Гнездо орла - Елена Съянова

«Я понимаю, что причиняю тебе этой просьбой лишнюю боль, а это именно то, чего так боится Маргарита. Она тебя любит до безумия. В прямом смысле, Роберт. Я боюсь за нее. Каждый раз, как она тебе пишет или читает письмо от тебя, с ней начинает твориться что-то, что всех путает. Она словно уходит к тебе и вызвать ее обратно не всегда могут даже дети. Она и их пугает. А Генриху этого нельзя. Его нервное заболевание сразу дает о себе знать. В последний раз мы нашли Грету сидящей на набережной. Дул сильный ветер, она улыбалась… Позже она успокаивается и становится прежней Гретой, но только — до следующего письма. Я заметила: чем дольше этот перерыв между письмами, тем живее, естественнее и теплее ее поведение, тем радостнее с ней детям. Таков мой опыт. Я это видела уже несколько раз. И я должна была тебе об этом рассказать. Рисунки детей я послала тебе сама, без ведома Греты. Она сейчас спокойна, много пишет статей, переводит, увлечена. Я могла бы иногда писать тебе о детях, о Грете. Конечно, ты все, как всегда, решишь сам. Но разве… ты уже не решил?! За себя и за нее. Прости.

Джессика».

* * *

Рудольф вложил письмо в конверт и сунул в карман.

— Я это дам прочесть Эльзе? Может быть, она… — Он не договорил.

Лей сел на постели:

— Ты по делу зашел? Я сейчас, только умоюсь.

— Ты решил что-нибудь? — не глядя на него, спросил Гесс.

— Джесси добрая девочка и любит Грету. Ей сейчас видней, — он обхватил голову руками. — Господи, да у меня только и осталось, что эта возможность — писать ей. Меня как будто опять ударили по больному месту. Но, видимо… Джесси права. Больные места нужно защищать. Так ты говоришь, дело не срочное… — Он встал и прошелся. — Может, поужинаем? Или у тебя, говорят, какая-то… биодинамическая диета?

— Это адъютанты Адольфа издеваются, — заметил Рудольф, рассматривая рисунки племянников, лежавшие на постели. — Просто мне теперь все готовят на пару. Хотя, знаешь, от жареного мяса я бы сейчас не отказался.

Рудольф позвонил жене. Но еще до звонка отослал своего шофера домой с письмом Джессики. Как он и предполагал, Эльза приехала с Буцем.

Десяток пылающих каминов так не согрели этот дом, как крохотный ребенок в считанные минуты. Лей умел обращаться с детьми. Пораженная, счастливая Инга, как зачарованная, не сводила с него взгляда. Взгляд был слепой, взгляд любви.

Двадцатое апреля все-таки наступило, как ни морщился Адольф, как ни жаловался на свою нелюбовь к «датам умирания» — так он называл свои дни рождения после двадцати пяти лет. И погода с утра была скверная, и колокола в Берлине гудели с каким-то присвистом от навешенных на них свастик (их только к одиннадцати успели переместить на фасады), и голова у него болела оттого, что пришлось встать в семь утра… Да еще подаренный накануне живой орел, которого фюреру предстояло эффектно выпустить в горах как символ германской мощи, вырвался из клетки и распугал нарядных секретарш. Пока адъютанты его ловили, этот «символ» сумел испачкать злополучный белый китель Геринга, приехавшего из радиокомитета в самом боевом и приподнятом настроении.

Это происшествие сняло раздражение и насмешило Гитлера, зато теперь Геринг расстроился. Старшая секретарша фюрера Хильда Фат аккуратно почистила мундир какой-то жидкостью, но пятно все-таки осталось.

Гитлеру предстояло выехать из рейхсканцелярии и в открытом «Мерседесе» проследовать по новому восьмикилометровому берлинскому бульвару, переполненному людьми, к Площади Парадов. В половине двенадцатого начнется движение войск, и свита уже должна к этому времени занять трибуны и дожидаться фюрера.

Было двадцать минут одиннадцатого, а соратники вместо того, чтобы ехать на площадь, «утешали» огорченного рейхсмаршала.

Геринга перед этим и так уж обидели: не позволили поднять в небо МЕ-110, открывающий воздушный парад. «Вы, Герман, как мой преемник, должны стоять рядом со мной, а не летать где-то, как птичка», — сказал ему Гитлер.

Геринг именно эту «птичку» и не мог забыть, а тут еще другая птичка подгадила.

— Перевесь какой-нибудь орден на это место и забудь, — предлагал ему Гесс.

— У меня все ордена на своих местах, — отвечал на это Геринг.

— Ну, хочешь, возьми мой. Вот этот нюрнбергский знак — он как раз по форме подходит. И орел на нем… воспитанный, — продолжал издеваться Лей.

