обветшалость, а, как я понял, мое нежелание вещать в состоянии отрешенности. Я изо всех сил старался держаться подальше от древних храмовых стен и прикасался только к тому, что было безусловно новым.

Эммаусский храм, посвященный Деве Марии, святому Иерониму, Войтеху, Прокопу и Кириллу с Мефодием, когда-то готический, о трех нефах и трех хорах, освященный в 1372 году в присутствии императора Карла, давно лишился строгой красоты вертикалей, пересекавшихся с горизонталями, и за свою длинную историю пережил несколько болезненных реконструкций. Самый страшный удар нанесло ему в семнадцатом веке барокко: правда, он обзавелся тогда двумя мощными башнями, отсутствовавшими в первоначальных планах, но зато на него нахлобучили купола — этакие кочанчики капусты кольраби — напрочь стерев тем самым мужские черты, так подходившие святыне Ордена бенедиктинцев, и придав иной облик — облик толстухи-торговки, крикливо предсказывающей монахам гибель. В конце прошлого века храму был возвращен его готический вид, но эта верхненемецкая готика оказалась чужда Чехии, и здание, хотя и с заостренными, однако слишком уж нарядными башнями и чересчур высоким треугольным фронтоном стало напоминать укрепленные городские ворота или даже крытый рынок. В феврале 1945 года храм разбомбила авиация союзников (право, не можем же мы требовать от американцев, чтобы они отличали средневековый дом Божий от оружейного завода), так что его нынешний незаконченный вид с бетонно-стеклянным фронтоном и двумя скрещенными, позолоченными сверху шпилями является результатом последней реконструкции, осуществленной в шестидесятые годы двадцатого столетия.

Гмюнд заказал профессиональному фотографу снимки интерьеров и сосредоточился в основном на окнах пресбитерия с желобчатыми, а не просто наклонными откосами: как и окна нескольких других храмов Нового Города — Штепана, Аполлинария и Девы Марии на Слупи — они являют собой образец тончайшего мастерства каменщиков высокой готики. Никогда больше в истории целесообразность так хорошо не сочеталась с орнаментальностью. Эта архитектура так и осталась непревзойденной.

Я сопровождал рыцаря в свое свободное время, после службы. Повинуясь приказу начальника полиции, я двенадцать часов в сутки охранял Барнабаша — под руководством капитана Юнека, который, не доверяя мне, вообще не отдыхал и следил за архитектором вместе со мной. Он дежурил по ночам, смертельно уставал и стал походить на привидение — привидение с пальцем на спусковом крючке пистолета. Я старался не показываться ему на глаза и лишь издали наблюдал за идиотскими действиями этого упрямого полицейского, который считал себя асом из асов. Дважды я заставал его спящим в служебной автомашине на стоянке на Рессловой улице. Если бы об этом пронюхал Олеярж, Юнека бы уволили. Думаю, полковник догадывался, что честолюбивый офицер метит на его место, так что подобное пренебрежение служебными обязанностями было бы подходящим поводом избавиться от слишком амбициозного подчиненного. Однако он об этом не узнал, и события пошли по иному пути.

В среду утром, спустя неделю после декабрьской оттепели, в синей комнате зазвонил телефон. Настойчивый мужской голос, который был мне незнаком, передал приказ полковника Олеяржа: я должен немедленно явиться на Ресслову улицу. Барнабаш ожидает меня возле ямы в одиночестве, потому что капитан Юнек ввязался ночью в какую-то драку и лежит в больнице с разбитой головой. Скоро Олеярж направит к Барнабашу кого-нибудь еще, но я, учитывая близость моей гостиницы, должен оказаться на месте первым. Я вспомнил то утро, когда меня разбудил звонок в дверь пенделмановской квартиры. Я знал уже, что нет ничего хуже суматошного утра — одного из тех, которыми так богат спятивший двадцатый век.

На Рессловой я оказался через десять минут. Было очень холодно, чуть выше нуля. Кругом царили тишина и покой, и ветер, столько дней кряду ломившийся в окна гостиницы, теперь точно осекся на полуслове. Улица была по-прежнему перегорожена с обоих концов, подъемный кран, бетономешалка, асфальтоукладчик и каток безмолвно отдыхали у подножия лестницы Святовацлавского храма. В центре забетонированной и свежезаасфальтированной ямы был небрежно, как-то криво установлен переносной красно-белый дорожный указатель в виде конуса. В глубинах под ним в течение последней недели сгинули все ценные археологические находки, включая могилы и мумии монахов; доступ к ним перекрыли металлическими щитами и широкими рельсами, которые образовали прочный подземный каркас, залитый бетоном. Примерно в двадцати метрах от указателя была припаркована белая «шкода» без надписей на дверцах. Взглянув на ее номер, я решил, что это полицейская машина. За рулем никого не было.

Я ждал, что из-за угла вот-вот вынырнет Барнабаш, коротавший тут время в одиночестве. Минута текла за минутой, но нигде не было ни малейшего движения, даже окурки и бумажки у дорожных бордюров, даже несколько последних листочков акации, занесенных сюда ветром с площади — и те не шевелились. Я ходил по тротуару, то и дело поглядывая на часы.

И вдруг мое внимание привлек некий звук… поначалу тихий, он с каждой секундой делался громче. Постукивание, плеск воды и эхо того и другого. Я обернулся в страхе, что с Ечной сюда устремляется очередной поток. Но нигде ничего не текло, нигде не работал механизм, приводимый в движение водой.

И все-таки я их слышал, эти странные звуки, заставившие меня подумать о деревянном колесе. Нет, о двух колесах, погоняемых водой. Мельница? Две мельницы. Самое меньшее две.

Откуда могли доноситься эти звуки? Я вертелся во все стороны и бил себя сложенными домиком ладонями по ушам, уверенный, что меня преследует галлюцинация. Откуда бы в окрестностях храма Святых Кирилла и Мефодия взяться мельничным колесам? Ближайшая мельница, когда-либо стоявшая в этих местах, была у подножия старой водонапорной башни, там, где сейчас красуется здание «Манеса». Ветхие ренессансные дома в двадцатые годы уступили место функционалистской галерее, и это обстоятельство парадоксальным образом спасло каменную башню, встроенную архитектором в современный комплекс зданий. Перед моим мысленным взором возникли две мельницы, соединенные высокой двускатной крышей, которая достигает середины пятидесятиметровой башни…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});