Байбаков - Мария Славкина

У него всегда было огромное количество посетителей. Когда ИПНГ переехал в отдельное здание на улицу Губкина, на новом месте разместились следующим образом. Большая приемная, а рядом — кабинеты Дмитриевского и Байбакова. Анатолий Николаевич с удовольствием рассказывает такой случай. Однажды он в середине дня подъехал на работу, поднимается к себе на пятый этаж, а в приемной яблоку негде упасть. Дмитриевский хотел пробраться к себе в кабинет. Так его тут же остановили и сообщили, кто тут последний в очереди к Николаю Константиновичу…

На службу Байбаков ходил три раза в неделю: понедельник, среда, пятница. Как штык! Анатолий Николаевич рассказывает такую историю. Однажды произошла накладка. Машина, привозившая Байбакова на работу, должна была ехать в банк за зарплатой. Николаю Константиновичу позвонили, предупредили… Каково же было удивление сотрудников, когда они увидели Байбакова в положенный час на рабочем месте. Причем, как выяснилось, нефтяник номер один приехал не на такси, «не на знакомых или родственниках», а на общественном транспорте! Правда, и эмоций у него было хоть отбавляй — таким образом наш герой не передвигался с двадцати восьми лет!

Сам Николай Константинович постоянно иронизировал над собой. Журналистка Инта Михайловна Антонова вспоминает: «Когда мы шли по коридору института, сотрудники улыбались, здороваясь. Николай Константинович говорил мне: „Вот они, наверное, думают — еле ходит, а все работает. Мне неудобно“. Подумала, что ослышалась — такая деликатность. Боже мой, о чем он думает?! Как всегда, не хочет создавать проблем?! Я ответила ему: „Николай Константинович, о чем вы говорите? Пусть каждый, кто встретится нам в институте или еще где-нибудь, доживет до таких лет с ясной головой, сознанием, памятью, наконец. С желанием работать и быть полезным“. — „Да, — сказал он, — ‘мозги варят’, и значит, буду работать“».

«Знаете, каким Байбаков остался в моей памяти? — говорит Анатолий Николаевич. — Захожу к нему в кабинет, где всегда народ: молодой, пожилой — не важно. Вижу, что он на ногах, глаза сияют, и он живет, потому что работает…»

Кстати, будучи в ИПНГ, я обратила внимание, что вывеску на том самом кабинете Байбакова сохранили. Каково же было мое удивление, когда сотрудницы института открыли дверь и показали практически нетронутый интерьер. «Вот журналы, которые читал Николай Константинович, вот его некоторые награды, вот сувениры», — объяснили мне. Вот такая замечательная комната…

И отнюдь не «застойщик»

Это было в 1990 году. Николаю Константиновичу позвонили из Академии наук и предложили поехать в Хабаровск, где должно было состояться выездное заседание бюро научного совета АН СССР, на котором предполагалось обсудить вопросы обеспечения топливом и энергией Дальнего Востока. Конечно же вопрос был «архиважный», и Байбаков полетел… А когда сел в самолет, его охватило необычайное волнение: так захотелось поскорее увидеть город. Давным-давно он служил в этих краях. Интересно, как там сейчас?

В свободное от заседаний время он с удовольствием гулял по Хабаровску. Хорошо спланированный город. На центральных улицах — добротные дома, утопающие в зелени. А вот и замечательный парк — пруды, лодочная станция. Возвращаясь по аллее к гостинице, он услышал разговор двух женщин. Невольно прислушался.

— И кто это придумал «застой»? — говорила одна. — Какой черт сказал, что «застойный» период плохой. Как же мы с тобой, Клава, в этом периоде жили!

— И верно, Шура, все у нас было! Редко в очереди стояли. Сыты и одеты были всегда.

Николай Константинович задержал шаг, оглянулся и обратился к женщинам.

— Вы чем-то недовольны? — спросил он. — Вы что, голодные, что ли?

— А вы сыты?

— Вполне…

— Дело не в том, сыт или не сыт, — стали объяснять женщины, даже не подозревая, что в былые времена были сыты как раз благодаря стараниям своего собеседника. — Ведь с каждым днем в магазинах все хуже и хуже, на рынке дороговизна, какой никогда не было в «застойном» периоде. А какой народ стал злой!

— Так что же, надо вернуться? — поинтересовался Байбаков.

— Конечно, надо… — дружно ответили дамы. А мужчины, шедшие вслед за ними, поддержали.

Сворачивая к гостинице, Николай Константинович тогда подумал: многие не понимают, что возврата назад нет. Можно идти только вперед — иного не дано. Только вот ни в коем случае не следует спешить. Необходимо взвешивать и продумывать каждое решение, каждый шаг. Вспомнилось былое: вперед на легком тормозе…

Битва за Газпром

Как никто другой, нефтяник и газовик номер один понимал, что изменения необходимы и в его родном нефтегазовом комплексе. Так, когда В. С. Черномырдин задумал создать государственный концерн «Газпром», Байбаков был одним из немногих, кто поддержал эту идею. Беседуя с Виктором Степановичем, мы подробно расспросили его об этом. Вот что он рассказал: «Николай Константинович спокойно воспринял все, что произошло… Конечно, он жалел о Советском Союзе. Это понятно. Все мы жалели. Я и сейчас жалею. И можно было бы по-другому все сделать. Но все равно нужно было переходить на другие принципы, особенно в экономике. Нельзя было дальше так — мы остановились, перестали развиваться. Уж кто-кто, а он это знал… Он трезво смотрел на вещи. К созданию Газпрома он отнесся с пониманием».

А ведь сама идея тогда казалась немыслимой. «Самое трудное для меня, — продолжает свой рассказ Виктор Степанович, — было убедить Бориса Евдокимовича Щербину. Тогда в Правительстве были разные комитеты, и он руководил Комитетом по ТЭКу, был заместителем председателя Правительства. Щербина был очень цельный человек, с сильным характером. Впервые услышав о Газпроме, он возмутился: „Ты что, хочешь, чтобы я своими руками развалил министерство?“ Борис Евдокимович хорошо меня знал, он часто бывал в Тюмени, когда я там работал. Это была его альма-матер. Много лет он занимал должность первого секретаря Тюменского обкома КПСС, а потом его перевели в Москву, назначили министром строительства предприятий нефтегазовой промышленности СССР. Я был вхож к нему. Не было случая, чтобы я приехал к Щербине, а он меня не принял. Когда мы задумали создание концерна „Газпром“, то подготовку я начал с него, показывал, рассказывал, как и что мы предлагаем. Помню, как Борис Евдокимович долго меня слушал, потом спросил: „Что ты хочешь?“ Я ответил: „Чтобы Вы меня поддержали“. В конце концов, я его убедил. Щербина ответил: „Единственное, что могу пообещать — я не буду тебе вредить, не буду мешать. Доказывай в ЦК“. А вот Н. К. Байбаков в одно касание, сразу понял преимущество того, что мы предлагали».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});