— А ну вас всех к черту! — наконец фыркнул Геринг и пошел к дверям.

Сегодня был нерабочий оплаченный день, и на улицы Берлина вывезли даже паралитиков и грудных детей. Пока «Мерседес» с фюрером плавно скользил по аллее среди аплодирующей, кричащей, плачущей и смеющейся толпы, у Гитлера, конечно, поднялось настроение. Он потом признавался, что, случайно увидев в толпе первую рыдающую женщину, в первый момент испугался, но потом заплаканные лица замелькали, как в калейдоскопе, и он понял: это слезы благодарности и любви. Предвкушением торжества был и военный парад, который вместе с руководителями Германии будут смотреть и несколько сотен важных иностранных гостей: фюрер заранее распорядился пригласить побольше этих «трусливых штатских и свинорылых демократов».

«Я им покажу парад самой современной армии в мире!» — говорил он.

И показал.

Всего в параде участвовало 320 армейских частей и подразделений, примерно 40 тысяч солдат: пехотинцев, конников, мотопехоты. Тракторы провезли длинные артиллерийские стволы. Затем раздался гул, как из преисподней, — пошли танки: 100 новеньких машин, некоторые с выразительными именами: «Мемель», «Прага», «Карлсбад»… И, наконец, разверзлись небесные хляби и тенью накрыла Берлин гордость Геринга — 162 серебристые «птички» люфтваффе, от тяжелых пузатых бомбардировщиков до хищных «ястребков».

«Рейх покоится под защитой немецкого оружия. Немецкий народ чувствует, что вместе с Гитлером он поднялся еще на одну ступень в мире, в котором имеет свои права», — утром в радиообращении к нации сказал Геббельс. Эту мысль сегодня трудно было оспорить.

Парад длился четыре с половиной часа. Все это время Гитлер с соратниками должен был стоять, гордо выпрямившись, почти не опуская вытянутой руки. Двенадцать кинокамер фиксировали малейшее движение на трибунах.

Когда парад закончился, кортеж открытых автомобилей отбыл не так красиво, как прибыл сюда: утомленные соратники развалились на мягких сиденьях, и фюрер последовал их примеру — стоять у него уже не было сил.

Предстояло еще принимать поздравления и подарки, улыбаться, благодарить и олицетворять собою крепость тела и бодрость духа. И все перед камерами.

Журналистам было объявлено (и передано по радио), что сегодня Сенат Данцига (Гданьска) присвоил Адольфу Гитлеру звание своего Почетного гражданина. А кто-то из дам преподнес фюреру в подарок золотые запонки со свастиками над гербом «Вольного города».

Очень по-женски, но в самую суть!

Вообще, подарки были удивительные. Помимо так огорчившего Геринга живого орла, лежала, например, большая серая куча — мягкая и шерстистая. Юнити, зашедшая после парада с Магдой Геббельс в одну из комнат рейхсканцелярии поправить туалет, едва не упала в обморок, приняв ее за холмик из трупов мышей. А это оказались добротные вязаные носки — «подарок от женщин Вестфалии» солдатам фюрера.

Из подарков можно было бы составить выставочную экспозицию, демонстрирующую не только любовь к фюреру, но и кустарное мастерство различных немецких земель.

Был и целый арсенал оружия: от револьверов и кинжалов с инкрустированными драгоценными камнями рукоятями до каких-то диковинных ножей с потайными лезвиями, с которыми удобно было бы ходить на «большую дорогу». Подарен был и живой лев, которого, в отличие от орла, хотя бы не привезли в рейхсканцелярию, а сразу отправили в берлинский зоопарк.

Церемония поздравления растянулась часа на четыре — столько длился парад. Гитлер запретил своему окружению делать ему ценные подарки, предложив ограничиться цветами и конфетами, и дамы были очень этим недовольны. Зато их мужья проявили фантазию и обошли запрет: Функ преподнес полотно Тициана, зная, что к этому художнику у Гитлера особенное отношение. Геринг подарил коллекцию старинного саксонского фарфора; Геббельс — гигантскую фильмотеку, практически все, отснятое в мире к 1939 году; Лей — внешне совершенно обычный «Фольксваген», но с кондиционерами, баром и особой системой безопасности, а Гесс — коллекцию писем Фридриха Великого, ту самую, и она обрела, наконец, своего владельца.

Пышный и многолюдный банкет Гитлер тоже запретил. Он поблагодарил всех и скромно удалился, напомнив, что завтра рабочий день.

Дипломаты и гости разъехались; многие разбрелись по продолжавшим праздновать ярко освещенным берлинским улицам.

А Гитлер, наконец, смог остаться среди своих и отдохнуть от официоза. К полуночи он был уже изрядно пьян, присоединяясь ко всем тостам.